Надежда Погуляй: «Это педиатрия. Здесь надо работать с открытым сердцем»

«Мне хотелось удочерить или усыновить чуть ли не каждого из них»

Среди ближайших родственников Надежды Александровны медиков не было. Но к моменту, когда она оканчивала школу, у нее болела мама — очень хотелось помочь. Именно это обстоятельство сегодня наша героиня называет основным мотивом, который побудил ее поступить в медицинское училище в родном Буинске. Кстати, в те времена его директором был Наиль Салахович Садыков, отец умершего неделю назад министра здравоохранения Татарстана. Училась девушка вдумчиво, была на хорошем счету. И поэтому в 1982 году по окончании училища ее по распределению направили работать в Казань, в недавно открывшуюся ДРКБ. Клиника в тот момент отчаянно нуждалась в хороших кадрах, поэтому туда и отправили работать четверых самых перспективных выпускниц-фельдшеров из Буинского училища.

Распределили новеньких в отделение реанимации. Но в тот момент была сложная ситуация с кадрами в одном из самых тяжелых, как говорит Надежда Александровна, отделений больницы — в патологии новорожденных. Новеньких медсестер попросили поработать там хотя бы несколько месяцев — до лета, пока не придет новый состав. Они согласились.

— Первый день в отделении патологии новорожденных я очень хорошо помню, — рассказывает наша героиня. — Встретила нас Любовь Евгеньевна Хасанова, заведующая отделением, высококвалифицированный специалист. Красивейшая женщина, на нее можно было смотреть с раскрытым ртом и распахнутыми глазами. Для нас она стала учителем и примером общения с мамами и родственниками наших пациентов. А пациентами были совсем крошки. Каждая беременная женщина мечтает родить здорового ребенка — радость жизни. Но, к сожалению, мы имели дело с больными новорожденными, нередко с очень серьезной патологией. В их числе были малыши, подлежавшие немедленной оперативной коррекции, и глубоко недоношенные новорожденные. Больной ребенок — это большая проблема для семьи, и в первую очередь для матери. И тут перед врачами и медсестрами стоит большая задача — все силы направить на лечение новорожденного и психологическую поддержку мамы и всей остальной семьи.

Сначала было безумно страшно. Мне ведь было всего 19 лет. Но навык приходил очень быстро

Вхождение в профессию в сложнейшем отделении клиники было непростым. На посту могло быть и два десятка детей на одну молоденькую медсестру. Ей нужно было их пеленать (причем часто, потому что о памперсах в начале 1980-х и слыхом еще не слыхивали), делать инъекции, брать анализы, в случае необходимости — кормить через зонд. И мам учили грудью кормить — все это в те времена делали медсестры, модной профессии «консультант по грудному кормлению» тогда еще не существовало. Вообще, основное взаимодействие с пациентом в клинике ложится на медсестру.

— Сначала было безумно страшно. Мне ведь было всего 19 лет. Но навык приходил очень быстро. Домой, в общежитие, приходишь, только ляжешь отдыхать — и вдруг будто бы слышишь детский плач. Он тебе чудится, и ты вскакиваешь: «Где это? Куда бежать?» Обычно такой рефлекс свойственен молодой матери, а тут вдруг сформировался у молодой девушки. Были в отделении и отказники. И мне хотелось удочерить или усыновить чуть ли не каждого из них. Даже маму просила: «Мама, мне не отдадут ребенка, давай на тебя усыновим». А мама мне говорила: «Подожди, подумай. Выйдешь замуж, своих родишь». А мне всех было жалко, — рассказывает Надежда Александровна.

«У меня только одна запись в трудовой книжке — это ДРКБ»

Наша героиня вспоминает разные случаи, в том числе чудесные спасения: например, выхаживание малыша, родившегося весом в 370 граммов! А ведь даже сегодня предельным нижним порогом считаются 500 граммов… В те годы выхаживание малышей было совсем не таким, как сегодня, когда в распоряжении медиков огромный спектр сложной аппаратуры. Высокотехнологичных кювезов, как сегодня, не было: недоношенных малышей выхаживали в кислородных палатках. Они представляли собой пластиковый купол, через который централизованно пропускался кислород. Сегодня дети лежат в подогреваемых кроватках, а в те времена использовали обычные грелки. Не было одноразовых шприцев и капельниц. Все это было многоразовым, и перед следующим употреблением инструменты стерилизовали. Были эластичные трубки, которые от постоянного кипячения становились жесткими и грубыми. Чтобы их заменить, медсестры покупали велосипедные нипели в «Спорттоварах» — кипятили, подсоединяли, делали из них петлю, чтобы лишний раз не травмировать нежную кожу ребенка.

Медсестры и врачи в отделении делали все, чтобы дети жили, выходя из периода новорожденности с минимумом проблем по здоровью. Много работали с мамами — и успокаивали, и настраивали на то, что все будет хорошо. В отделении был даже стенд «Они родились недоношенными» — на нем были изображены люди, родившиеся раньше положенного срока и впоследствии прославившиеся в тех или иных областях. Этот стенд призван был мотивировать мам в отделении на оптимизм.

Я, наверное, представляю собой редкий случай. У меня только одна запись в трудовой книжке — это ДРКБ

В отделении патологии новорожденных она проработала десять лет. Параллельно двигалась по карьерной лестнице: сначала выросла до процедурной медсестры, потом до старшей медсестры отделения. Параллельно получила высшее образование: отучилась в КГМУ по специальности «Сестринское дело». А с 1992 года, вот уже почти 31 год, руководит всем средним медперсоналом больницы — сейчас эта должность называется «заместитель главного врача по работе с сестринским персоналом». Но, став главной медсестрой, еще несколько лет ходила в свое «старое» отделение — кормила детей, пеленала, ухаживала за ними. Они не отпускали…

Надежда Александровна размышляет:

— Я, наверное, представляю собой редкий случай. У меня только одна запись в трудовой книжке — это ДРКБ. Как я в 1982 году сюда пришла, так сорок один год здесь и работаю. И это счастье. Я ведь безумно люблю детей, мне хотелось именно в детскую клинику, еще когда я была в медучилище.

«Болезнь ребенка — горе, проблема для семьи»

Специфика работы в педиатрии — в общении с родителями. Общение это может быть не всегда приятным, но медик должен его продолжать, что бы ни происходило.

— Случается такое, что родители приходят уже ажиотированные. Потому что болезнь ребенка — горе, проблема для семьи. Особенно если болезнь тяжелая, — рассказывает Надежда Александровна. — И медсестра должна найти самые замечательные, правильные слова для родителей. У нее должно быть жизнелюбие, эмпатия, сострадание.

Так и получается: всех надо уметь успокоить. А для этого надо обязательно разговаривать с людьми. Где-то промолчать, где-то найти слова сострадания, а в какие-то моменты медсестра должна направить родителей к доктору, который правильно донесет информацию. У нее должно быть достаточно психологического чутья, чтобы выбрать правильную линию поведения, ведь разные дети, разные болезни и разный предполагаемый исход предполагают разные речевые модули работы с родителями. Кстати, сейчас все эти модули прописаны: у медицинского персонала есть развернутые инструкции с правильными словами на разные случаи жизни. Их разработали в ДРКБ около десяти лет назад, и Надежда Александровна принимала в этом деятельное участие. И сейчас медсестер учат, как вести себя и что делать в самых разных ситуациях:

— Например, ажиотированная мама срочно требует врача, а тот — на операции. Или на приеме испуганный ребенок (в этом случае надо присесть на корточки подле него, чтобы разговаривать с ним, глядя не сверху вниз, а прямо в глаза). Какого-то малыша надо взять на ручки. Ситуаций множество. Мы сначала все расписали, потом показали психологам, те скорректировали наш список слов и речевых модулей — и получился такой список. На каждую ситуацию расписан модуль, — объясняет нам медик.

Медсестра должна найти самые замечательные, правильные слова для родителей. У нее должно быть жизнелюбие, эмпатия, сострадание

«Кого-то надо обнять. С кем-то поплакать»

А что если ребенок не выживает? Ведь медики — не боги. Бывают случаи, когда они не в силах помочь. Надежда Александровна говорит: это огромное горе, но и с этим нужно работать. Сегодня в штате ДРКБ очень развитая и крупная психологическая служба: четырнадцать опытных и квалифицированных психологов (это первое в России подобное клиническое психологическое отделение, замечает наша героиня). И когда медики понимают, что ситуация двигается к концу, клиника идет на опережение: психологи начинают готовить родителей к тому, что произойдет.

— А раньше «психологами поневоле» были медицинские сестры и врачи. С годами приходит понимание того, как работать с такой мамой. Как бережно стараться с ней говорить. Кого-то надо обнять. С кем-то — поплакать.

— И вы плакали?

— Конечно.

Надежда Александровна говорит: за 41 год так и не смогла выстроить эмоциональную стену. Но эмоции бывают не только тяжелые. Когда тридцать лет назад из ее отделения выписывались счастливые мамы с выздоравливающими детьми, медсестра тоже плакала. На этот раз — уже от счастья.

Включались не только эмоционально, но и физически. Врачи и медсестры в прямом смысле отдавали детям в отделении свою кровь — в восьмидесятых было возможно прямое переливание. Мамы, которые видели, как от медиков к их крошечным детям тянулись трубки с кровью, даже называли врачей и медсестер своей родней — все-таки в детских жилах текла их кровь.

Кругом здесь были картофельные и кукурузные поля. Где-то там, говорили, есть ферма. Но мы туда ни разу не ходили

«В восьмидесятые рядом с нашей больницей асфальт заканчивался»

Надежда Александровна признается: когда ее назначили главной медсестрой всей клиники, ей, конечно, было страшно. Но боялась она не самой работы — страшно было подвести главного врача, доверившего ей такой важный и ответственный пост. Ведь отвечать за весь средний и младший медицинский персонал — миссия ответственная и сложная. Как и большинство других медиков, которым довелось поработать с Евгением Карпухиным, наша героиня отмечает его профессионализм, энергию и чуткость. Вспоминает, в какое время Карпухину выпало строить республиканскую детскую больницу:

— Время было интересное. В начале восьмидесятых здесь была глушь, совершенно необжитые места. Автобусы не ходили, и мы ходили сюда пешком с Проспекта Победы. Кругом здесь были картофельные и кукурузные поля. Где-то там, говорили, есть ферма. Но мы туда ни разу не ходили — рядом с нашей больницей асфальт заканчивался. Рядом с нашим общежитием на Проспекте Победы стоял густой лес, оттуда лоси выходили на дорогу…

Сегодня разросся город — разрослась и клиника. На посту заместителя главного врача по сестринскому персоналу Надежда Александровна занимается административной работой. Координирует работу среднего персонала. Развивает инновации в сестринской среде — говорит, что надо держать марку больницы, хочется делать ее все лучше и лучше. Ведь еще со времен Карпухина татарстанская ДРКБ не раз признавалась одной из лучших детских больниц России — а это не только повод для гордости, но и обязанность соответствовать высокому рейтингу.

В больнице десятки отделений, в каждом из них есть своя старшая медсестра. С отделениями замглавврача взаимодействует именно на уровне этих медсестер. Принимает от них рапорты, проводит регулярные обходы и аудиты, проводит конференции и обучающие курсы. Сейчас идет разработка СОПов (стандартных операционных процедур) — все-таки больница первой в России просертифицировалась по стандартам Росздравнадзора, и теперь им нужно соответствовать.

— Вообще, Росздравнадзор делает самый большой акцент на работу среднего медицинского персонала. Потому что это, в первую очередь, безопасность и работа с рисками. Риски самые разные: развитие пролежней, падения, ошибки идентификации пациента (все-таки мы работаем с детьми, которые не всегда могут сказать свою фамилию, а иногда ребенок поступает в больницу один, без мамы). Надо во всем идти на опережение, уменьшать риски, упреждая их, — объясняет Надежда Александровна.

Виртуальные очки даже есть: их ребенку надевают во время перевязки. И получается, что он гуляет где-то по неизведанным мирам, а в это время ему проводят медицинскую процедуру

«Мы отходим от болезненных процедур»

Конечно, за 30 лет работа главной медсестры радикально изменилась. Облик медицины сильно меняет цифровизация — об этом уже много сказано.

Прогресс затронул и многие процессы, и тактику проведения разных процедур. К примеру, внутримышечные классические уколы по нескольку раз в день уже отошли в далекое прошлое.

— Мы отходим от болезненных процедур, — рассказывает наша собеседница. — Легче поставить периферический катетер, и через него вводить препарат периодически. А внутримышечный укол — это ведь действительно болезненно. Или когда кровь берут: помните, какое раньше «копье» было? А теперь у нас скарификаторы тоненькие, и так устроены, что дети действительно не замечают прокола. Они еще и замаскированы: розовенькие, синие. Ребенок даже не понимает, что происходит. В процедурном кабинете у нас разные отвлекающие вещи. Виртуальные очки даже есть: их ребенку надевают во время перевязки. И получается, что он гуляет где-то по неизведанным мирам, а в это время ему проводят медицинскую процедуру. У него просто нет времени заметить, что с ним что-то происходит: он очень увлечен и страшно занят. И такие отвлекающие вещи снижают болезненность процедур. Мы много таких вещей вводим, чтобы снизить страдания ребенка.

А еще меняются люди. Наша героиня, как и многие ее коллеги-медики, констатирует: «потребительский экстремизм» набирает обороты. Он обретает разные формы. Часто имеет место самодиагностика: ребенок начал болеть, родители быстро забили в поисковик симптомы, сами поставили диагноз, сами назначили лечение, да еще и начинают диктовать врачу, как лечить их чадо. Еще один аспект — изменение самой сути отношения к детской больнице. Теперь многие воспринимают ее как место, куда можно заехать по дороге с дачи и потребовать обследовать ребенка, у которого позавчера вечером полчаса «крутило» живот. Но пока врачи в приемном отделении занимаются вот такими немотивированными обращениями, ждут своей очереди те, кому действительно нужно оказывать экстренную помощь.

Но многое зависит от воспитания человека. Одни понимают, что медик — это сложная и тяжелая профессия. Другие начинают с места в карьер диктовать, скандалить, требовать.

— Своих сестер мы всегда учим: «При разговоре улыбайтесь родителям пациентов и самим детям». И вот кто-то приходит и говорит: «А что это она улыбается? У меня ребенок болеет, а у нее рот до ушей. Чего она скалится-то?» Хорошо, медсестра прекращает улыбаться и работает со спокойным лицом. И мы получаем следующую претензию: «Чего это она какая недовольная? Почему лицо такое скорбное?»

Своих сестер мы всегда учим: «При разговоре улыбайтесь родителям пациентов и самим детям». И вот кто-то приходит и говорит: «А что это она улыбается? У меня ребенок болеет, а у нее рот до ушей»

Трагедия в гимназии №175: «Мне казалось, что не было ни дней, ни ночей»

О том, как работали медики в день трагедии в 175-й гимназии, мы подробно рассказывали. Надежда Александровна говорит, что хорошо помнит этот день: ее знакомая, которая живет рядом с этой школой, написала ей о том, что идет какая-то стрельба и бегут люди. Она не поверила. Но тут главный врач всех оповестил о том, что в больницу везут детей.

Медики одну за другой встречали машины скорой помощи, сортировали случаи по степени тяжести, оказывали первую помощь детям, отвозили «тяжелых» на каталках в операционную. К приемному отделению начали сразу приходить люди, чтобы сдать кровь — потоки срочно разделили, доноров перенаправили к другому терминалу больницы. Приехали родители школьников — в надежде найти своих детей…

— Мы сразу вынесли в приемное доску, на которой писали, кто поступил, в каком отделении находится. Все работали как будто большой механизм. Все руководство было в приемном отделении, Марат Наилевич (Садыков, покойный министр здравоохранения РТ, — прим. ред.) сразу к нам приехал. Помню, приезжает машина скорой, а там мальчик сидит. Маленький, из начальной школы, с поцарапанной щекой. Я схватила его на руки, несу в приемное и чувствую — у него брючки мокрые, он от страха описался...

Надежда Александровна еле сдерживает слезы. Некоторое время молчит, пытаясь обуздать эмоции. И рассказывает еще одно впечатление, оставшееся от того страшного дня:

— Их привозят, они все испуганные. Кто-то без ботиночек. Родители в шоке. Один папа искал своего сына. Говорил: «Он не отвечает на звонки, и тут на доске его имени нет, где же он может быть?» Рядом с ним стояла девочка из 175-й школы: она тоже пришла в больницу, но физически не пострадала. Показывает ему фотографию: «Это не ваш сын?» Мужчина отвечает: «Мой». А на фотографии ребенок в луже крови…

А еще в тот день распространялось множество фейков: в Сети писали о минировании торговых центров, многих других школ города. Но пока фейк не опровергнут, информация остается «висеть» в публичном поле. А значит, медики должны быть начеку. Надежда Александровна объясняет: все были наготове на всякий случай, и лично она сама домой в ту ночь не ушла — руководство ночевало в больнице. На следующий день самых «тяжелых» пациентов отправляли в Москву, и к этому тоже нужно было подготовиться. Сестринский персонал работал с полной отдачей, наша героиня рассказывает, что даже инструктировать кого-то специально не пришлось:

— Мне тогда казалось, что нет ни ночей, ни дней, все слилось в одну большую рабочую смену. И дома меня поняли — у меня замечательная семья.

Мы сразу вынесли в приемное доску, на которой писали, кто поступил, в каком отделении находится. Все работали как будто большой механизм. Все руководство было в приемном отделении

Когда пришел ковид

Ковидный госпиталь в ДРКБ окончательно был расформирован и закрыт лишь неделю назад. А три года назад эта клиника была одной из первых в Татарстане, где был организован ВИГ (временный инфекционный госпиталь). Причем детский. Работа по его организации легла в том числе и на Надежду Александровну. Работы было множество.

Нужно было не просто сформировать отделение — а для начала найти под него место. Ни в одной больнице нет двух «лишних», не задействованных этажей. Не было их и в ДРКБ: пришлось освобождать место, потеснить другие отделения, чуть уменьшить количество коек. Потом на выделенных этажах организовывали сам госпиталь, устанавливали аппаратуру в палатах интенсивной терапии, устраивали безопасные переходы из красной зоны в «чистую». Когда набирали персонал в госпиталь, было сложно: Надежда Александровна искала нужные слова, чтобы уговорить медсестер пойти в «красную зону». И чисто по-человечески это понятно: с самого начала, когда никто не понимал, что это за болезнь и как она убивает людей, медикам было так же страшно, как и остальным. Но были и те, кого и уговаривать не пришлось: «Надежда Александровна, я пойду. Сколько выдержу — буду работать».

Госпиталь открылся, персонал был набран — опытный, квалифицированный. И самоотверженный. Это слово в полной мере подходит для врачей и медсестер ДРКБ. Долгими часами они не снимали плотных противочумных костюмов, в которых тяжело было даже дышать, а не то что полноценно работать. Надежда Александровна вспоминает, как поначалу у медиков запотевали очки в защитном костюме, но изобретательные медсестры нашли способ выкрутиться: путем проб и ошибок обнаружили, что запотевание сдерживает… пена для бритья, которой намазывали периметр линзы.

Несмотря на то, что по регламенту медики должны были меняться в красной зоне через каждые четыре часа, порой приходилось быть там и по восемь часов подряд, и даже больше. Дело в том, что в первые две волны пациентов было критически много — нужно было успевать позаботиться обо всех. А еще — сохранить здоровье персонала.

— Когда пошла первая волна, люди боялись уходить домой, чтобы не заразить своих домашних. Мы же не знали, как поведет себя инфекция. На нашей территории есть гостиница — Дом Роналда Макдоналда. Руководство гостиницы полностью освободило ее для наших сотрудников. И наши люди, проведя смену в ковидном госпитале, спали там в нормальных условиях. Не на стульях в коридоре, не на кушетке где придется, а в гостиничном номере, на нормальной кровати. Было такое, что по несколько недель наши медики не видели своих семей, — рассказывает наша героиня.

Как и многие другие сотрудники ДРКБ, она вспоминает Игоря Ильдусовича Закирова, заведующего детской реанимацией, умершего от коронавируса в декабре 2020-го. Рассказывает о том, как небеса уберегли ее собственного мужа, который болел с 95%-ным поражением легких, но выздоровел.

Партия сказала «Надо!», комсомол ответил: «Есть!»

На работу Надежда Александровна приходит рано: в 6.30 уже в больнице. А вечером уйти в 17.00 — большое везение. Когда нужно — руководитель сестринского персонала больницы и задержится, и даже на ночь останется при необходимости.

— Партия сказала «Надо!», комсомол ответил: «Есть!», — улыбается наша героиня. — Я человек старой закалки, так и работаю. А вот взять молодежь — с ними работать, конечно, очень интересно. Но у многих совсем по-другому расставлены приоритеты, не так, как у моего поколения. Например, приходит студентка на преддипломную стажировку, ты спрашиваешь ее: «Куда тебя направить? Куда ты хочешь попробовать, чтобы уже прикрепление было? Хирургия? Соматика? Параклиника?» А она отвечает: «Меня туда, где полегче»… И если я такое слышу, то отвечаю: «Тогда у нас для тебя работы нет». Потому что нет у нас в педиатрии работы «полегче». Вообще нет! Я не могу назвать ни одного отделения, где работать легко. Потому что это педиатрия. Здесь работать надо с открытым сердцем.

И если я такое слышу, то отвечаю: «Тогда у нас для тебя работы нет». Потому что нет у нас в педиатрии работы «полегче». Вообще нет!

На медсестре лежит огромная ответственность и большой труд — ведь, как мы уже сказали, именно она находится с пациентом и днем, и ночью. Это ее руки проводят целительные процедуры. Это она приносит лекарство и следит, чтобы все назначения врача были выполнены. Особенно возрастает роль сестринской работы, когда ребенок (особенно маленький) лежит в больнице один, без родителей. В этом случае медицинская сестра берет на себя и дополнительную заботу о пациенте — вплоть до того, что уговаривает малышей поесть.

Надежда Александровна рассказывает даже, как для некоторых пациентов медсестры и врачи сами формировали передачи: приносили продукты, воду, домашнюю еду. Ведь порой бывает так, что родители живут в далеком районе, они малообеспечены, у них нет возможности ездить в больницу часто. А значит, их ребенок полностью на попечении медиков, которые порой подходят к вопросу не только как профессионалы, но и как обычные люди, с состраданием и помощью.

«Роботы здесь тоже не нужны»

Как заместитель главного врача, руководитель целого огромного сектора работы больницы, наша героиня распределяет новеньких медсестер по отделениям. Ей нужно понять, где человек будет на месте. За 31 год руководящей работы глаз, конечно, уже наметан. Но это не отменяет того, что ошибиться нельзя. Надежда Александровна говорит: в больнице найдется место для медсестры любого темперамента и уровня экстраверсии. Если она хочет работать, она будет работать.

— Я каждое лето знаю: ко мне на стажировку придут, допустим, 20 будущих молодых медсестер. Как я уже говорила, сначала мы разговариваем: я спрашиваю, куда она хочет сама. Мы ставим ее стажироваться в это отделение, за это время и к ней там присмотрятся. Довольно быстро определяется, сможет она там работать или ее нужно перевести куда-нибудь в другое место, чтобы она присмотрелась. Кто-то рвется в самые тяжелые отделения: это реанимация, патология новорожденных, паллиативное отделение...

Надежда Александровна признается: она очень любит детей. Всех. И капризных, и паинек, и маленьких, и подростков. Объясняет, что капризность ребенка, попавшего в больницу, легко объясняется. Это происходит не оттого, что он избалованный, а потому что у него болит. Дети симулировать не могут, они не врут. И медики это отлично понимают.

Медсестра должна многое знать, на ней слишком большая ответственность

Мы спрашиваем: что важнее для работы медсестры — квалификация или человечность? Наша героиня, не задумываясь, отвечает:

— Все это в равной степени важно. Это может быть радушная, добрая девочка, которая всех жалеет, но абсолютно не обладает никакой квалификацией. Ей тогда надо в нянечки идти — ну или идти учиться. Медсестра должна многое знать, на ней слишком большая ответственность.

Приводим другой пример: очень квалифицированная, очень толковая медсестра, которая с закрытыми глазами в любую вену попадет, никогда ничего не забудет и не ошибется — но совершенно безучастна при этом. Абсолютно без эмоций, для нее пациент существует как поле для инъекций. Надежда Александровна строго отрезает:

— Роботы здесь тоже не нужны. Но таких специалистов мы стараемся оставить в административном секторе работы — с его внимательностью в самый раз за компьютером сидеть и вводить данные, — объясняет наша героиня.

Надежда Александровна отвечает не только за распределение, но и за обучение молодых медсестер. К ребенку сестру подпустят только после того, как она пройдет обучение и будет уметь делать процедуры, причем не в теории, а на практике. Сейчас в распоряжении ДРКБ есть учебный центр, в котором медсестры учатся делать уколы на специальных тренажерных манекенах. Или ставить желудочный зонд, что является очень хитрой процедурой, особенно если перед тобой новорожденный: нужно правильно высчитать глубину установки зонда и быть предельно аккуратной.

А как справлялись раньше, когда не было инновационных центров с современными тренажерами для медиков? Да очень просто, улыбается Надежда Александровна. Учились друг на дружке, вводили себе физраствор.

Если ты заболел любовью к этой клинике, это неизлечимо. Я не видела другой работы и не представляю себе, как может быть иначе

«ДРКБ для медика — это диагноз»

На наш традиционный вопрос о том, что главное наша героиня выделяет для себя в своей сложной и ответственной профессии, что держит ее вот уже 41 год, она отвечает:

— Даже если учесть, что сейчас я непосредственно с детьми не работаю — у меня административная должность, — я все равно вижу наших пациентов. Я все равно им помогаю. И когда ты видишь, как в больницу поступает умирающий ребенок, а через несколько недель вприпрыжку сам убегает — это дает такой заряд радости, такую энергию, такую отдачу! Мы знаем и каждый день видим, что работаем не зря.

До сих пор, даже через 41 год после первого появления в больнице, Надежда Александровна сострадает пациентам и их родителям. «Броня» так и не нарастает. Она спрашивает: «А как их не жалеть?» В ней видится удивительное сочетание высокого профессионализма, четкой собранности — и при этом глубокой эмоциональности и даже ранимости. Вспоминая разные детали из своей карьеры, наша героиня будто снова и снова оживляет в себе эти переживания.

За стенами больницы Надежда Александровна — жена, мать и бабушка. О своей семье она говорит с любовью и благодарностью. Муж, который понимает всю необходимость быть постоянно на посту. Дочь, помогающая всегда. Двое обожаемых внуков (наша собеседница в первую очередь вспоминает о том, что она — бабушка). А возвращаясь напоследок к своей работе, наша героиня заключает:

— ДРКБ для медика — это диагноз. Мы так еще во время Карпухина шутили, так оно и остается до сих пор. Если ты заболел любовью к этой клинике, это неизлечимо. Я не видела другой работы и не представляю себе, как может быть иначе. У меня ни одного дня за сорок один год не было, чтобы я не хотела идти на работу. Бывает, конечно, усталость. Бывает, что в сердцах воскликнешь: «Уйду!» А потом думаешь: «Нет, не уйду никуда. Как же это так — уйти?» Вообще, я считаю, что желание утром с удовольствием идти на работу, а вечером с радостью возвращаться в свой дом, где тебя любят и ждут, — в этом и заключается понятие «счастье».