Николай Морозов: «Первые два курса во ВГИКе нам не поручали даже кино снимать»

«Я открываю репродукцию — а у меня собаки лают»

Последние 30 лет люди осваивают профессию кинооператора, не задумываясь, что же они осваивают, и начинаются разговоры о том, что — это тот, кто увидел кадр, тыры-пыры... Ребята, вы должны изначально приучать себя к тому, что вы должны мыслить. Сегодняшнее телевидение смотришь… Так хочется узнать кусочек Казани, рассмотреть его. Или про Москву мне интересно смотреть, по телевидению идет цикл передач про разные города России. Я хочу посмотреть город, а мне показывают раздолбая-ведущего, который ходит и ручонками машет. Хуже того! Я хочу, чтобы мне показали детали здания, а мне показывают, какие у него шнурки. Люди не думают о том, что главное.

Кино — это 24 кадрика в секунду. Кадр — это фотография. Первые два курса во ВГИКе нам не поручали даже кино снимать. Мы осваивали фотографию. А основа фотографии — это живопись. И до чего проникновенно нас заставляли ее изучать! Сейчас вы можете найти хорошую репродукцию, где все качественно пропечатано, хорошая цветопередача, до нюансов. Буквально как на авторском полотне. Если нужно «Явление Христа народу», то вы можете вот такую репродукцию «засандалить» в интернете.

А раньше, когда мы готовились к экзамену по истории живописи, мы ходили на четвертый этаж. Там была кафедра живописи, для художников, с библиотекой, а там были репродукции. Настолько мы настраивали себя, что листаю я альбом Питера Брейгеля-старшего (у него есть картина «Охотники на снегу»), а там такой расклад всех элементов композиции. На первом плане идут охотники с собаками, потом кто-то катается на катке. И все это с соблюдением тональной, линейной перспективы. И меня до такой степени поразило, что я открываю репродукцию — а у меня собаки лают.

«В седьмом классе сестра ничего умнее не придумала и подарила фотоаппарат»

Родился я, черт знает где, в Приморском крае. В первый класс пошел на Кавказе (отец-военный по всему Советскому Союзу мотылялся), а второй класс — в Пензе. И на Кавказе, в горах, войсковая часть. Моя мама — учительница начальных классов. У нее первый ряд — первый класс, второй класс — второй. И она каждому ряду дает задание. Пока она общается — чтобы никто не шевелился. И вот какая я сволочь был. Я подумал — это же моя мать, дай-ка пошевелюсь. У меня вместо портфеля была командирская сумка от отца. Я туда полез. «Вон из класса». Вечером мать отцу говорит: сегодня твоего сына из класса выгнали. Тот без разбору снимает командирский ремень.

В Пензе я заболел такой болезнью, что в любой момент мог умереть. В третьем классе нас перевели в марийские леса, в школу меня возили на саночках, потому что я ходить не мог и был самым маленьким в классе. Такая тяжелая жизнь формировала характер — надо добиваться чего-то, побеждать. Из марийских лесов в пятом классе нас перевели в Казань. А в седьмом классе сестра ничего умнее не придумала и подарила фотоаппарат. С этого все началось.

Мы закончили школу, а я мечтал поступить во ВГИК. В Казани было тогда три самых популярных вуза — КАИ, КХТИ и университет. Мы пришли на площадь Свободы и кинули монетку — куда поступать, потому что Ольга Гильмеевна, наш классный руководитель, мне сказала очень умные слова: «Ты что, собираешься во ВГИК ехать? Там же все по блату». Она настолько была интересная женщина, она мне не сказала, глядя в глаза: ты тупой, ты до ВГИКа не дорос, тебе ко ВГИКу надо готовиться, семь верст киселя хлебать, елки-палки. И мне выпало КАИ.

Как Морозов учился на практике почти круглосуточно

На третьем курсе, защитив самый сложный предмет — ТММ (теория машин и механизмов), мы его расшифровывали как «Тут моя могила», я на экзамен не пошел. Я же в кино хочу. Пришел на студию кинохроники, мне говорят: у нас все должности заняты. Главный бухгалтер — есть вакансия. Давайте я пойду, я же в КАИ учился, за полгода освою? Начальник отдела кадров посмотрел на меня, как на идиота: иди на телевидение. А я даже не понимал, что то, что на экране показывают, сначала снимают. А на телевидении была вакансия осветителя.

Там парни работали — Витька Щеглов, Рафаэль Гараев, Авис Привин, студенты ВГИКа. Они в процессе обучения снимали курсовые работы. Раньше у всех студентов был принцип — повтори мастера. И ребята тоже брали кино и пытались повторить сцену. На студии шел прямой эфир, единственное место, где можно снимать, — съемочный павильон. Он занят весь день. В 11—12 ночи кончаются передачи — и павильон занимают те, кто снимают кино. Я весь день мотыляюсь по Казани, по республике, таскаю осветительные приборы, масштабные приборища. Вечером иду к ним помогать снимать. Но мне никогда не нравилось повторять, я всегда хотел выдумать что-то необычное.

И вот до четырех утра ты помогаешь снимать, не потому что платят, а потому что интересно. В осветительской комнате на металлическом столе засыпаешь. А потом стук в дверь — поехали на съемку. Пока машина доезжала до проходной, я снова спал.

В КАИ на первом факультете учился Валера Боков. Мы с ним были большими друзьями. И уже после окончания института (а он ведущий бард нашего города, республики, России). И я весной начинаю снимать курсовую работу про дельтапланеризм. Говорю: «Валерка, напишешь мне песню?» И вот уже скоро на сессию ехать. И я взял его в Куркачи, на высокий холм. Его столкнули с горки, он так быстро летел, что я его внизу не успел встретить. «А еще можно?» — «Валерка, так все дельтапланеристы знают, что Морозов курсовую снимает». И его весь день кидали. И он перед походом на работу мне позвонил: песня готова. Но я-то думал, что он напишет песню, иллюстрирующую процесс подготовки дельтапланеристов. Создание дельтаплана, в аэродинамической трубе он обдувается. Это серьезный процесс. И он мне, думал, всю эту фигню проиллюстрирует. И мы потратили неделю телевидения, где пытались делать комбинированные съемки, с фильтрами, бликами, ванночками, чтобы озвучить его глубокомысленные слова о том, что такое полет.

Авис Привин по своей инициативе отдал мне возможность снять кино в Мурманске. Мы грузимся там на грузовой теплоход «Кола». Когда на океане маленькие льды, он идет, их давит, за ним пристраиваются суда... И надо же снять необычно! Я вижу, на палубе стоит люлька. Предлагаю — скиньте нас за борт, чтобы мы видели, как нос судна наезжает на лед и разбивает его. Мне не понравилось, я еще раз снял. Только люлька стала на палубу — и тут мат-перемат. Капитан вышел после ночного дежурства: «Срочно этого идиота ко мне». Я снимаю куртку — лед сыпется, свитер — лед. «Ты офанарел? Это люлька для того, чтобы в порту, когда судно стоит, выбросить ее за борт и покрасить чего-то на корпусе».

О танце с камерой и Сабантуе по своей инициативе

Я веса телефона не чувствую. Ну что вы шутите, что ли? Мне нужно, чтобы я взял камеру — и вот я ее ощущаю, она в противовес, чтобы я держал с усилиями. У меня есть мастер-класс — танец с камерой. Сейчас стабилизаторы, противовесы. В наши советские времена при работе с камерой самый главный элемент на теле человека — задница. Я знаю, что я пойду туда, и я эту часть перемещу. В процессе этих манипуляций, кроме того, что ты придумал основное движение, нужно дополнительное движение, чтобы демпфировать погрешности при основном.

Что является главным при общении с человеком? Глаза, именно шулай, и руки. А эти ведущие — они машут руками, на что же мне смотреть? Я хочу посмотреть собеседнику в глаза, а мне показывают его и так, и сяк. Для чего вам это, ребята? Я учу так: прежде чем начать движение, выбери кадр, композиционно, экспозиционно, со смыслом, с законченной композицией и продержи не меньше 10 секунд, потом начинай движение. И если пришел к финальному кадру, выдержи его классным, не менее 10 секунд. Режиссер — хозяин-барин, для соблюдения темпо-ритма возьмет, что надо.

Все студии документальных фильмов разделяли свою продукцию так: высший пилотаж (документальное кино), хроника (киножурнал «На Волге широкой»). Каждая студия должна была раз в квартал предоставлять в столичный киножурнал сюжет. И были учебные или научно-популярные (они же «болты в томате»). И вот заказ — на фильм о возделывании гречихи. Раз ее выращивают в Азнакаевском районе, пусть Казанская студия кинохроники ее снимает: снегозадержание, пашка, посев, межрядная обработка. Вот пусть Морозов это и снимает!

И мы приезжаем как-то в июне, денек поработали, а завтра Сабантуй. А я понятия не имел. И звукооператор говорит: ты что, это же праздник плуга! И мы решили снимать. А он бегает с «репортером», записывает топот копыт. А я снимаю, как люди на шест лезут. Потом мы не поленились и наложили звук.

Мы решили его сдать редакции: Роберту Ивановичу Копосову, Дмитрию Павловичу Хохлову, Флере и Светке. Когда спрашивают: «А кто у вас учитель по операторскому мастерству?..» Я был в контакте с разными операторами, один из близких моих друзей, сотоварищей — Павел Лебешев («Свой среди чужих, чужой среди своих», «Неоконченная пьеса для механического пианино»), Иван Багаев («Бандитский Петербург»). Но своими учителями по кинооператорскому мастерству я считаю Копосова и Хохлова. Они перед монтажом рабочий материал просматривали. И тут тебе фейсом об тейбл: «Ты чего фигню снял?»...

И вот мы сдаем Сабантуй. Закончилось 10 минут — а Роберта Ивановича нет. Он на середине ушел, звонит в Москву, в Центральную студию документальных фильмов. Надо сдавать сюжет. А там отвечают — башкиры снимают про Сабантуй, туркмены про свой, и вы еще... Но в итоге нас отправляют в командировку. А там худсовет на 40 человек. Закончился показ, полная тишина. Опять облажались? С первых рядов выходит «бугор», встает в центр зала: «Где этот татарин?» «Я, оператор». «Вот смотрите на этого пацана-татарина, учитесь у него снимать!» И сюжет пошел на весь мир, и так весь мир узнал про татарский праздник Сабантуй, который мы сделали по собственной инициативе.