Татарская историческая наука: становление традиции

3. Татарская историческая наука: становление традиции.

Направление, которое определил в татарском историописании Ш. Марджани, продолжали его ученики и последователи (Обзор идеологических споров см.: Усманов, 2003, С. 337—360; Уяма, 2003, С. 16—51; Цвиклински, 2003, С. 361–392). Развивая его традиции, основное внимание татарские историки уделяли политической истории, жизнеописанию ханов Улуса Джучи и других татарских ханств. Особо следует выделить труды Р. Фахрутдина, Х.-Г. Габяши, Х. Атласи, Г. Ахмарова и др. (Фахрутдинов, 1993; Атласи, 1993; Ахмаров, 1910, С. 336—340; Ахмаров, 1998).

Одним из самых ярких и успешных историков конца XIX — начала XX в. был богослов, религиозный деятель и писатель Р. Фахрутдин (1859—1936), создавший целый ряд исторических трудов, в частности огромную по замыслу многотомную биобиблиографическую энциклопедию «Асар» («Следы») (Фахретдинов, 1993; Фахретдинов, 1999), где представил очерки о татаро-мусульманских исторических деятелях и мыслителях от булгарского времени до XX в. На основе избранных биографий и осмысления истории тюрко-мусульман он описывал историю мусульманской цивилизации в Поволжье с булгарской эпохи, продолжая работы в этом направлении, начатые Ш. Марджани (Баишев, 1996; Шакуров, 2002; Байбулатова, 2006). Основным его историческим трудом, где системно изложены его взгляды на историю, стала книга «Болгар вә Казан төркиләре»/«Булгарские и казанские тюрки», оставшаяся в рукописи (Фахрутдинов, 1993). Она является логическим продолжением биографий исторических деятелей, изложенных в «Асаре». Фактический материал по истории Волжской Булгарии является некоторым переложением известных сведений и в этом смысле не отличается принципиально от канвы событий, изложенных еще Ш. Марджани. Это, кстати, доказывает, что даже, если эта книга была подготовлена в 1930-е гг. (Шакуров, 2002, С. 36), то материал, изложенный в ней, относится к концу XIX в. Новым был общий взгляд на историю, который которые можно назвать «тюрко-булгарскими». Происхождение булгар он трактовал, исходя из одной версии этимологии этнонима «булгар», как «смешанные», полагая, что этот народ появился в результате смешения гуннов с какими-то угро-финнами (Фахреддинов, 1993, С. 24). Относительно дальнейшей судьбы этих булгар он был категоричен: «Мусульмане Поволжья — потомки волжских булгар. Среди их предков татар меньше, чем капля в море», а «наше национальное имя — «северные тюрки» (Шакуров, 2002, С. 35).

Продолжением этой традиции стали труды Х.-Г. Габяши (1863—1936), особенно его главная книга «Мофассал тарихе кавеме төрки» / «Всеобщая история тюркских народов (1909) (Габяши, 2009), в которой он развивал свои идеи о происхождении булгар и их соотношении с татарами, вписывая их в контекст истории тюркских народов. Такой подход был новым не только для татарской историографии, но и для мировой науки. С одной стороны, это делало книгу актуальной и оригинальной, но с другой — обнажало целый ряд недостатков, в числе которых были недостаточная проработка общей теории истории уральских и смежных языков, отсутствие системных археологических данных, сжатость изложения.

Относительно происхождения булгар он, как и его предшественники, придерживался версии о их смешанном гунно-финском происхождении, называя их «угро-болгары» (Габяши, 2009, С. 80—83), при этом все они восходили к скифам («сколотские тюрки») и сарматам («сарматские тюрки»). При этом само это смешение произошло в глубокой древности: «Болгары, оставшиеся на своей исконной родине, с древнейших времен расселились в западной части Уральских гор, … в долинах рек Кама, Вятка, Итиль и их притоков. В окрестностях древних болгарских городов Биляра, Елабуги, Болгара до сих пор находят самые ранние орудия труда и оружие (шлифованные) — каменные топоры, ножи, кинжалы, мечи, наконечники копий и стрел. На более раннем этапе идут обработанные и заточенные каменные орудия, позднее бронзовые, а с возникновением черной металлургии — железные оружие и орудия труда. Несмотря на то, что между ними лежит достаточно большой временной отрезок, единство орнамента и рисунков на этих предметах доказывает, что все они принадлежат болгарам. … Все это показывает, что болгары относятся к одним из самых древних племен» (Габяши, 2009, С. 99). Позднее булгары, по мнению Х.-Г. Габяши, перешли к оседлости, стали развивать торговлю и ремесла, включая производство сукна, мыла, свечей, выделывание кожи и меха, а также ювелирное дело (Габяши, 2009, С. 103). Отсылки к ткачеству, изготовлению мыла и отливке свечей — это явный намек на то, что отрасли приложения татарского капитала являются традиционными с булгарских времен.

Булгарское государство, по мнению историка, «превосходило все окружающие народы по культурному и образовательному уровню», поэтому «они установили свое господство в этом регионе». Правил Булгарией «хан белеквар», который присоединил к своей стране угро-мадьяр и маджар. Обширная Волжская Булгария после принятия булгарами ислама разделилась на камских булгар и хазар, но «несмотря на разрыв между двумя государствами, все соседи Волжской Булгарии остались ее вассалами» (Габяши, 2009, С. 108—109). Особо он подчеркивал, что булгары приняли ислам задолго до багдадского посольства, а затем активно распространяли его среди родственных народов «башкир и мишар», а также «финнов: аров, черемисов, мордвы, чувашей и буртасов» (Габяши, 2009, С. 111, 112).

Позднее монголы завоевали все эти страны и с этого момента начались этнические изменения. По его мнению, «поскольку правителями этого государства были монголы, а татары были их вассалами, то монголы никогда не называли себя татарами. Татарами назывались только подчиненные народы, в таком виде этот этноним и переняли китайцы, а также русские» (Габяши, 2009, С. 109). Далее автор излагает свою теорию этнического процесса в древности. По его словам, «после распада Монгольского государства на пять независимых держав, их стали называть в зависимости от местонахождения или столицы. Камских болгар стали называть казанскими татарами, мишар — касимовскими татарами, крымских болгаро-хазар — крымскими татарами, тех, кто жил рядом с Астраханью, назвали астраханскими татарами, сибирские тюркские племена стали считаться сибирскими татарами». В примечании он также указывает, что «поскольку в месте проживания башкир монголы не создали отдельного улуса, башкир не стали называть татарами, благодаря чему они сохранили свой этноним» (Габяши, 2009, С. 109—110). Остается непонятной логика автора. С одной стороны, булгары не называли себя татарами, поскольку это было имя подчиненных племен, которых так называли монголы, а потом и русские. Но это имя за ними как-то утвердилось. С другой стороны, башкир никто не называл татарами и это их древнее имя, но при этом они формировались из двух частей («башкиро-угры (в хрониках упоминаются равнозначно) издревле жили рядом с булгарами и с давних времен не меняли образа жизни» (Габяши, 2009, С. 93)). Получается, что как-то эти угры стали почему-то называться «башкирами», и по логике самого автора они должны были сохранить свое древнее имя.

Теоретическим обоснованием подобных этнических трансформаций автор считал язык и древность происхождения. Пытаясь как-то примирить смену языков, этнонимов и явные сведения о миграциях с теорией автохтонизма, Х.-Г. Габяши пытается теоретически всю эту этническую эквилибристику объяснить. Он пишет: «Такое количество сведений об уграх, болгарах, башкирах, маджарах, мишарях ясно показывает, к кому они относятся. Мы выяснили, что они произошли от уйгуров и финнов, но при этом никто не против того, что мы относим их в большей степени к тюркам, а не финнам. Поэтому, обращаясь к ультрапатриотически настроенным историкам, мы призываем их не спешить с ошибочными выводами о принадлежности того или иного народа, на основе частичных или неточных сведений. Теперь каждому становится ясно, что приписывание этих народов к финнам или славянам является ошибочным» (Габяши, 2009, С. 56).

Скорее всего, в этом пассаже автор пытается дискутировать с российскими и зарубежными авторами, которые относили скифов, сармат, венгров, авар и другие народы К сожалению, сам автор не следовал этим принципам, позволяя довольно сомнительные интерпретации. Так, говоря о «скифах или сколотских тюрках», которых он называл «искит или искиту», этимологизировал этот этноним как «иске тюрк»/«древние тюрки». Почему какой-то народ именовал себя «древним» осталось загадкой. Впрочем, это не так важно, сама теория автохтонизма и попытка маркировать историю народа через некие спорные лингвистические соображения, близкие к «народной этимологии», показывают общий уровень развития тогдашней науки не только у татар, но и в целом в России.

Одним из замечательных татарских историков рубежа веков являлся Г. Ахмаров (1864—1911), которого Р. Фахреддинов называл одним из трех истинных историков, наряду с Ш. Марджани и Х. Фейзхановым (Шакуров, 2002, С. 38). Одним из важнейших его трудов стала «Болгар тарихы» / «История Булгарии» (1909), основанная на анализе значительного количества исторических сочинений, а также на уникальных для татарской науки археологических обследований булгарских памятников (Ахмаров, 1998; Гайнетдин Әхмәрев, 2000). Говоря о происхождении булгар, он, подчеркивая «каковы этнические корни булгар, сказать трудно. Мнения историков по этому вопросу расходятся. Одни относят их к славянам, другие считают булгар смесью славян и финнов», тем не менее считал, что есть убедительные доказательства «тюркского происхождения булгар» (Ахмаров, 1998, С. 26). В числе приводимых доводов он указывает на сведения арабских авторов, названия булгарских топонимов, а также на камнеписные эпитафии XIII—XIV вв.

В книге Г. Ахмаров дает обстоятельный очерк по истории Булгарии, занятиях населения, городах и ее культуре. Он вполне добротно научен, хотя написан простым языком и без излишней наукообразности. Автор показывает хорошее владение сведениями разных источников, хотя использует их без должной критики. Например, искажает сведения о русско-булгарских войнах (см.: Ахмеров, 1998, С. 49—52) и явно невнимательно читал труд С.М. Шпилевского, где эти вопросы серьезно изучены. Делает он характерные ошибки относительно правителей Булгарии, называя их «ханами», какими они не являлись (Ахмеров, 1998, С. 54—55).

Важным вопросом, вокруг которого велись дискуссии, являлась дискуссия об исламе у булгар. Г. Ахмаров писал: «Древние булгары были язычниками. Многие шаманские обряды — пережитки язычества и сегодня имеют место в жизни многих народов края — чувашей, мари, удмуртов… наиболее просвещенные и развитые в культурном отношении булгары оказали огромное влияние на проживавшие в тесном соседстве с ними народы» (Ахмаров, 1998, С.47). Но позднее булгары приняли ислам, причем автор вслед за Ш. Марджани сомневается в легенде о принятии ислама во времена халифа Омара мифическим Айдар-ханом, указывая, что это событие связано с приходом багдадского посольства в 922 г. После этого булгары стали активными проповедниками: «Булгары, приняв мусульманство, стали распространять свою религию и на соседей», приводя в пример башкир и даже марийцев, и изменили прежнюю политику веротерпимости (Ахмаров, 1998, С. 48—49). По его мнению, ислам был широко распространен в среде булгар, которые «как сообщают арабские историки и русские летописцы, с огромным усердием выполняли мусульманские обряды» (Ахмаров, 1998, С. 50).

Важно подчеркнуть, что история Булгарии у него фактически расширена до образования Казанского ханства, а история Золотой Орды предстает в виде завоевания Булгарии татарами. При этом, по его мнению, «зависимость булгар от татар проявлялась лишь в выплачивании дани. Булгары пользовались абсолютной свободой в управлении своими землями и в вероисповедании. Поэтому они не только сохранили свою религию, но и сами татары под влиянием булгар позже приняли ислам» (Ахмаров, 1998, С. 53). Однако со временем «руководящие должности прежних булгарских беков были заняты татарскими князьями, русские постепенно стали называть булгар казанских татарами. Более того, в настоящее время русские причислили к татарам и все другие тюрко-мусульманские племена, не став отделять их друг от друга по причине схожести языков и единства религии» (Ахмеров, 1998, С.62). Почему булгары приняли на себя чужой этноним и почему это не произошло с другими народами, автор не раскрывает, занимая позицию объективизма: так случилось.

Относительно потомков булгар Г. Ахмаров отмечает, «хотя мы и называем себя булгарами, подписываемся в своих книгах «булгари», европейские историки не согласны с этим считая данный факт необоснованным… Точки зрения западных историков на этот счет разные: одни потомками булгар считают казанских татар, другие — чувашей. Бытует также мнение, что булгары смешались с другими народами. Конечно, каждая точка зрения имеет под собой определенную почву. На наш взгляд, народ, ныне называемый казанскими татарами, и есть прямой потомок тех прославленных торговцев-булгар» (Ахмаров, 1998, С. 27).

При этом он подчеркивал, что «Кроме казанских татар, среди тюркских и финских народов этих краев нет большей претендующих на этноним «болгар». Удмурты называют татар «бигер», что означает «балкар». … Мы интересовались мнением чувашей о том, какое отношение они имеют к булгарам, к разрушенному Булгару и археологическим находкам. Они утверждают, что в Булгаре жили татары, следовательно, им же принадлежат и руины былого города…» (Ахмеров, 1998, С. 28—29).

Очерк Г. Ахмарова может считаться одним из высших достижений этого этапа развития татарской историографии, хотя и является несколько вторичным по описанию Булгарии, но определенно оригинальным в плане этнокультурного наследия этого государства.

В трудах Х. Атласи и М. Рамзи (Атласи, 1993; Һади Атласи, 2007; Гараева, 1985. С. 84—96), которые занимали более протатарские позиции, история Булгарии практически не затрагивалась, хотя подчеркивалась преемственность между булгарами и татарами, в плане культурно-религиозном. Близкие к ним концепции придерживались авторы — сторонники большой «тюрко-мусульманской нации» (Вәлиди, 1992: Максуди, 2002; Исхаки, 1991) и писавшие историю в контексте общетюркской истории. Затрагивая историю булгар и татар, они указывали на булгарские корни татар, понимаемые через призму ислама и культурной преемственности (Шукуров, 2002, С. 43—49).

Деятельность этого поколения татарских историков можно назвать «нациестроительством» (Исхаков, 1997), а исторические сочинения объединить в понятие «джадидистская историография» (Шакуров, 2002). Она противостояла племенным, региональным и конфессиональным идентичностям (Усманова, 2003, С. 337—360). Определенную конкуренцию этой концепции составили с одной стороны традиционные представления, базировавшиеся на мусульманской истории, восходящей к «кризисному культу» о «божественном граде Болгаре» — торжестве социальной гармонии, а с другой — концепции о единой «тюркской нации», которые опирались на лингвистические теории того времени (см.: Амирханов, 1995; Исхаков, 1997, С. 3—90; Измайлов, 1997, С. 30—44). После 1905 г. с появлением и развитием сети национальных периодических изданий основной поток исторических сведений пошел через газеты и журналы, среди которых выделялся журнал «Шура», где постоянно печатались произведения по татарской истории — от научных и научно-популярных до художественных произведений (Госманов, Марданов, 2000). Среди них, например, особой популярностью пользовались, наряду с житиями пророков, жизнеописания правителей и героев татарской истории, ставших целым направлением в историографии и художественной литературе, особую роль в становлении исторических представлений сыграл новый жанр — историческая литература (в первую очередь пьесы Г. Исхаки).

Как бы то ни было, но в общественном сознании на рубеже XIX—XX вв. сложилось твердое убеждение, что при всей апелляции к булгарскому прошлому именно оно является древней традицией, истоком религии и государственности. Происхождение булгар татарская историография связывала исключительно с тюрками, часто возводя их к степным народам, которые мигрировали в Восточную Европу в период Великого переселения народов. Волжская Булгария была развитой страной, которая была частью исламской цивилизации.

В теоретическом плане эти работы лежали в рамках осмысления места Волжской Булгарии и Золотой Орды в канве общетюркской мусульманской истории, но возможности для серьезного источниковедческого анализа и широких обобщающих трудов у них были весьма ограничены и во многом были двойственными. С одной стороны, в этих трудах возродилась и получила научное оформление система взглядов на историю Улуса Джучи как важнейшей и неотъемлемой части истории татарского народа, времени его самостоятельного развития, проводя мысль о Золотой Орде как о развитом государстве с богатой историей и культурой, хотя и не без некоторой идеализации. Но с другой — многие из них, будучи выходцами из семей религиозных деятелей, переносили религиозную преемственность на этническую, склоняясь к булгаристской концепции происхождения татар. К сожалению, даже такое сложное понимание прошлого татарскими историками было прервано в годы советской власти и сохранилось лишь в эмиграции, в Турции. Здесь оно продолжало развиваться в работах А.-З. Валиди (Тогана), Г. Баттала (Таймаса), Г. Исхаки, А. Немета Курата, Б. Ишболдина (Валиди (Тоган), 1992; Баттал, 1996; Исхаки, 1991; Kurat, 1937. S. 227е248; Kurat, 1940; Ишболдин, 2005). В них историки продолжали традиции изучения этногенеза булгар в контексте этнической истории татар, с определенными вариациями в понимании булгарского прошлого, как исламского традиционного наследия, — Булгария, Золотая Орда и Казанское ханство признавались этапами этнического развития татар. Говоря об итогах изучения Булгарии и этногенеза булгар в период становления исторической науки в конце XVII — начале XX в. в России надо подчеркнуть, что несмотря на значительную разницу между ними по жизненному опыту, уровнем образования и взглядами на прошлое, у всех этих историков было довольно много общего. Во-первых, это представления, что народ — это некая данность, издавна существовавшая и практически неизменная на протяжении веков, некая внутренне имманентная сущность, которая отличает, например, татарина от русского, что в средние века, что в современности. Во-вторых, представление об автохтонности народов Евразии. Миграции представлялись исключением, а смена этнонимов происходила под влиянием завоеваний, влияния соседей и т. д. Сам этноним представлялся в виде некоей «перчатки», которая чисто внешне покрывала тело народа и могла быть в силу ряда причин легко замещена. В силу этой автохтонности булгары в зависимости от личных пристрастий авторов могли быть признаны славянами или тюрками с неким участием финно-угров. При этом уровень доказательности этих гипотез был практически одинаковым и основывался на априорных представлениях. В-третьих, историки рано поняли, что изучение проблем этногенеза требует знаний в области исторической лингвистики, а поскольку источников для этого было чрезвычайно мало, то приходилось прибегать к различным общим рассуждениям и косвенным доказательствам (этнонимам, именам, отдельным лексемам и т. д.). Только после ввода в оборот лингвистических данных с эпитафийных надписей с мусульманских надгробий XII—XIV вв. появились серьезные основания для построения новых гипотез. Но признавая, что часть надписей была написана на языке, близком к современному чувашскому, историки столкнулись с тем, что кроме татар в регионе не было мусульман со средневековой историей. Это сделало вопрос о распространении ислама одним из важнейших и спорных, но во многом ключевым для решения вопроса об этногенезе булгар. В той или иной степени, историки решали все эти вопросы в рамках лингво-исторической парадигмы, но в начале XX в. развитие науки привело к смене ее новыми концепциями, сделав ранее существовавшие концепции историографической традицией.