Илья Мамаев-Найлз: «Если бы это был эротический роман, он бы назывался по-другому»

— Илья, в других интервью вы говорили, что собирались писать фикшн (художественная литература, вымысел, — прим. авт.), а получился автофикшн. Что в романе «Год порно» вымысел, а что вы взяли из своей жизни?

— Автобиография была как начальная установка. Многие ситуации, в которые попадает Марк (главный герой романа, — прим. ред.), были похожи на мои собственные. К примеру, я тоже уходил из дома и жил в машине, причиной этому была ссора с родителями. Я тоже работал бариста и переводчиком порнофильмов. Только в моей жизни эти события происходили не в той последовательности, что в книге. Фикшн начался с миксования таймлайнов, когда события из прошлого переносил в будущее, а из будущего — в прошлое. Еще Марк наполовину русский, а наполовину мариец. У меня другие пропорции: много марийских родственников, сложно сказать, сколько русских, а еще есть украинская кровь. Я брал реальные истории из своей жизни, начинались они один в один как у меня, а в книге заканчивались совсем по-другому. Для себя решил, что это все-таки автофикшн, но с оговоркой, что история в книге — это не моя история один в один. Поэтому и Марк только частично похож на меня, он получил другой опыт.

О том, что такое автофикшн, читайте тут.

— Как появилось такое кликбейтное название «Год порно»?

— У многих аналогичное мнение, что это кликбейт. С названием я тянул до последнего, а рабочий вариант был Sex in Translation. На стадии финального черновика начал перебирать кучу вариантов, но ничего нормального в голову не приходило. Во многом из-за того, что внутри книги много различных тем, и я не мог подобрать название, которое бы их всех объединяло. А потом обратил внимание, что временной период, описанный в романе, — это год. И в течение этого года Марк занимается переводом порнофильмов. Тогда я соединил эти два факта, и получилось «Год порно». Затем отправил рукопись Жене Некрасовой (написала книги «Калечина-Малечина», «Домовая любовь», «Кожа» и др., — прим. ред.). Она, не прочитав текст, сказала, что над названием нужно еще подумать. А вот редакции издательств Polyandria NoAge и «Есть смысл» сразу же понравился мой вариант. Хотя за название мне до сих пор прилетает, часто спрашивают «Почему так провокационно?». Кстати, когда родители увидели книгу, то подумали, что я написал эротический роман. Но если бы это был эротический роман, то он точно назывался по-другому.

— Вы действительно поднимаете очень много разных тем в романе. Но мне особенно бросилась в глаза тема поколенческого разрыва. Я сейчас даже не столько о детях и родителях, сколько о пропасти между современными двадцатилетними и тридцатилетними. Как вы это ощущайте?

— Роман изначально представляли как миллениальный. Отсюда многие смотрят на мой год рождения и задаются вопросом, точно ли я миллениал. А затем сравнивают с прозой, которая у нас сейчас называется «дети девяностых», и насколько меня можно к ней отнести. Мне кажется, внутри миллениалов тоже есть разделение — на ранних и поздних. И они совсем по-разному воспринимают мир, чувствуют по-другому, другие привычки.

— А в чем эта разница?

— Разница чувствуется в общении, на которое повлиял опыт использования соцсетей. К примеру, я завел страницу в сети «ВКонтакте», когда учился в начальной школе. Ранние миллениалы тогда были старшеклассниками и переходили из «аськи» в соцсети. Мы же росли вместе с соцсетями. Они стали неотъемлемой частью нашей жизни. Любовь, дружба — все было там. Мне кажется, мы больше открыты миру опять же из-за соцсетей, потому что привык выстраивать больше социальных связей. Можно общаться с ребятами из Америки или Франции, при этом вы взаимодействуйте на равных. Важно отметить, что ранние миллениалы застали «девяностые». Я же их вообще не помню, зато помню «нулевые» — сытые и прекрасные, когда все шло вверх. Это тоже откладывает определенный отпечаток. Одно дело, когда ты формируешься в условиях благополучия, а другое — когда видишь и помнишь разруху, войны, теракты и т. д. Получается, что ранним миллениалам не хватило времени все это отрефлексировать. И теперь, когда им тридцать и чуть больше, прошлое всплывает, они пытаются его осознать. Кстати, персонаж Вадик из романа как раз такой.

— В романе «Год порно» нет порно. Зато есть очень много про идентичность, ее поиск, поиск себя. Правильно ли я поняла главную тему? И о чем этот роман для вас?

— Это одна из главных тем. Я бы даже сказал, что этот роман о примирении со своей идентичностью. Марку очень сложно принять свою марийскую половину. В тексте он не всегда рефлексирует, но все-таки пытается войти во взрослый мир, найти в нем свое место, понять кто он и где может пригодиться. Получается, что в Йошкар-Оле у него нет пути, нет социальных лифтов, которые именно ему были бы интересны. Поэтому он стремится в другое место.

О чем этот роман для меня? Сначала я хотел написать про поиск коммуникации между разными людьми, охватив поколенческую и внутрепоколенческую историю с их проблемами. Начал об этом писать, но вышло, как мне кажется, немного по-другому. В итоге получилось про поиск себя в мире, про поддержание коммуникации с теми, с кем ее почти невозможно выстроить, например, с родителями. В книге родители вроде бы поняли Марка, но лишь отчасти. Все равно между ними огромная дыра. С этим невозможно ничего сделать, нужно просто с этим жить. Есть вариант разойтись и не общаться. А если хочешь общаться, то нужно искать пути. Для меня роман как раз об этом.

— Вы как человек, который родился и вырос в национальной республике, можете сказать, насколько остро ощущается разделение на марийцев и русских в Йошкар-Оле и в целом Марий Эл? Вы об этом много размышляете в романе.

— Вот Татарстан — это действительно национальная республика. К вам приезжаешь и понимаешь, что попал в Татарстан, что здесь живут татары. Выходишь на набережную, видишь «Чашу», в городе много элементов национальной архитектуры, есть национальная кухня. На самом деле, когда я думаю о своей национальной республике, то вспоминаю Татарстан как пример того, как могло бы быть, когда две культуры сосуществуют вместе. В Марий Эл нет вражды между русскими и марийцами. Это куда более грустная история. Мне кажется, что происходит тотальная русификация. Даже чистокровные марийцы про себя говорят, что они русские. Мало кто интересуется марийской культурой, не изучают ее, не поддерживают. Я не могу говорить о ситуации в деревнях, потому что не знаю, как там обстоят дела, но в городах не круто быть марийцем. Для многих «мариец» звучит обидно, как что-то неприятное или как оскорбление. Причем эта проблема появилась не вчера. Об этом писал еще марийский писатель Сергей Чавайн, можно почитать его описания себя в имперской России. А когда моя мама училась в институте в Йошкар-Оле, то не хотела, чтобы ее называли марийкой. Такое отношение к своей национальности передается из поколения в поколение.

Но сейчас появляются марийцы, которые чтут свою культуру и веру, занимаются активным ее развитием. Это довольно узкие группы, но они есть, а, значит, культура продолжает жить. Они занимаются популяризацией марийской культуры и вовлекают в изучение молодежь. К примеру, сделали стикеры в Telegram. А одно локальное медиа «Топь» регулярно пишет о марийской культуре и делает интересные карточки о местных писателях, обрядах и традициях. Это очень круто. До этого многие жители республики даже не знали своей истории, не знали, что было с марийцами. Почему так? Сложно сказать. В школе нам точно ничего из этого не рассказывали, а я уже позже изучал самостоятельно.

— Марийская культура очень богатая и интересная. Я заметила, что в книге есть несколько марийских мифов и легенд, локаций. Все это описано, несмотря на всю видимую безнадегу, с большой теплотой. Насколько сложно описывать локации, которые сейчас от вас далеко?

— Довольно легко. Все-таки большую часть жизни я прожил в Йошкар-Оле, поэтому плюс-минус все хорошо помню. А еще мы с женой как минимум два раза в год приезжаем в Йошкар-Олу к родственникам и друзьям. Если мне что-то не хватало или что-то подзабыл, то всегда мог пройтись по этим местам во время поездок. Но в целом я хорошо воспроизвожу город по памяти.

Про марийские мифы можно прочитать в интервью с писательницей и историком Татьяной Муравьевой.

— Ваш герой Марк образован, умен, у него есть желание жить без границ. Но он находится в городе, в котором этих границ очень много, в том числе социальных. Насколько это типичная ситуация для Йошкар-Олы?

— Мне кажется, ситуация довольно типичная для Йошкар-Олы и для провинции в целом. Дело в том, что в регионах можно чего-то добиться, и это несложно. Можно выйти на уровень города или республики, но выходишь не туда, куда хочется. Есть потолок, до которого можно быстро дойти, а дальше не пролезешь. По крайней мере, оставаясь в республике, сделать это будет очень трудно. В этом и заключается безнадега, а не в том, что в провинции люди ничего не хотят делать. В регионах много амбициозных людей, которые заряжены своей идеей, они могут быстро выйти на доступный им уровень и болтаться на нем всю жизнь.

— Вас часто сравнивают с писательницей Салли Руни, только с приставками российский и мужчина. Как вам такое сравнение?

— Когда говорят о миллинеальной прозе, то первый, кто приходит в голову, — это Салли Руни. И она, действительно, оказала большое влияние на книгу. Сложно сказать, насколько я Салли Руни, но такое сравнение слышал. К тому же в самом романе Марк читает книгу Руни «Нормальные люди». У нас есть схожие моменты в плане стилистики, и она тоже затрагивает в своих произведениях много разных тем. Но герои Руни обычно их обсуждают, а мой герой сталкивается с ситуациями, которые поднимают важные для миллениалов темы. В моей книге нет интеллектуалов, которые рассуждают о капитализме. Хотя мне приятно сравнение с ней.

Прочитать про Салли Руни и ее книгу «Прекрасный мир, где же ты» можно тут.

— У вас очень похоже визуальное оформление диалогов, точнее, его отсутствие.

— Я по-разному пробовал оформлять диалоги — по правилам и без. Без всех этих тире мне понравилось больше. Можно сказать, что я подглядел это у Руни. Кстати, она часто передает полное оформление переписки в чатах с указанием имен, времени и всех знаков, привычных нам в мессенджерах. Мне кажется, тут важно другое, то, что привело к такому оформлению. В неоформленном по правилам диалоге речь выглядит более плавной, приближенной к разговорной. Она логично встраивается в повествование. Мне понравился такой эффект. Когда писал черновую версию, то не уделял внимания оформлению диалогов, подумал, что потом добавлю везде тире. Но по завершении решил все так и оставить, даже переделал несколько фраз, чтобы их не пришлось «кавычить» или использовать прямую речь.

— А еще роман часто относят к «новой искренности». Что для вас это понятие?

— Я стремился быть искренним. Но для меня она не «новая», а самая обычная искренность. Это максимальная открытость, это не пытаться прятаться за иронией, причем постмодернистской. Я пишу, как оно есть. Не пытаюсь показать героя только с хорошей стороны. В жизни так не бывает, люди ведут себя по-разному. Даже хорошие.

— «Новая искренность» тесно связана с «новой этикой». Как вы думаете, они у нас приживутся?

— Мне кажется, на это может уйти несколько поколений, и это нормально. У нас очень инертное общество. Но я не согласен с мнением, что нет в «нашем генетическом коде» «новой этики», поэтому она не приживется. Это вопрос другого уровня, вопрос социальных связей. Это больше о стиле коммуникаций, люди начинают обсуждать, что норма, а что не норма. Просто у нас пока нет таких дискуссий, или они есть, но пока еще на другом уровне, к примеру, что детей нельзя бить. Мы говорим про другие дополнительные вещи, которые доступны для существования в обществе. Когда мы дойдем до повсеместного обсуждения новой этики, тогда она и приживется.

Если развивать дискуссию, то она дойдет и до маленьких городов, и до деревень. Тут еще вопрос развития экономики. Если бы у нас была базовая экономическая стабильность, а у людей достаток, тогда они не были бы озадачены тем, как выживать, они думали бы о том, как жить. И в деревню бы тоже пришла новая этика, но, возможно, немного другая.

— В «Благодарностях» у вас есть такая фраза «какое это мучение — вообще что-то писать». Насколько сложно давался процесс написания книги?

— Когда расписывал идею, процесс шел легко. А когда сел за текст, то не понимал, как это все собрать. Наверное, это произошло потому, что у меня не было никакого опыта написания большой формы. В короткой форме ты цепляешься за идею и расписываешь ее. А в романе все начинает разваливаться, если нет «скелета». Самое трудное — это как раз собрать этот «скелет». Купил доску, начал на ней вывешивать карточки с действиями героев, местом и временем, расписал количество частей. Позже я начал расписывать план каждой главы. На это ушло огромное количество сил и времени. Это было сложно. Был момент, когда хотел все бросить. Я уже много поработал над текстом, но понятия не имел, «выстрелит» ли он, нормально ли я написал. Перечитывал написанное, мне не нравилось. В голове мысли о том, что не то, не туда. Начинаю все переписывать. И ты даже не знаешь, для чего ты пишешь. Ведь совсем не факт, что кто-то это опубликует.

— Понимание того, что возможно никогда не опубликуют, сильно мешает?

— Внутри себя я решил верить, что опубликуют. Где-нибудь. Когда-нибудь. Это была ничем не подкрепленная вера. Неважно, когда это произойдет. Нужно все равно что-то делать, стремиться, верить, что будет какой-то выхлоп, и на этой вере как-то жить.

Автор: Илья Мамаев-Найлз
Книга: «Год порно»
Издательство: Polyandria NoAge, «Есть смысл»
Количество страниц: 224
Год: 2023

Екатерина Петрова — автор telegram-канала «Булочки с маком» и основательница первого книжного онлайн-клуба по подписке «Макулатура». Благодарим книжный магазин «Смена» за помощь в проведении съемок.