«Полилингвизм был характерен для элиты общества»

Важнейшие объекты религиозного поклонения процветали бок о бок с центрами политической власти, укрепляя лояльность высших слоев общества при помощи аргументов «не от мира сего». Это вовсе не означает, что политеистические, а затем и монотеистические религии возникли непосредственно и исключительно как властный инструмент (причины их появления гораздо сложнее), ибо в таком случае впоследствии необходимость в них отпала бы, однако почти во все времена (с важными исключениями) они способствовали репродукции властных структур. Так руками средневековых монархов в народе утверждались новые культы, и религии шли с тех пор рука об руку с властью.

Действующая в обществе система идеологии обеспечивала стабильность системы не только тем, что убеждала членов общества в законности этой системы. Роль ее и сложнее, и шире. Она, в частности, делала возможным и законным (более того — санкционированным высшими силами) само принуждение, ибо без нее власть не смогла бы действовать столь же эффективно и легитимно. Институционализация веры вокруг политической власти привела к возникновению тонкой, но очень важной социальной прослойки, которая постепенно разрасталась внутри административного аппарата, иногда полностью сливаясь с ним. В дальнейшем она даже начала с ним конкурировать. Эта прослойка, состоявшая из жрецов, придворных писцов, пророков и, позднее, священников, епископов и религиозных деятелей, находилась в зависимости от политической власти. Однако свой огромный символический капитал она приобретала, кроме того, благодаря своим сословным связям и возможности вести прямой диалог с божеством, выполняя посредническую роль между властями божественными и светскими — «Богу богово, а Кесарю кесарево».

Характер власти духовенства и используемые ею формы организации религиозной жизни в ранних сельскохозяйственных цивилизациях были весьма разнообразны, но поскольку главным источником ее силы являлась вера, она неизменно стремилась увеличить долю населения, способного ее поддержать. Но у этой прослойки, как и у административно-государственного аппарата, не было средств, необходимых для создания широкой и гомогенной массовой культуры. Правда, в ней постоянно зрело серьезное и амбициозное стремление завоевать поддержку как можно большего числа подданных, и она, несомненно, хотя и отчасти, в этом преуспела.

В обществе данного типа существует развитая система письма. Она позволяет фиксировать и воспроизводить различные данные (фискальные и долговые, имущественные права и т. д.), идеи (в первую очередь религиозные «священные» книги), сведения, формулы и т. д. Нельзя сказать, что в дописьменном обществе начисто отсутствовали способы фиксации утверждений и смыслов: важные формулы могли передаваться и в устной традиции, и ритуальным путем. Однако появление письменности резко расширяло возможности сохранения и передачи идей, утверждений, информации, принципов.

Иерархизация общества и концентрация знаний вела к установлению определенной структуры распределения информационных потоков, которые носили «рюмкообразный характер» с наибольшей концентрацией связей и потоков в верхней части, тогда как внутри общин она была довольно слабой. Соответственно и направленность потоков в основном шла сверху вниз, причем основная информация была сосредоточена на интересах государства и управления — указы, сведения о налогах, поступление и складирование товаров и т.д. Собственно культурная информация составляла лишь малую часть этого потока информации. К примеру, в раннесредневековой Японии выявлено около 160 тыс. «деревянных табличек» — моккан из около 250 мест находок, отражающих документооборот между различными государственными ведомствами.

Эта модель направления потоков информации вполне может быть применима к функционированию всей культуры, когда ее передовые элементы и даже мода также распространялись сверху вниз. Вопреки представлениям советских историков и этнографов не народ являлся носителем и определителем моды, а элита и ее культура, образ жизни, костюм и привычки служили образцом для подражания и копирования в определенных формах и материалах.

Подобная система обмена информацией не могла существовать без организации планомерного образовательного процесса. Во всех средневековых обществах подобная система была организована. От развитой системы подготовки чиновничества в дальневосточных обществах до системы катибов в мусульманских странах и европейской системы религиозных университетов. Одновременно во всех средневековых странах существовали и религиозные учебные заведения. Нельзя забывать и домашнее образование, которое для этого времени отличалось размахом достаточным, чтобы обеспечивать функционирование письменности как средства управления и коммуникации.

Вместе с тем, «грамотность усугубляла свойственную этому обществу статусную дифференциацию. Она являлась результатом упорного и довольно длительного посвящения, называемого «образованием». Аграрное общество не обладало ни ресурсами, ни мотивами, необходимыми для того, чтобы грамотность распространялась широко, не говоря уже о том, чтобы она стала всеобщей». Общество распадается на тех, кто умеет читать и писать, и на тех, кто этого не умел. И даже не мог уметь.

Грамотность являлась знаком, определяющим положение в обществе, и таинством, дающим пропуск в довольно узкий круг посвященных. В некоторых обществах грамотность была очевидно выше (например, в мусульманских странах), а в других распространялась только на городскую торгово-ремесленную верхушку, служилую и духовную элиты. Роль грамотности как атрибута статусных различий становилась еще более ярко выраженной, если на письме использовался мертвый или какой-нибудь особый (как правило, древний, освященный традицией) язык: письменные сообщения отличались от устных уже только тем, что они написаны. Наиболее характерно это выражено у мусульман, где арабский шрифт был боговдохновленным, даже превращаясь в деталь орнамента — нечитаемые арабески. Для всех средневековых обществ Старого света характерно использование особых языков для письма и культовой практики. Например, санскрит в Индостане, арабский в тюрко-татарских государства, латынь в Западной Европе, иврит у иудейских общин). «Благоговение перед письменами — это страх и удивление перед силой знака и письменного слова, перед его могуществом и таинственностью». Даже в развитой в языковом и культурном отношении средневековой Японии китайский язык играл роль языка культуры и философии.

Особо следует сказать, что, в отличие от ситуации, которая сложилась в национальных государствах, в средневековых обществах никогда не было монолингвизма. Не только потому, что эти государства включали в свой состав различные в языковом и культурном отношении общины, но потому, что элита этих стран не ставила своей целью превратить все население в граждан, не стремилась их унифицировать в языковом отношении. Весьма характерен пример Англии XII в., в которой короли не понимали своих подданных, и другой — Испании, где в христианских государствах Северных Пиренеев функционировали свои собственные языки — кастильский, арагонский, португало-галисийский и баскский, но общелитературным и, соответственно, языком аристократии еще в XIII веке считался португало-галисийский, но по мере усиления объединенного королевства Арагоны и Кастилии в XV веке языком поэтов и двора становится кастильский. Но при этом тот же арагонский сохранился в деревнях Южных Пиренеев. Иными словами, народные языки Испании явно отличались от языка аристократии.

Такая же картина была в Улусе Джучи, где языком религии являлся арабский, языком поэзии — фарси, языком городского базара (общегородским койне) — тюркский (поволжский тюрки), а ханы в узком кругу и дипломатической переписке, видимо, использовали монгольский. При этом поволжский тюрки (фактически современный татарский литературный язык) только в XIV в. стал не только языком базара, но и утонченной поэзии, дипломатической переписки и жалованных актов. Характерно, что никто и не думал путать жанры и не писал поэзию по-арабски, или жалованные ярлыки на фарси, а Коран сделали попытку перевести на татарский язык только в конце XIX в. Каждому языку отводилась своя сфера и свой статус. Это было общество «ситуационного лингвицизма». Например, итальянец из крымской Кафы внутри общины говорил по-итальянски, к Богу обращался на латыни, с ханскими людьми говорил по-татарски (он называл этот язык по давней традиции «куманским»), а с соседями армянами мог объясняться по-армянски. Ярким свидетельством подобного полилингвизма служит «Кодекс Куманикус». При всем при этом некоторые общины вообще использовали для общения и даже для ритуальных целей особые языки. Например, аристократия и некоторая часть городской элиты Болгарского улуса Золотой Орды применяли для поминальных эпитафий особый диалект тюркского языка (так называемый р-язык), хотя разговорный язык в это время был фактически старотатарским (на основе кыпчакской группы тюркских языков).

Весь средневековый мир был подобной контактной зоной, но граница между этими зонами пролегала, как в географическом, так и в социальном пространствах. Ясно, что действительный полилингвизм был характерен для элиты общества, тогда как существовали общины, члены которых видели чужестранцев раз в жизни и использовали в быту местный диалект. Но и в этих общинах были люди, которые вынуждены были иметь дело с властями и городским рынком, что заставляло их учить и общегосударственный язык. Существовала также и религиозная школа, где также давали ученикам некоторые азы письменной грамоты и наддиалектных языков, иногда даже священных — арабского, латыни, иврита и т. д.

Социальный статус пронизывал не только языковую, но и культурную в целом сферу. Разница между культурой аристократии и основного податного населения была не просто значительной, эти культуры резко и кардинально различались. Проявлялось это во всех аспектах от костюма и образа жизни до картины мира и мировоззрения. Внешние элементы бытовой культуры и детали костюма аристократии могли через участие в ритуалах власти и религиозных обрядах способствовать приобщению широких слоев к некоторым элементам своей бытовой культуры. Но проникновению элементов элитарной культуры в широкие слои общества препятствовало то, что она распространялась письменным путем, предполагая длительный период специального обучения. Постижению секретов и достижению совершенства в высоких искусствах могли посвятить свою жизнь далеко не многие члены общества, а лишь немногочисленные профессионалы, способные воспроизводить и демонстрировать некие ее высшие нормы. Существовала глубокая пропасть между обыденной, повседневной, народной культурой и той сферой, в которой профессионалы, не занятые кроме этого ничем другим, выполняли четко очерченные обязанности, зафиксированные в нормативных текстах, создавая на основании их некие новые толкования. Высокая статусная культура, как правило, отличается устойчивостью и стабильностью, подчиненной общим стандартам, которые зачастую поддерживаются принудительно всей мощью государства, обеспечивавшим ее единство на большой территории. Особенно часто это касается сферы религии и ее ритуалов. При этом высокая элитарная культура опиралась на обширный корпус текстов и разъяснений, включая теории, обосновывающие ее ценностные установки и этику на основе «Божественного Откровения».

Важнейшими науками, после военного искусства, для средневековой аристократии являлись генеалогия и история. В генеалогиях закреплялся статус и сословные права родов и фамилий, документировались их связи с правящим домом и устанавливалась степень родства с царственным родом. Становление государственности и институтов власти привели к обособлению элиты, а ее иерархизация к складыванию системы связей и соподчинения, которые требовали особой презентации и фиксации в устной, а позднее и письменной традиции.

Скорее всего, правы исследователи считавшие, что родословия, превращенные в исторические повествования, являлись персонифицированной историей правящего рода и всего государства, а генеалогический принцип являлся господствующим в конструировании исторического повествования в течение всего средневековья. История же фиксировала происхождение правящей династии, образование под ее властью страны и утверждение права первородства правящего рода. Часто историописание имело целью возведение правящего рода к «великим», «царственным» предкам прошлого. Они персонифицировали «золотой род» правителей, легитимизуя нынешнюю власть, подчеркивая чистоту ее «голубой» крови. Характерно, что осознание своей инородности довольно часто приобретало черты подчеркивания этого статуса и закрепления его в родовых легендах и историописании. Очень часто в средневековых обществах для авторов средневековых хроник именно сословие военной знати было идентично понятию народа. Одновременно за простым народом — податным сословием закреплялись религиозные формы идентичности — «крестьяне» («христиане»), «бесермяне» («мусульмане»), которые при определенных условиях начинали вытеснять прежние «первичные» формы этнонимики. Очень часто в идентичности населения сливались осознание своей принадлежности к определенной политии, особой культуре, частично языку и образу жизни. Ярким примером этого могут служить Китай и китайцы («хань»).

Ярким отличием картины мира разных сословий является их отношение к прошлому. Если для податного населения, живущего некими коллективами или общинами, прошлое было цикличным и повторяющимся во время выполнения календарных сельских работ с приуроченными к ним обрядам и праздникам, то для элиты этот цикл был более структурирован, включая «историческое прошлое», как героические деяния предков, и протянут в будущее, вплоть до «конца света», в соответствии с конкретной религиозной эсхатологией. Понятно, что картина мира основного населения, жившего лишь в повторяющемся настоящем, разительно отличалась от элитарной части общества, осознававшей течение времени, как череду поколений, обретение и осознание прошлого и будущего.

Низкая народная (имеется в виду сословие подданных) культура отличается гибкостью, изменчивостью, региональным разнообразием и динамизмом. Прежде всего, это касалось хозяйственной деятельности и включения новых часто инородных элементов, которые, впрочем, не должны были противоречить государственной доктрине. Например, на Руси народная культура при попустительстве властей (видимо, вплоть до XVI в.) включала некоторые суеверия или даже языческие верования, тогда как в мусульманских странах государство всячески боролось с любыми проявлениями язычества и суеверий, хотя и не всегда успешно.

В таком обществе был неизбежен не только разрыв, но и определенный конфликт между высокой культурой, передаваемой в процессе формального образования, зафиксированной в текстах и постулирующей некие социальные и религиозные нормы, и одной или несколькими низкими культурами, которые существуют в толще народной жизни. С одной стороны, высокая культура может стремиться навязывать свои нормы низкой, с другой — носители низкой культуры стремятся по возможности усвоить нормы высокой, чтобы упрочить свое положение. Происходит своего рода конвергенция, когда некие формы высокой культуры проникают в традиционные сферы народной традиции — фольклор, суеверия. Но в любом случае между носителями высокой и низкой культуры имеется значительный зазор, а часто и пропасть взаимонепонимания.

Общество данного типа постоянно генерировало внутри себя культурные различия. Совершенно прав Э. Геллнер, когда писал, что «аграрное общество порождает различные сословия, касты, гильдии и иные статусные разграничения, требующие дифференцированного культурного оформления. Культурная однородность такому обществу совершенно неведома». Оно порождает в высшей степени дифференцированную статусную систему, каждый элемент которой должен иметь свои ясно различимые признаки, знаки и символы — своего рода «корпоративную имагологию». В подобном обществе нет и не может быть статусных различий, которые бы не были наглядно выражены и наоборот, каждый знак должен иметь оправдание в статусе владельца. Статус определял не только предметный мир, но и его поведение, нравы, быт — т. е. этос. При этом изменения в социально-политическом развитии общества сразу же наглядно проявляются в наглядных знаках, символах и образах. Например, по сравнению с предшествующим периодом, в эпоху ранней Золотой Орды изменяется поясная гарнитура, появляются новые показатели статуса владельца — золотые и серебряные пиалы, оружие и одежда.

Средневековое общество было полно парадоксов и социальных контрастов. Высшая аристократия, насаждая и всячески защищая государственную религию, часто в быту использует нормы поведения, несовместимые с религиозными догмами. Например, при строжайшем запрете шариата на винопитие в среде тюркской знати в странах Переднего и Ближнего Востока процветало пьянство и воспевание вина. Точно такие же нравы царили и в среде татар в государствах Чингизидов. Одновременно народные массы являлись приверженцами гораздо более строгих религиозных норм и запретов, их верования отличались большей консервативностью и устойчивостью.

Это общество устойчиво, поскольку неоднородно. Любая попытка слома привычной сословной структуры приводила к серьезным социальным взрывам большой мощности. Например, попытка полькой шляхты лишить польско-литовских татар — липков их военно-служилого статуса привела к серии восстаний и поражению Речи Посполитой в войнах с запорожцами Б. Хмельницкого.

Только возвращение им сословных привилегий позволило стабилизировать ситуацию и взять реванш. Желание Московской власти перевести черемисов из традиционного свободного и военно-служилого сословия в податные люди привело к жестоким «Черемисским войнам» конца XVI в. Известно, как сильно сопротивлялись самураи реформам Мэйдзи, лишавшим их сословных привилегий.

В определенной степени в аграрном обществе взаимодействовали и пересекались две тенденции развития культуры. С одной стороны, здесь существуют некие общие тенденции, которые можно назвать средневековой модой. Например, широкое распространение в городах Северной Руси и Волжской Булгарии бронзовых «шумящих» подвесок, которые не имеют никакого локального этнокультурного статуса, в городах Золотой Орды повсеместно была распространена фаянсовая полихромная посуда и серьги в виде знака вопроса с бусинкой на конце. Но с другой — в таком обществе имелись и даже развивались локальные культурно-бытовые особенности. Для сельскохозяйственных сообществ характерна также тенденция культивировать особенности, отличающие их от соседних в географическом смысле сообществ, имеющих такой же статус. Так, в неграмотной крестьянской среде диалекты варьировали от деревни к деревне. Замкнутый образ жизни благоприятствовал развитию культурных и лингвистических отклонений, и разнообразие возникает даже там, где вначале оно отсутствовало. Очевидно, вследствие подобной замкнутости и автаркии от остального татарского мира у татар Окско-Сурского междуречья развились локальные диалекты.

В определенном смысле правители средневековых обществ никак не были заинтересованы в культурно-языковой унификации. Культурные различия удерживали людей в их социальных и географических нишах, препятствовали появлению опасных и влиятельных течений и групп, имеющих последователей во всем обществе. Хотя локальность общин всегда грозила сепаратизмом владетелей, но в таком случае его и легче подавить, используя принцип «разделяй и властвуй». Гораздо больше, нежели единство общества, «правителей волнуют налоги, доходы и повинности, но не души и не культура подданных. В средневековом обществе культура разъединяет, а не объединяет людей». Именно поэтому информационные потоки в этом обществе резко насыщены в верхней части общества и невелики в нижней части социальной пирамиды. Информационные потоки в основном идут сверху вниз, определяя и направленность культурных связей.

В свете всего вышесказанного, нет ничего удивительного, что и сама структура «национального» не имеет ничего общего с ситуацией в национальных государствах эпохи модерна. В средневековье она имеет совершенно другой характер. Можно даже сказать, что этноса — «народности», в привычном для советской этнографии смысле, никогда не существовало. «Этничность» имела не этнический, а социальный контекст. Исследования последних лет на многочисленных примерах доказывают, что именно элиты средневековых обществ выступают как основной фактор формирования этнокультурной идентификации и этнокультурного единства. Становление социальных элит начинается в период перехода от потестарного общества к политическим образованиям. По мере укрепления государства и его сословной структуры, элиты претерпевают определенные трансформации, часто влекущие серьезные изменения ее идентичности. Примером этого является Первое Болгарское царство, где болгарская элита после принятия христианства отошла от использования тюркского языка и греческой письменности, перейдя к славянскому языку и кириллице, а сама самоидентификация болгар, при сохранении этнонима, претерпела переформатирование и переосмысление в византийском духе. Этносоциальная и этнополитическая идентичность была преобладающей в средневековом мире, и поэтому ни языковая, ни культурная инаковость чужаков не служили на начальном этапе адаптации препятствием для включения в элиту. Исключение составляла только религия, но не всегда и не везде. Для Испании XVI в., чтобы войти в элиту, надо было быть ревностным католиком, тогда как в Делийском султанате тюрки-мусульмане и раджпуты-индуисты составляли вполне жизнеспособный политический организм.

Продолжение следует...