Константин Поливанов: «Пастернак берет на себя миссию историка своего времени»
В Доме-музее Бориса Пастернака в Переделкине прошла презентация книги Константина Поливанова «Доктор Живаго» как исторический роман»
Когда Борис Пастернак взялся за создание своего самого известного романа, он поставил перед собой амбициозную цель — запечатлеть «сорокапятилетие» русской истории, обрушившееся на его поколение. Эпоха эта была полной невероятных потрясений: Первая мировая война, революции 1905 и 1917 годов, за ними — Гражданская война, массовые репрессии, страх и хаос. Именно этот непрекращающийся вихрь событий и настроений стал фоном для романа «Доктор Живаго».
«Картина эпохи»
В первой половине XX века Пастернак жил в атмосфере, где история не просто существовала рядом — она навязывалась каждому, проникала во все аспекты жизни. Как рассказывает филолог и профессор НИУ ВШЭ Константин Поливанов, Пастернак, погруженный в события времени, искал способ выразить «внутреннюю необходимость осмысления и описания исторического опыта эпохи». К середине 1940-х годов этот замысел — глубокий и трудоемкий — начинает превращаться в страницы романа, который позже назовут одним из самых ярких исторических полотен русской литературы.
Пастернак подчеркивал в своих письмах и черновиках: «Доктор Живаго» должен стать не просто романом о человеке, но и о времени, о «сорокапятилетии», как он называл этот огромный период. «Судьбы вымышленных персонажей последовательно встраиваются в сложную систему исторических обстоятельств и общественных веяний, определявших сам «воздух времени», — говорит Поливанов.
Как отмечает Поливанов, Пастернак в романе «Доктор Живаго» не стремился запечатлеть исторические события дословно. Его задача состояла в том, чтобы создать «картину эпохи», основанную на личных наблюдениях и чувствах. «Для создания картины эпохи Пастернак, как и всякий писатель, неизбежно выбирает одни маркированные события и отбрасывает другие», — поясняет Поливанов. В тексте романа можно встретить эпизоды, изображенные скрупулезно, и почти незаметные намеки на некоторые важные фигуры и события. Например, опыт Антипова-Стрельникова в германском плену — важная, но лишь кратко упомянутая деталь, а отречение Николая II символично «зашифровано».
«Роман-поступок»
Константин Поливанов обращает внимание на уникальную жанровую природу романа Бориса Пастернака. Отмечая многообразие интерпретаций, которыми исследователи пытаются охватить «Доктора Живаго» — философский, семейный, символический роман — Поливанов подчеркивает: «Мы полагаем необходимым поставить акцент на исторической составляющей текста». Однако историзм, по его мнению, в «Докторе Живаго» представлен в нетривиальном, уникальном для Пастернака ключе. Это не хроника эпохи и не романтическая реконструкция, а новая форма, которую Поливанов называет.
Поливанов подчеркивает, что в центре «Доктора Живаго» лежит не просто историческое повествование, а его глубинное переосмысление. История в романе не подчинена хронологической точности или привычному соблюдению «законов жанра». Пастернак не стремится к воссозданию реалий XX века, а ведет героев, читателя и сам текст к осознанию истории как пути к бессмертию. И как результат: «Пастернак берет на себя миссию историка своего времени, образ которого целенаправленно искажался идеологизированной советской историографией». Отправной точкой становится взгляд Николая Николаевича Веденяпина, дяди главного героя, который связывает путь человечества с пришествием Христа, подчеркивая, что история «основана Христом» и нацелена на преодоление смерти.
Эта мысль, как подчеркивает Поливанов, находит выражение в событиях и судьбах героев, проходящих через «поворотные события 1903—1943 годов», через войну, революцию и испытания, которые переворачивают их жизнь. Персонажи вынуждены искать свое место в мире, который рухнул и перестроился заново. И хотя большинство из них не обретает счастья, главный герой сохраняет незримую «связь времен», благодаря которой возвращает себе и своим читателям утраченное время. Стихотворения Юрия Живаго становятся символом «тайной свободы» — то, что герои называют «умиленным спокойствием», обретенным в конце их пути.
Христианский подтекст и «историотеизм»
Здесь Поливанов выделяет еще одну характерную особенность жанра «Доктора Живаго»: историзм Пастернака неразрывно связан с христианскими представлениями о жизни и смерти. В произведении совмещены два типа времени: хроникальное, историческое и «священное», заложенное в идеях христианства. Историософия Веденяпина, которую исследователи называют «историотеизмом», подчеркивает, что история — это путь к бессмертию, а «творчество мыслится средством для обретения бессмертия». Такое восприятие истории окрашивает жанровую природу романа, придавая ему «духовное пространство», в котором реальность становится частичкой более масштабной и глубокой миссии.
Интересен в этом контексте образ Юрия Живаго — поэта, который находит связь времен, преодолевая катастрофические разрывы в жизни героев. Сочетание эпического и лирического начал подчеркивает Поливанов, стало сознательной установкой Пастернака, что позволило роману превратиться в «символическую функцию». Пастернак, создавая своего Юрия Живаго, практически наделяет его собственной философией жизни и смерти. Поливанов отмечает: «Победа над смертью становится главной темой романа», которая проходит через все произведение и завершает его.
«Пастернак создает атмосферу, а не учит истории»
В книге Бориса Пастернака «Доктор Живаго» история подана уникально — через фрагменты, аллюзии, редкие упоминания, которые призваны вызывать у читателя образы и ассоциации. Константин Поливанов на презентации своей книги отметил, что Пастернак избегает подробных описаний исторических событий. В его руках они превращаются в едва заметные намеки, легко распознаваемые лишь теми, кто уже знаком с тем временем. Например, Веденяпин, один из героев романа, вспоминает «прошлогоднюю петербургскую зиму, Гапона, Горького, посещение Витте», и этого достаточно для того, чтобы вызвать в памяти Кровавое воскресенье 9 января 1905 года. По словам Поливанова, «так Пастернак создает атмосферу, а не учит истории».
Пастернак предпочитает «сигнализировать о значимых событиях несколькими ключевыми словами», создавая у читателя ощущение близости с описываемым периодом, заставляя его самостоятельно «достраивать» события. В романе мелькают такие знаковые эпизоды, как война с Японией, Декабрьское восстание 1905 года в Москве, Брусиловский прорыв, Февральская революция в Петрограде. Эти события упомянуты лишь вскользь, но их важность очевидна. Поливанов подчеркнул, что это — сознательная художественная стратегия Пастернака, которая позволяет читателю самому восстанавливать «полотно истории». Для Пастернака история — это не только даты и имена, это скорее фон, на котором разворачивается жизнь персонажей, их личные драмы и размышления.
Особенно интересно и то, как Пастернак взаимодействует с памятью о революции. Поливанов приводит цитаты, раскрывающие амбивалентное отношение Пастернака к Октябрю: «революция была событием историческим, то есть неизбежным и нравственно оправданным», в то время как большевистский переворот — «логичным, но трагичным». По мнению Поливанова, Пастернак «эпатирует советского читателя», вводя в текст табуированные темы и неприятные эпизоды вроде коллективизации и ГУЛАГа. Для героев, таких как Дудоров, революция предстала не только как время больших надежд, но и как эпоха жестоких разочарований. Поливанов отмечает, что Пастернак здесь опирается на реальное восприятие событий современниками, находясь в «расхождении с официальной советской историографией».
«Прототипические» ситуации
В отличие от многих других произведений, Пастернак не стремится создать галерею «прототипов» реальных исторических личностей. Но заимствует маленькие истории или детали у конкретных современников писателя. Поливанов отмечает, что одна из таких «прототипических» ситуаций — это сцена убийства комиссара Гинца дезертирами в деревне Зыбушино. Это убийство, по его словам, находит свои корни в реальном эпизоде гибели комиссара Юго-Западного фронта Ф.Ф. Линде, погибшего в схожих обстоятельствах. «Это своеобразный мост между реальной историей и вымышленной», — поясняет Поливанов.
Еще один образ, в котором прослеживаются черты исторического прототипа, — это Аверкий Микулицын, который напоминает Евгения Замятина по внешности и манерам. Поливанов указывает, что эта деталь — не просто дань уважения к известному писателю и его взглядам, но и важная часть воссоздания атмосферы времени, когда личности были тесно связаны с их взглядами и поступками. Замятин, известный как автор антиутопии «Мы», воплощает в себе независимость мышления и остроту взгляда на окружающую реальность, что передается в образе Микулицына как символа несгибаемой индивидуальности.
Переходя к женским образам, Поливанов подчеркивает сложность героинь, «вошедших в жизнь Юрия Живаго». Каждая из них, включая Марину, как символично отмечает исследователь, «не случайно соименную Цветаевой», имеет свои корни в реальных людях, дорогих автору. Жена Пастернака Зинаида Нейгауз-Пастернак, его любовница Ольга Ивинская и, конечно же, Марина Цветаева, все они по-своему оставили след в душе поэта, и потому их черты отражаются в трех героинях романа. Эта метафорическая «женственность» имеет для Пастернака огромное значение, ведь, как поясняет Поливанов, «это проекции той Вечной Женственности, что спасает доктора Фауста, «двойника» доктора Живаго».
Когда речь заходит о двух самых важных прототипах романа, дяде Н.Н. Веденяпине и самом Юрии Живаго, Поливанов акцентирует внимание на философском и духовном значении этих персонажей. Он обращает внимание, что Веденяпин — «коллективный портрет», в котором сочетаются черты Андрея Белого и других художников и мыслителей рубежа XIX–XX веков. Веденяпин воплощает традицию символизма и философию «жизнетворчества», столь важную для Пастернака. Как отмечает Поливанов, исчезновение Веденяпина после большевистского переворота символизирует слом эпохи и разрыв традиций.
Живаго, как подчеркивает Поливанов, еще более сложный персонаж, в котором совмещены автобиографические элементы и элементы мифологического героя. Пастернак выстраивает для Живаго «альтернативную биографию», и тем самым, по сути, создает для себя самого параллельную жизнь, где возможна литературная и духовная реализация, которая не стала реальностью в Советской России. Поливанов указывает, что Живаго — это символ утерянных возможностей для целого поколения. «Жизненная трагедия яркого человека, не сумевшего вполне свершить свой подвиг, воплощает не только Пастернака, но и всех тех, кто не смог приспособиться к «новому миру», — говорит Поливанов.
Возвращение истории через бессмертие и циклы жизни
В своем выступлении Поливанов подчеркивает, что проблема времени в «Докторе Живаго» связана не просто с линейным его течением, но с обретением вечности и историчности, без которых само человеческое существование лишено глубины. Этот акцент на историческом времени становится стержнем сюжета и идейного содержания романа.
Размышления героев о времени неслучайно приходят в момент революционных перемен, когда каждый персонаж становится как бы заряжен определенным «временным» потенциалом. Революция дробит временные связи, и в романе появляются «анахронизмы» — неравномерное, неровное, «параллельное» движение времени, «двойное» исчисление (юлианский и григорианский календари), ощущение разорванности. Именно в этот момент Пастернак подчеркивает состояние, которое Поливанов называет «безвременщиной» — потерянностью времени в новом историческом контексте. Появляется даже символическая деталь — застольная речь Живаго, где герой признается, что за короткий промежуток революционных лет прожил больше, чем «иные за целое столетие».
Особый интерес вызывает разноплановая, даже многообразная темпоральная структура произведения. Поливанов, обращаясь к сложной символике Пастернака, подчеркивает, что это не просто роман о революции — это роман о человеческом существовании во времени и вне его. «Время в «Докторе Живаго» выступает и предметом изображения, и объектом осмысления. Эта параллельная структура, столь многослойная и, казалось бы, противоречивая, — это осознанный прием, который автор использует для создания «истории в истории» — поясняет Поливанов.
Одна из ярких особенностей романа — концепция «нового времени» советской эпохи. Это не просто новая идеология и календарные реформы, это и «пятидневки» 1929 года, и смена недельного цикла на декады, и «лакуны» — моменты, когда время словно «выключено». Это сложный исторический фон, на котором возникает поэтическое творение, как своеобразный акт сопротивления и обретения новой связи с прошлым.
Отдельного внимания заслуживает цикл стихотворений Юрия Живаго, который, как объясняет Поливанов, становится кульминацией романа. Этот поэтический цикл не просто завершает историю, но и расширяет ее смысл, придавая ей новое значение. «Стихотворения свободно и явственно подчиняются движению времени, в котором проступает вечность. Первое стихотворение цикла («Гамлет») приурочено к Страстному четвергу. Время циклично, ибо из года в год требуется дорасти до Воскресенья. Время линейно, ибо устремлено к будущему Воскресению», — рассуждает Поливанов.
Эта мысль возвращает нас к идее цикличности и историчности. В стихах Юрия Живаго Пастернак утверждает идею бессмертия не только для героя, но и для истории, для самого творчества. «Новое время» советской эпохи, по мысли Поливанова, преодолевается не через политическую реальность, но через поэтическое измерение, которое становится символом исторического преодоления и обретения вечности. История становится для героев романа не только совокупностью исторических событий, но и процессом внутреннего роста, становления их личной и социальной идентичности.
Екатерина Петрова — литературный обозреватель интернет-газеты «Реальное время», автор телеграм-канала «Булочки с маком» и основательница первого книжного онлайн-клуба по подписке «Макулатура».