Лев Толстой против воспитания, брака, развода и насилия
Историк Иван Ротов — о том, как Лев Толстой восставал против современного мира
«Я не филолог и не литературовед, я занимаюсь социальной философией. И сегодня мы посмотрим на Толстого не как на автора «Войны и мира», а как на социальный феномен», — с этих слов историк и главный редактор краеведческого проекта «Крот Казанский» Иван Ротов начал лекцию «Как Лев Толстой против современного мира восставал», которая прошла в Национальной библиотеке Республики Татарстан. Речь шла о Толстом как о человеке и бунтаре, восставшем против системы, даже против привычных норм общества.
Либерал, консерватор и анархист
Лев Толстой — имя, вокруг которого по-прежнему кипят споры. Казалось бы, его философия, его взгляды давно стали достоянием истории. Но, как напомнил Иван Ротов, даже спустя более века после смерти он продолжает вызывать у одних восхищение, у других раздражение. Лектор предложил слушателям поразмышлять, каким образом Толстой умудрялся быть одновременно и «либералом», и «консерватором», и «анархистом».
Лев Николаевич — фигура сложная и противоречивая. Однако, несмотря на резкие, порой странные для современников высказывания Толстого, его талант признавали даже самые жесткие критики. «Каждый раз, когда кто-либо ругал Толстого, всегда делал оговорку: «Но он очень талантливый писатель», — отметил Ротов. С этой мысли лектор и начал свое повествование о жизни писателя.
Рассказ о бунтарстве Толстого начался с Казани, которая сыграла важную роль в его формировании. В 1844 году Лев Николаевич поступил в Казанский Императорский университет на восточное отделение филологического факультета. Впрочем, лекции он посещал неохотно. Студенческая жизнь в университете скорее тяготила его, чем увлекала. Он пропускал занятия по истории, позже перевелся на юридический факультет, но и там не нашел своего места. «Он так и не стал частью университетской корпорации», — объяснил Ротов.
Этот период в Казани ознаменовался не только академическими, но и личными опытами, далеко не всегда позитивными. Посещая одно из увеселительных заведений, молодой Толстой заразился венерической болезнью, которая заставила его обратиться за медицинской помощью. В больничной палате молодой Толстой столкнулся не только с последствиями своей легкомысленной жизни, но и с одиночеством, которое натолкнуло на размышления, важные для его последующего мировоззрения.
В этот же период Лев Николаевич, вдохновленный идеями Бенджамина Франклина, начал вести дневник. В записях он с удивительной откровенностью описывал свои слабости и ошибки. Многие фразы из этого дневника до сих пор вызывают улыбку. «Что-то из серии: 3 марта, ленился. Или: 4 марта, пнул кошку», — рассказывает Ротов. Дневник стал для Толстого своего рода инструментом самодисциплины, попыткой бороться с внутренними пороками.
Педагогика по-толстовски
Затем Лев Толстой бросил учебу в университете и отправился в Ясную Поляну, где открыл школу. Это была не просто попытка создания учебного заведения. Это был вызов системе, тест на прочность сложившихся норм и парадигм. По словам Ивана Ротова, Толстой подошел к вопросу образования по-своему, создав школу для крестьянских детей, где царила удивительная свобода: никаких телесных наказаний, никакого обязательного посещения и даже домашних заданий. Уроки шли в свободном порядке — могли начаться с арифметики, а закончиться разговором о «Законе Божием» или чистописанием. Это была своя философия обучения, основанная не на строгой дисциплине и формализованном контроле, а на естественном интересе детей.
В Российской империи педагогика была политическим и общественным инструментом. Поэтому любое новаторство в этой области привлекало к себе внимание как власти, так и общественных критиков. Толстой вызвал у ряда коллег и критиков недоумение, если не сказать больше. Вот, к примеру, реакция Чернышевского. По словам Ротова, Чернышевский сначала не хотел ругать проект Толстого, но в итоге не удержался от критики, заявив: «Льву Николаевичу надо либо перестать писать педагогические статьи, либо подучиться». Эта двойственность восприятия: богатый помещик, «который вложился и сделал школу», и дилетант, лезущий не в свое дело, — сопровождала Толстого-педагога на протяжении всей его работы.
Концепция школы в Ясной Поляне для Толстого была чем-то большим, чем просто школьное образование. Он пытался разграничить понятия «образования» и «воспитания». «Образование — это получение знаний, а воспитание — это моральные ценности», — объяснил Ротов позицию Толстого. Он утверждал, что воспитание — это задача семьи и церкви, а общественное воспитание — скорее вред. Университеты, по его мнению, только разрушают традиционные связи, создавая недопонимание между поколениями. «Университет возвышает человека над его происхождением, крестьянин становится непонятен своим родителям», — отмечает Ротов, подчеркивая, как Толстой видел конфликт между образованными и менее образованными членами семьи.
«Одна из самых некрасивых историй в жизни Льва Николаевича»
В 1874 году Лев Толстой написал статью об образовании, которую опубликовал в «Отечественных записках». Этот журнал был лицом передовой либеральной общественности. Удивительнее всего было то, что эта статья содержала довольно консервативные идеи. Толстой заявлял, что «нам не нужны европейские модели образования». Он настаивал на том, что обучать детей должны «дьячки, деревенские бабы и солдаты», отвергая модные и прогрессивные методы, на которые полагались реформаторы.
«Все, кто читал «Отечественные записки», были в шоке. Кто их не читал, тоже были в шоке», — говорит Ротов. Статья Толстого вызвала волну обсуждений, находя своих сторонников и критиков. Однако по-настоящему парадоксальная деталь этой истории кроется не в содержании статьи, а в самом факте ее публикации в либеральном издании. Ведь «Отечественные записки» под руководством Николая Некрасова стали площадкой для самых прогрессивных взглядов.
Складывается впечатление, что Некрасов, будучи редактором, пошел на рискованное сотрудничество с Толстым, поскольку искренне надеялся заполучить его великий роман — «Анну Каренину». В те годы слухи о новом произведении Толстого уже распространялись. Говорили, что это будет нечто не менее значимое, чем «Война и мир». Некрасов, стремившийся завоевать право публиковать роман, согласился на весьма консервативную статью, предполагая, что ей найдется объяснение.
Но планы пошли не так, как предполагал Некрасов. Вскоре после публикации статьи Толстой решил отдать «Анну Каренину» в «Русские ведомости». Этот ход оставил Некрасова в неловкой ситуации. «Это была, наверное, одна из самых некрасивых историй в жизни Льва Николаевича», — отмечает Иван Ротов. Более того, «Отечественные записки» сделали попытку оправдать публикацию, на страницах журнала появилось объяснение — многословное, витиеватое и отчасти даже забавное. Попытки издания сохранить лицо привели к изощренным объяснениям, что «некоторые статьи ценны не выводами, а проблемами, которые они поднимают».
Не замечать зла
Иван Ротов отмечает, что, находясь на пике славы, Толстой погрузился в глубокий кризис. В «Исповеди», опубликованной в 1880 году, Лев Николаевич откровенно признается, что оказался на краю пропасти и по сути размышлял о самоубийстве. И Толстой, гонимый внутренними противоречиями, идет искать ответ. К 1880 году он приходит к выводу, что традиционные религиозные догматы не дают ему нужного ответа. Толстой приходит к идее, что человек состоит из трех частей: «материи, животной личности и вечного разумного начала». Эта концепция объясняет, почему позже Толстой станет говорить о полной переоценке ценностей, о пересмотре человеческой жизни и общественных установок. Все, что связано с телом и животной природой человека, писатель обозначает как воплощенный эгоизм, подчиненный влиянию общества. Лишь бессмертное разумное начало, по мнению Толстого, несет в себе искру божественного.
Тут, конечно, и возникает противоречие. В традиционном христианстве Бог мыслится как всемогущий творец, знающий все, в том числе и зло. Но «Бог Толстого не творил зла, Бог Толстого не знает зла», — объясняет Ротов. И значит, если происходит насилие, Бог тут совершенно ни при чем. Здесь рождается революционная для Толстого идея ненасилия. По его словам, «если ты противостоишь злу, ты творишь зло». Правильная жизнь, по Толстому, — это не попытки бороться со злом, а попытки его не замечать, отстраняться, жить по велению той самой бессмертной искры.
Конечно, такие идеи не могли оставить равнодушными ни общество, ни церковь. Более того, в 1901 году Священный Синод выпустил постановление о графе Льве Толстом. Но здесь Ротов подчеркивает важный нюанс: «Толстому церковь анафему не объявляла. Это, по сути, было мнение высших церковных чиновников, что Толстой нам не брат, ему с нами не по пути». Ротов подробно объясняет, что это была своего рода угроза, но не официальный акт отлучения, как могли подумать многие. Отлучить Толстого было невозможно по одной простой причине: его слишком уважали за вклад в литературу и культуру, и публичное отлучение могло вызвать куда более серьезные волнения.
И в самом деле сам Толстой продолжал отвергать многие основные догматы христианства. Он публично отрицал таинства, называя их церемониями без смысла, и утверждал, что Иисус — не Бог, а такой же человек, как и любой другой. Такое отношение было воспринято многими как радикальное отрицание всей христианской традиции, и неудивительно, что взгляды писателя вызывали неоднозначные реакции. Тем не менее церковь оставляла Толстому шанс на возвращение. По словам Ротова, «они просто надеялись, что Толстой одумается и вернется».
Критика брачной этики
Толстой рассматривал брак не как идеальную форму отношений, а как препятствие к свободе личности. В юности Лев Николаевич восхищался семейными ценностями и даже воспевал их в своих произведениях. Но перелом в его мировоззрении произошел не вдруг — к нему он пришел спустя годы разочарований и глубоких личных кризисов.
Один из ярких примеров взглядов Толстого на брак можно найти в заметке 1895 года, опубликованной в Самарской газете. В ней описывается посещение Толстого чиновником из Казани. Тот приехал вместе с супругой и вскоре вступил в оживленную дискуссию с писателем. Когда жена чиновника упомянула о своем браке и материнстве, Толстой отреагировал резко: «Это очень плохо». Для женщины, как отмечает Ротов, это заявление стало шоком: «Фанатка Толстого, вегетарианка, преподавала в народной школе». Эта деталь показывает, как даже преданные его последователи не всегда могли понять и принять столь радикальные идеи.
Что же стало причиной такого взгляда на институт брака? По словам Ротова, Толстой видел в браке инструмент угнетения и неразборчивого удовлетворения желаний. «Брак — это плохо, потому что часто люди разводятся и бросают детей», — пересказывает Ротов Толстого. Брак, по его мнению, давал мужчине безграничные возможности для «удовлетворения похоти». В этом Толстой усматривал нечто постыдное и противоречащее высоким идеалам духовности.
Ротов в лекции напоминает о том, что сам Толстой не останавливался только на критике брака — он шел дальше, осуждая и развод. Критика развода стала особенно острой, когда российское общество начало активно обсуждать брачные нормы и семейные ценности. Как отмечает Ротов, на фоне увеличения разводов к началу XX века вопрос об упрощении процедур развода стал неотложным. Толстой, однако, оставался твердым в своей позиции: «Развод — это порочно», — утверждал он, несмотря на очевидные общественные потребности.
На лекции прозвучала также любопытная деталь из послесловия к «Крейцеровой сонате», где Толстой выразил свою ключевую мысль: «Мои мысли не противоречат друг другу, они противоречат жизни». «Это и есть парадокс Толстого. Он видел, что его идеи не соответствуют реальности, но это не заставляло его отказываться от убеждений», — отмечает Ротов. По его словам, Толстой видел два возможных пути: или оставаться в браке, но воздерживаться от физической близости, или вовсе избегать брака. Любопытно, что Толстой даже предлагал людям взять на воспитание сирот, вместо того чтобы заводить собственных детей.
«Подождите, а это точно Толстой?»
Лев Толстой оказался совершенно особым мыслителем для своего времени — странным, вызывающим и непонятым даже самыми преданными его поклонниками. Иван Ротов обращает внимание на противоречивую реакцию, которую Толстой вызывал, особенно у тех, кто видел в нем символ прогресса. Но ведь он бросал вызов не просто устоям или морали — он отрицал саму реальность, опираясь на логически безупречные, но в итоге чуждые жизни идеи.
«Вопрос брака взорвал мозг многим его сторонникам», — заявляет Ротов. Одной из сторонниц была Елизавета Дьяконова, прогрессивная дама, которая увлекалась наукой и искренне почитала Льва Николаевича. Ее дневник — любопытное отражение того, как столкновение с неожиданными высказываниями Толстого может оставить в замешательстве. «Толстой, велик, потрясающе, гениален», — пересказывает Ротов дневниковые записи Дьяконовой. Но вот ее мир рушится: Толстой заявляет, что женщины глупее мужчин. Как такое возможно? «Подождите, а это точно Толстой?» — недоумевает Дьяконова.
Ротов подчеркивает, что такое разочарование характерно для многих. Толстого воспринимали как романиста, но как только люди сталкивались с его эссеистикой, начинались недоумение и отторжение. Дьяконова даже пыталась объяснить странные взгляды писателя тем, что редактор сборника его текстов, вышедшего в Европе, «не те тексты отобрал».
Иван Ротов объясняет эти «странные заявления» Толстого через мысль казанского профессора Николая Васильева, который, как математик, увидел в Толстом не просто морализатора, а по сути «геометра от мира философии». «Толстому вообще было наплевать на реальность», — говорит Ротов. Его мир — это логически непротиворечивая система, где есть несколько аксиом: «Бог — это добро. Бог не знает зла. Люди — это образ Бога». Эти аксиомы рождают выводы, как в математике: раз Бог не знает насилия, то и люди не должны его совершать. И дальше — судить нельзя, государство не нужно, частная собственность — зло. Это идеи, которые живут в вакууме. А Толстого не интересует, что его выводы не совпадают с жизнью за окнами его Ясной Поляны.
Противоречия реальности его не смущали — он отверг язык своего века, отказался от мира прагматиков, врачей и политиков, с которыми общался и которые пытались реформировать христианство. Все вокруг мыслили как ученые, «как историки, как политики», а Толстой создавал собственный мир. Внутри он строил логически стройные конструкции, но снаружи эти идеи казались абсурдными. Весь его внутренний мир — это монолит из взаимосвязанных утверждений.
«Просто отрежем кусок»
Как отмечает Иван Ротов, первые признаки конфронтации Льва Толстого с государством появились уже в начале 1860-х годов. «Цензура впервые обратила на него внимание в 1862 году, когда Толстой написал статью «Прогресс и цели образования». Он вскользь упомянул, что все должны быть образованы и всем должно достаться по кусочку земли. И тут цензура сказала: «Стоп, стоп, стоп, арестовать? Нет, просто отрежем кусок», — рассказывает Ротов. На этом этапе Толстому удалось избежать более серьезных последствий.
Основные конфликты разгорелись позже, когда Толстой столкнулся с трудами американских философов, таких как Генри Джордж и Генри Торо. Эти авторы, особенно Торо, оказали на писателя сильное влияние, вдохновив на высказывания, которые, как тогда считалось, подрывали устои. Ротов рассказывает: «Толстой с восхищением читал работы Торо, особенно его идею автономии и ненасильственного сопротивления государству. Торо был протестантом, трансценденталистом, замешавшим в своей философии элементы язычества, пантеизма и античной мудрости. Он два года жил в лесу, максимально оторвавшись от общества и государства». Это подогрело в Толстом интерес к полной свободе человека от государственных структур и заставило его всерьез задуматься о правах личности и равенстве, что в итоге легло в основу многих его критических статей и высказываний.
Когда Толстой начал делиться своими идеями, на него стали смотреть с опаской. Острая реакция последовала на его статью «Великий грех», посвященную частной собственности, в которой автор описывал частную собственность как корень социальных пороков. Основные аргументы этой статьи Толстой позаимствовал у Генри Джорджа. Статья быстро попала под запрет, а печатные издания, рискнувшие опубликовать хотя бы упоминания о ней, получили штрафы.
Ротов акцентирует внимание на символическом противостоянии Толстого и государства, приводя в пример события 1902 года, произошедшие в Казани. Казанское юридическое общество при Казанском университете решило провести лекцию о романе Толстого «Воскресение» и вопросах уголовного права, которые в нем поднимались. «Председателя общества вызвал губернатор и сказал, чтобы профессор Рейнгардт, назначенный лектором, сменил тему. Но юристы встали в позу, и лекция все-таки состоялась», — рассказывает Ротов. Однако вслед за этим последовали санкции: общество вскоре было распущено. Причина не только в критике судебной системы и государственной политики в романе, но и в фигуре самого профессора Рейнгардта, близкого к Толстому, держателя нелегальной библиотеки.
Следующий момент также, по словам лектора, весьма показательный, это отношение прессы к личным и литературным юбилеям Толстого. Историк Смирнов проанализировал десятилетия публикаций в казанских газетах и отметил любопытную деталь: дни рождения Толстого оставались в тени, тогда как его литературные юбилеи освещались очень широко. Толстой как писатель восхищал, а Толстой как философ и мыслитель, ставящий под сомнение основы государственного устройства, напротив, вызывал раздражение и неприятие.
Тем не менее находились люди, которые восхищались им. Владимир Гейнс, сын царского генерала, зачитывался статьями Толстого о частной собственности. Позже он уехал в Америку и стал там одним из основателей анархистского движения. Впоследствии он встретился с Толстым, и писатель называл его святым человеком. Влияние Толстого на мировых лидеров мысли тоже было заметным: его идеи обернулись «политическим оружием» в руках Ганди, а Людвиг Витгенштейн, один из выдающихся философов XX века, вдохновленный Толстым, отказался от наследства и отправился преподавать в школу.
«Умер 80-летний старик, а вы думали, что он будет жить вечно?»
Смерть Льва Толстого породила волну эмоций, непонимания и неоднозначных оценок. Одни видели в этом конец великой эпохи, другие — почти что религиозное освобождение. Газетные заметки разрывались на контрастах. Были те, кто плевал в портреты великого писателя. Они считали его отлученным от церкви еретиком, который навсегда останется вне религиозного канона. А еще были те, кто вздохнул с облегчением. С уходом Толстого наступала тишина, в которой не раздавались больше его неудобные вопросы.
Одним из тех, кто не побоялся об этом высказаться, причем довольно цинично, был писатель Михаил Арцыбашев: «Умер 80-летний старик, а вы думали, что он будет жить вечно?» Арцыбашев не критиковал Толстого напрямую. Он скорее направлял свое острое перо против тех, кто возводил Толстого в культ. Тем не менее, как замечает Ротов, эта «неудобная» фраза не прошла бесследно. Общество яростно набросилось на Арцыбашева, его «практически отменили».
Толстовское движение развивалось и обретало своих героев, готовых в буквальном смысле слова следовать заветам идейного лидера. В этом движении, отмечает Ротов, особенно выделяется имя Юрия Ягудина. В 1923 году ему было всего 17 лет. Он, вдохновленный прочитанными работами Толстого, решил оставить семью и с двумя комплектами белья за плечами двинулся странствовать. «Юрий Ягудин посетил несколько толстовских коммун, разбросанных по всей стране. И вот что удивительно: в каждой коммуне Толстого понимали по-разному», — рассказывает Ротов.
Ягудин описывал, что в одной из таких коммун, расположенной в Сталинграде, люди в буквальном смысле жили по заветам Толстого. Они отказались от собственности и насилия, использовали коллективный труд, никакого прогресса. Они отвергали использование лошадей, трудились исключительно своими руками. На окраине этой коммуны жил некий Кондратьев — еще один последователь, но на этот раз более радикальный. Прежде машинист, Кондратьев был человеком, решившим полностью отказаться от своей прежней жизни. Прочитав Толстого, он осознал, что технический прогресс, о котором мечтали его современники, ведет к моральному упадку. Кондратьев ушел жить в землянку, отказался от всех удобств цивилизации, не использовал никаких технических приспособлений.
Толстовские вопросы часто казались недоступными для его современников. Поэтому многие его почитатели пытались разделить Толстого-писателя и Толстого-философа, забывая, что это была одна и та же личность, спаянная единой идеей.
Екатерина Петрова — литературный обозреватель интернет-газеты «Реальное время», автор телеграм-канала «Булочки с маком» и основательница первого книжного онлайн-клуба по подписке «Макулатура».