Москва Лимонова: хроника столкновений

Как нашли утерянный роман Эдуарда Лимонова

Все началось с рассказа. Не с рукописи, не с архива — с небольшого текста Эдуарда Лимонова под названием «Первое интервью», включенного в сборник «Великая мать любви». В нем Лимонов вспоминал, как брал интервью у перебежчика Григория Климова для «Нового русского слова». В рассказе Климов появляется под псевдонимом Юрий Тихонов. Дизайнер издательства «Альпина. Проза» и участник фанатской исследовательской группы Денис Изотов вместе с коллегами пытался отыскать это интервью. Заодно они искали мифический стихотворный вариант романа «Это я — Эдичка», о существовании которого когда-то вскользь упомянул в ЖЖ покойный издатель Александр Шаталов. Ни интервью, ни стихов найти не удалось. Зато нашлось кое-что другое.

«Неожиданно эта рукопись нашлась в США, в библиотеке Стэнфорда. Это произошло буквально полгода тому назад — и вот книга уже на полках магазинов», — рассказал Изотов в интервью «Снобу». Речь шла о романе «Москва майская» — тексте, который сам Лимонов считал безвозвратно утерянным. Он был уверен, что его сожгли. В 2008 году он писал в книге «Через Париж»:

Мишель отправился в очередное путешествие, на хозяйстве остался бывший капрал Иностранного легиона. От Мишеля долгое время не было весточки, все подумали, что он погиб, и капрал стал растапливать камин книгами. Первое, что он бросал в пламя огня, были книги с автографами и документы на иностранном языке. Он также спалил мою неопубликованную книгу «Москва майская». Мне казалось, что она слабая, по этой причине и не издавал. А сегодня, наверное, напечатал бы… Жалко, конечно, книг.

Лимонов действительно не любил этот текст. Сомневался в структуре, говорил, что книга «не удалась». Но в то же время признавался:

Это история о моем первом году в Москве, несколько страниц из которой я воткнул в роман «Иностранец в смутное время». Обыкновенно я не верю чужому мнению, но в тот раз я дал рукопись кое-кому прочитать и решил не публиковать. В этой книге я «пережал» структуру, пытаясь сделать ее похожей на «Подростка» и «Негодяя», в которых действие происходит в течение одного-двух дней — начинается утром и заканчивается ночью. Там очень много флешбэков — отступлений в прошлое.

Именно тогда, в 1980-х, Лимонов показал роман Марии Розановой, редактору журнала «Синтаксис». Она посоветовала не издавать — якобы текст был «рыхлый» или, что вероятнее, можно было задеть живых прототипов героев. «Я не думаю, что такова была аргументация Розановой. Скорее всего, она сказала Лимонову, что книжка не удалась, просто постаралась сформулировать это «помягче», как часто делает издатель в разговорах с авторами», — пояснила в интервью «Снобу» Татьяна Соловьева, главный редактор издательства «Альпина. Проза».

Формально текст остался у Розановой. А личный экземпляр Лимонов передал на хранение в Париже — своему другу Мишелю Бидо. Когда тот уехал, книги сгорели. Но та машинопись, что осталась у Розановой, была передана после смерти Синявского в Гуверовский институт при Стэнфорде. Именно там спустя десятилетия и нашли рукопись. Никакой системы в поисках не было. Просто делали запросы — сначала на интервью, потом на стихи. Вместо этого нашли роман. Детально датировать его удалось по косвенным признакам. В эпилоге упоминается смерть Андрея Тарковского — стало быть, роман завершен не раньше 1986 года. Кроме того, финал книги почти копирует структуру другого романа — «Молодого негодяя», вышедшего в том же году.

«Очевидно, что роман писался в два захода. Сначала была написана часть про три самых ярких дня в Москве, а через какое-то время Лимонов дописал вторую часть и эпилог», — уточнила Соловьева. Это объясняет и внутреннюю композиционную рыхлость, из-за которой роман изначально показался «недостаточно выстроенным». Главный формальный замысел был прост: ограничить действие тремя днями — как в «Негодяе» или «Подростке Савенко». Но всплывают флешбэки. Вспоминаются похороны Крученых, момент возвращения в Москву, случившийся раньше 1969 года. Линия времени размазывается. Татьяна Соловьева также отметила: «Композиционной четкости здесь нет — это могло стать причиной отказа. Но, опять же, реальная это причина или формальный повод — остается только гадать».

Рецензию на биографический роман Эммануэля Каррера «Лимонов» читайте здесь.

Другой фактор, возможно, сыграл большую роль: имена. В тексте все герои названы своими настоящими именами. Исключение — один Революционер, которому сохранена анонимность лишь частично. Имя есть, фамилии нет. Остальные — без прикрас. Они все были живы в момент написания книги. «Я не могу сказать, что Лимонов их как-то беспощадно клеймит. Он просто в своей манере пишет то, что думает. В этом смысле, возможно, Розанову это могло «удержать» от публикации», — объяснила Соловьева.

Сама находка воспринималась участниками проекта почти как мистика. Слишком много совпадений. Слишком долго текст считался сгоревшим. И слишком неожиданно всплыл именно сейчас, когда серия Лимонова, выпускаемая «Альпиной», близилась к завершению. «Сам Лимонов прошел сложный путь принятия этого текста — сперва отказавшись от его публикации, он впоследствии говорил о том, что жалеет о своем решении и, если бы рукопись сохранилась, он бы ее напечатал. Пришло время исполнить его волю», — сказала Соловьева.

Теперь роман — не призрак. Не утерянная рукопись и не воспоминание. А плотная, живая книга. С нечеткой структурой, со множеством имен, со следами авторского сомнения — и с точным ритмом эпохи. Она появилась на свет спустя сорок лет после того, как была завершена. Почти сорок лет — с тех пор как Лимонов, уезжая из Парижа, оставил ее на хранение.

Поэт штурмует столицу

Весна 1969-го. Эдуард Савенко — еще не Лимонов, еще не политик, не скандалист, не изгнанник — тащит чемодан по платформе Курского вокзала. Он приехал в Москву, чтобы стать великим поэтом. Чтобы прорваться в ту самую столичную богему, о которой слышал только по обрывкам слухов и строчкам из самиздата. В «Москве майской» Эдуард Лимонов возвращается в эту точку своего мифа и показывает столицу как арену, на которой сталкиваются амбиции, страх, бедность, гениальность и тараканы.

«Москва майская» — это роман-воспоминание, написанный в Париже в 1986 году о мае 1969-го. И хотя сюжет охватывает всего три дня — 18–20 мая — перед читателем разворачивается панорама всей жизни молодого поэта, который только-только сбежал из Харькова и мечтает прорваться в московскую поэтическую элиту. Впрочем, сам роман, как и сама Москва, не знает границ. Это не хронология, а хаотичный клубок событий, разговоров, стихов, споров, переездов и воспоминаний. Лимонов-из-Нью-Йорка — зрелый, язвительный, уже уехавший — оглядывается на Лимонова-москвича: восторженного, наивного, дерзкого. Он пишет, будто вспарывает шрам, — болезненно, резко, не жалея ни себя, ни других.

Пожалуй, самое поразительное в «Москве майской» — это то, как Лимонову удается вместить в три календарных дня целую эпоху. В эти трое суток умещается не только жизнь героя, но и жизнь поколения. Мы узнаем, как Эд приехал в столицу с одним чемоданом, как поселился в коммуналке с тараканами и холодными стенами, как женился фиктивно, чтобы получить прописку, как таскал с собой тетради стихов. Вот он пробирается в мастерскую художника Брусиловского и впервые пробует джин-тоник. Вот неделями караулит у дверей Центрального дома литераторов, чтобы попасть на закрытые семинары. Это хроника культа. Культа поэзии. Культа Москвы. Культа самого себя.

Лимонов описывает столицу без сантиментов: грязную, голодную, шумную, разнузданную. Она пугает и манит одновременно. Вот коммуналки с облезлыми обоями, унитазами и тараканами, которых никто уже не травит. Вот подвалы и цокольные этажи, где поэты живут «по наследству». Вот полуразрушенные здания, где в пьяном угаре спорят о смысле искусства и судьбе СССР.

Но этот же город — центр поэтической жизни. Здесь Эд сталкивается с Губановым, Тарковским, Алейниковым, Кабаковым, Неизвестным. Эти встречи — как иронические евангелия, переделанные под московский самиздат. Каждая фигура — либо идол, либо пугало. Про Солженицына Лимонов пишет: «жулик». Про манифест Галанскова: «посредственная наивная глупость». Про стихи Алейникова: «произвольно разрезанный на куски, как колбаса, поток сознания». Но это не столько критика, сколько позиция. Он пишет, как выживающий, не оглядываясь, не отступая.

Москва в романе — это персонаж, противник, арена. Это город, где чужаков встречают настороженно. Где нужно доказывать свою нужность, остроумие, талант и наглость ежедневно, иначе тебя просто съедят. Вот, например, одна из сцен, где Эд со своим другом едет в метро, и внезапно понимает, что больше не чувствует страха. Он впервые ощущает себя частью города. Не гостем. Не провинциалом. А будто принятым. Он это описывает, как победу. Но в этой победе уже спрятан проигрыш — потому что дальше начнется разочарование, холод, эмиграция.

Что же осталось от эпохи? Этот вопрос задает сам Лимонов. Ответ дает ироничный, хлесткий:

Смерти, неудачи, множество плохих и горстка хороших стихов…

Но не только это. Остался трагизм. «Жгучий, как портвейн московского разлива», трагизм честных поступков, совершенных с восторгом и без оглядки. Роман становится своеобразным автокомментарием к собственной поэзии. Это почти как рисунок поэтического архетипа той эпохи — яростной, безумной, детской. Вот строки, в которых Лимонов упоминает Кропоткина, идущего по улице с черно-дымным пистолетом:

На улице идет Кропоткин
Кропоткин шагом дробным
Кропоткин в облака стреляет
Из черно-дымного пистоля

Среди лиц, мелькающих в книге, — не просто имена, а характеры с резкими штрихами: Губанов с ликеро-водочной романтикой, Сапгир с постоянной иронией, Алейников с колбасным потоком сознания. У каждого — свой способ выживания и самовыражения. Все — на пределе. Это не сборник портретов, а бойцовская арена. Лимонов судит, оценивает, высмеивает, восхищается. Он — участник и судья. Его слова — это оружие, его интонация — вызов.

«Москва майская» — это книга-обряд, книга-подступ. Она нужна не только чтобы понять Лимонова, но и чтобы ощутить ту странную смесь надежды и опасности, в которой жила культурная Москва конца 1960-х. Она про то, как быть чужим. Про то, как бороться за место под солнцем среди гениев и подонков. Про то, как мечтать о славе, когда в комнате мерзнут руки, а под окнами орет милицейский свисток. И все это — с языком, от которого невозможно оторваться. Резким, трескучим, плотным, как бетон. Это не литературный стиль. Это боевой.

Издательство: «Альпина. Проза»
Количество страниц: 414
Год: 2025
Возрастное ограничение: 18+

Екатерина Петрова — литературная обозревательница интернет-газеты «Реальное время», ведущая телеграм-канала «Булочки с маком».