Крымскотатарская литература под влиянием памятников Востока и Золотой Орды

Крымские сочинения

В отличие от историографической литературы других постзолотоордынских государств, таких как Казанское, Астраханское, Касимовское и Сибирское ханства, крымская историографическая традиция существовала непрерывно с XV в. почти до начала XX в.

Сложение крымской историографии — длительный и сложный процесс, испытавший на себе влияние двух традиций: золотоордынской и османской, а через их посредство — классической арабской исторической науки. В настоящее время у исследователей не вызывает сомнений факт существования «системной историографии в Дашт-и Кипчаке, основывающейся на сведениях из оригинальных источников». Ее особенностью была оригинальная система передачи знаний и сохранение чингисидского принципа. «Это является важнейшим аспектом исследований характера исторических источников, созданных в наследственных ханствах Золотой Орды и содержащих оригинальные исторические сведения, в том числе и об историческом сознании в Дашт-и Кипчаке» [Кавагучи, Нагаминэ, 2010, с. 50].

К настоящему времени существует периодизация крымской историографии, которую предложил Н.С. Сейтягьяев: «В развитии крымско-татарской исторической прозы ханской эпохи выделяются основные этапы: постзолотоордынский (XV — середина XVI в.), класссический (вторая половина XVI — XVII в.) и переходный (конец XVII — XVIII в.) периоды» [Сейтягьяев, 2005, с. 8].

Развивая эту периодизацию, историк приходит к следующим выводам: «В XV—XVIII вв. в национальной исторической прозе произошли изменения, которые можно охарактеризовать как переход от классической литературы средневекового типа к литературе нового времени... Зарождение и начальный этап развития крымско-татарской исторической прозы проходили в XIII—XV вв. в контексте золотоордынской словесности... Историография Джучиевого Улуса выросла из разных форм устной исторической традиции его кочевых народов: героического эпоса, устной генеалогии (шеджере) и устных исторических рассказов... В развитии золотоордынской историографии необходимо выделять доисламский (1222—1256) и исламский (1256—1502) периоды... После создания в XV в. Крымского ханства национальная историческая проза выделилась из общетюркской историографии Улуса Джучи в самостоятельную ветвь исторической прозы мусульманского Востока... В развитии историографии Крымского ханства необходимо выделять постзолотоордынский (вторая половина XV — середина XVI в.), классический (вторая половина XVI — конец XVII в.) и переходный (конец XVII — XVIII в.) периоды.

На развитие национальной исторической прозы в XV—XVIII вв. повлияли памятники историографии мусульманского Востока X—XVI вв. и золотоордынские эпические теварихи, которые входили в состав исторической литературы Крымского ханства... В первой половине XVI—XVIII вв. крымскотатарская литература (и ее неотъемлемая часть — историческая проза) подверглась влиянию османской словесности. В национальной историографии классического периода выделяется переход от золотоордынского тюрки к османскому литературному языку.

На рубеже XVII—XVIII вв. заметна тенденция упрощения языка сочинений и усиления их национального характера; начинается отделение языка прозы от поэтического языка и обретение им самостоятельности в формах художественного познания мира... Процессы, которые происходили в национальной исторической прозе классического периода и набрали силу в переходный период, удостоверяют, что в XVIII в. крымскотатарская литература находилась накануне создания полноценной художественной прозы. Национальная историческая проза XV—XVIII вв. подготовила почву для зарождения в национальной литературе исторической повести и исторического романа.

После российского завоевания крымскотатарская историческая проза, лишенная родной почвы, какое-то время развивается на территории Османской империи, где утрачивает самобытность и приобретает турецкоцентричный характер» [Сейтягьяев, 2005, с. 17—18].

Далеко не во всем можно согласиться с автором. Необходимо заметить, что отечественная литература не знает специальных исследований, посвященных жанровой системе османских, а также крымских исторических текстов. Только Е.И. Маштакова выделяла хроники среди жанров турецкой средневековой прозы, указывая на то, что традиция летописания была заимствована турками у персов и арабов, а также подверглась византийскому влиянию. «Специфика этих средневековых сочинений состояла в их синкретичности... У талантливого хрониста и прозаика сочинение становилось увлекательным чтением. Как правило, оно выходило далеко за пределы обозначенного предмета повествования — известного отрезка истории. Дифференциация еще не произошла: исторические сочинения создавались не только в целях познавательных, они в какой-то мере удовлетворяли и литературные запросы чиателей» [Маштакова, 1984, с. 29—30].

Одной из характерных особенностей, предшествовавших созданию местных повествовательных текстов и местной оригинальной историографической традиции, был «двуединый процесс усвоения памятников письменной культуры, научно-литературной традиции мусульманского Востока на языке оригинала и через перевод (письменный и устный) на местные языки» [Шихсаидов, 2001, с. 40].

Другим источником сложения местной историографии была эпиграфическая традиция, сложившаяся на Крымском полуострове. Сходный процесс мы наблюдаем в Дагестане.

Остановимся на некоторых крымских исторических текстах.

«История хана Сахиб-Гирея» Бадр ад-Дина Мухаммеда б. Мухаммед Кайсуни-заде Нидаи- эфенди — самое раннее дошедшее до нас сочинение исторического характера, созданное в Крымском ханстве и посвященное эпохе правления сына Менгли Герая хана Сахиб Герая I на крымском престоле (сентябрь 1532 — конец 1551). Автор труда, по происхождению турок, из семьи медиков, судя по нисбе, происходил из Анкары, хотя его точное происхождение остается неизестным. Он служил у хана Сахиб Герая в качестве личного врача с 1532 г. после поступления на службу при отъезде хана из Стамбула в Бахчисарай вплоть до убийства хана в 1551 г. Степень его близости к Сахиб Гераю была очень велика: Бадр ад-Дин Мухаммед даже распоряжался церемонией похорон 50-летнего хана и его 13-летнего сына Гази Герая в фамильном гирейском склепе (тюрбе) в Салачике подле Бахчисарая. Отношения хана и его придворного врача, астролога и историографа сам Нидаи сравнивал с отношениями Хусейна Байкары и Алишера Навои. Сахиб Герай будто бы говорил ему: «Я привязан к тебе даже более того, как был привязан Алишер Навои к султану Хусейну Байкаре» [Tarih, 1973, с. 119].

В литературе Нидаи-эфенди более известен под именем Реммала-ходжи, т. е. «гадатель по кучкам песку». Наши сведения о его дальнейшей судьбе скудны: можно только с уверенностью утверждать, что после отъезда из Крыма Реммал поступил на службу к шехзаде (наследнику) падишаха Сулеймана — будущему Селиму II, который был вали (наместником) Коньи. По этой причине Реммал сблизился с суфиями тариката мевлеви. После того как Селим вступил на престол (1566), Реммал был назначен главным придворным врачом (хекимбаши). Скончался медик в Стамбуле.

Автор, вероятно, был близок к кругам крымских и османских суфийских шейхов, дервишей и мусульманских проповедников-хаджи еще до того, как, будучи в Конье, сблизился с представителями суфийского тариката мевлеви. Так, его рассказ о кабардинском и астраханском походах хана прерывается эпизодом о прибытии в воинский стан крымцев и пророчестве некоего «почтенного шейха» Абу Бакра-эфенди Кефеви (Кум-Бекир-кальфы), предрекшего Сахиб Гераю победу в двух походах: на Кабарду и Астрахань. Последний, по словам историка, «чистый душою, как Иисус», «был в послушничестве у нескольких шейхов, видел многих великих людей, бессчетное число раз припадал лицом к порогу (османского) султана, провел в чужих странах в пещерах Иерусалимских гор много сорокадневных молитвенных бдений, несколько дней провел в служении Богу в Медине, многократно был на поклонении у священной Каабы. Ему там было указание свыше, чтобы он пошел и в окрестностях Кафы направлял народ на путь истины. Прибыв туда, он вскоре прославился среди народа: много людей затем обратились к Богу и стали людьми его принципов» [Tarih, 1973, с. 83]. Эти рассказы о шейхе находят подтверждение в других источниках. Действительно, Таки ад-Дин Абу Бакр ал-Кефеви (ум. в 1562 г. в Кафе) — суфий кадирийского тариката, родом из Кафы. Длительное время прожил в Стамбуле, также посещал Сирию, Египет, Персию, Аравию и др. Снискал славу богобоязненного праведника; восхвалялся современниками. Его ученик Махмуд ал-Кефеви приводит в Ката’иб ’А’ллям ал-Ахйар ряд диковинных историй, связанных с биографией шейха. Так, например, одна из них связана с его чудесным возращением в Кафу после девятилетнего отсутствия. Родственники шейха решили, что он умер на чужбине. Отец Абу Бакра Хайреддин- эфенди хотел найти двух свидетелей смерти своего сына и жениться на его «вдове». Были сделаны необходимые приготовления к браку. За день до свадьбы шейх явился своей супруге во сне и сообщил, что он жив и она не должна выходить замуж. Во время свадьбы в море появилось судно, приближающееся несмотря на встречный ветер к порту Кефе. Шейх прибыл на свадьбу, которая таким образом расстроилась, и честь семьи была спасена. В рассказах об Абу Бакре упоминается о том, что «татарский хакан» (т. е., видимо, Сахиб Герай) и султаны весьма дорожили общением с шейхом и ценили его советы и предсказания. Шейх превратил разрушенную церковь за горой на восточной стороне города Кефе в мечеть, устроил там свою обитель (дергах) и построил вокруг нее худжры для своих учеников. Дергах стал известен как завийе Абди-челеби. Шейх скончался в 1562 г. и был погребен рядом с дергахом. После кончины шейха его наместником стал сын — пир Мухаммед-эфенди.

«Историю» Реммал написал после убийства Сахиб Герая в 1551 г. по просьбе дочери хана Нур-Султан. Сам автор описывал это так: «Однажды ко мне пришел один человек и сказал мне: «Старшая дочь пюрсафа бигеч Нур-Султан хани велела вам кланяться и просит вас, чтобы вы описали жизнь покойного хана — ее отца, для того чтобы имя отца ее не было предано забвению, а напротив, оставалось бы у всех в памяти до последнего дня мира и сопровождалось бы молитвами. Что же до меня касается, то я буду стараться доставать ему (Реммалу. — И. 3.) в этом мире все, что он желает, и ни в чем не откажу ему. Я дам ему лошадей, невольников, серебра, злата — вдоволь всего, что его может только утешить, и, пока я буду жива, я буду считать своей обязанностью заботиться о том; пусть он мне будет вместо отца. Что вы на это скажете и какой дадите ответ?» — прибавил посланный. «Не к этому ли относился виденный мною сон?» — подумал я и, помолившись за покойного хана, ответил: «Дай Бог ей жить многие лета. Это похвально и делает честь ее разуму, что она добром вспоминает своего отца. Теперь ступай, передай этой умной, образованной, обладающей совершенствами ханше наш поклон и скажи, что, если угодно Богу, мы приступаем к исполнению ее приказания, если только Господь облегчит нам это своею помощью». Пословица говорит: «Благочестивая дочь лучше беспутного сына, а образованная и умная дочь лучше благочестивого сына». Хотя у покойного хана и не осталось сыновей, но такая ученая и образованная дочь сделалась причиной того, что имя ее отца не было на земле предано забвению, а будет, сопровождаемое теплыми молитвами, вспоминаться до последнего дня существования этого мира» (Tarih, 1973, с. 147-148).

Труд был закончен в конце реджеба 960 г. х. (13 июня — 12 июля 1553 г.). Умер Реммал в 975/1567-68 или 976/1568-69 г., как уже было сказано, в Стамбуле. Сочинение известно в шести списках. Сводный текст двух старейших рукописей (с приложением французского перевода XVIII в.) был опубликован О. Гёкбильгином только в 1973 г. [Tarih, 1973]. Однако четыре списка ИВР РАН к этому изданию не привлекались. Издание было осуществлено по так называемому конъектурному методу, когда за основу были взяты две старейшие рукописи и на их основании составлен сводный текст, а позднейшие рукописи не учитывались.

Это замечание позволяет увидеть две (а возможно, и три) редакции труда Реммала: местную, крымскую и «османизированную». Вопрос о времени их возникновения и общем соотношении открыт. Предварительно можно сделать вывод о том, что местная, крымская, редакция, скорее всего, была первоначальной, а затем подверглась османизации, причем, возможно, самим автором в период его пребывания в Конье, а потом в Стамбуле. Несмотря на то что османизированная редакция представлена старейшим (парижским) списком, она, вероятно, является плодом переработки (прежде всего сокращения) «татарской» редакции. Основанием для этого вывода является отсутствие в османской редакции целых оборотов и выражений, например, мерсийе на смерть Сахиб Герая и общий объем двух версий текста. Редакции, скорее всего, распределяются по спискам следующим образом: парижский список и рукопись ИВР РАН под шифром В 767 представляют османизированную версию; рукописи ИВР РАН под шифрами В 765 и список Отдела рукописей восточного факультета СПбГУ (MS. 0 488), видимо, тождественны (оба имеют лакуну в начале и сохранили текст только с описания прибытия Сахиб Герая во дворец Улаклы; заканчиваются обе рукописи также идентично; кроме того, оба списка одинаково озаглавлены) и, скорее всего, имеют общий протограф (если один список не является копией другого). Эти последние представляют «татарскую» редакцию. Список ИВР РАН под шифром В 766, предположительно, является полной версией этой редакции. Принадлежность отрывка, представленного рукописью ИВР РАН под шифром С 1171, предстоит еще выяснить.

Как справедливо заметил В. Остапчук, хроика Реммала «широко основывается на собственных данных (автора. — И. 3.) как очевидца; то, что не основано на его свидетельствах как очевидца, можно предположительно отнести к сведениям других участников событий. В сравнении с большинством других хроник, посвященных Крымскому ханству, будь то османских или татарских, «Тарих» является выдающимся трудом, так как его автор предпочитал давать относительно четкое описание событий и снабжать конкретными деталями, нежели загромождать свой труд демонстрацией напыщенного стиля и риторики. «Тарих» является сокровищницей информации не только о крымской политике, институтах, военном деле, но также о быте населения ханства и даже его соседей (особенно народов северокавказского региона), а также о географических условиях» [Остапчук, 2001, с. 395].

Действительно, после небольшого предисловия автор начинает рассказ о событиях от первого лица, описывая свою первую встречу с будущим крымским ханом на аудиенции у падишаха [Tarih, 1973, с. 19-20].

Несмотря на жанр источника, его информативность и достоверность весьма высоки. Многие сведения Реммала как очевидца находят подтверждение другими независимыми источниками, иногда даже данными археологии. Приведем пример. Описывая убийство и последующие похороны Сахиб Герая и его сына Гази Герая, Реммал говорит: «Так мы подвигались вперед, наконец, настал день, когда мы прибыли в сад Олаклы. Мать хана, его жены, сестры и дочери расставили по дороге людей, чтобы дать им знать о приближении тела. Как только они завидели похоронное шествие, они стали рвать волосы, царапать лица, надели свои платья наизнанку и пришли на встречу с плачем и рыданиями, целуя гробы и проливая слезы, так что у тех, кто слышал вопли их, из глаз текли не только слезы, но кровь. Поднялся такой вопль, что языком и передать нельзя. Повозки на время остановились, и женщины так горько плакали, что со многими из них делалось дурно, и они падали в обморок. Затем были произнесены слова: «Мы все принадлежим Богу и к нему возвращаемся», и повозки двинулись дальше, а все эти красавицы остались за повозками, плача и рыдая. Мы поехали и приехали в Саладжик, тут друзья покойного хана, мужчины и женщины, подняли такие рыдания и плач, что слезы, текшие из глаз, образовали моря и реки. Наконец, отворив склеп Хаджи Гирая, в нем похоронили хана и его сына. За их чистые души прочли Коран, а гробницы их покрыли больше чем 30-ю покровами из разных дорогих материй, которые потом все были разделены между улемами, а бедным было роздано 500 флоринов. Затем, помолившись за них и поручив их милосердию Божию, народ разошелся. Хану было тогда 50 лет, а Гази Гирай Султану 13 лет» [Tarih, 1973, с. 144-145]. Это сообщение подтверждается археологическими данными [Гаврилюк, Ибрагимова, 2010].

Однако текст памятника дает возможность увидеть и другие источники Реммала. Прежде всего, это так называемые хикайаты (рассказы или истории) о битвах и походах. При описании привала во время черкесского похода 1539 г. Реммал пишет: («Вот и наступил вечер. Повсюду зажгли огни. Газии — кто занят рассказом историй, кто распеванием Корана, кто молитвой») [Tarih, 1973, с. 39—40]. Эти истории или рассказы могли быть и стихотворными и прозаическими. Вероятно, они мало отличались от османских «газа-наме». Многие из них потом также становились частью хроник.

Вероятно, Реммал использовал так называемые фетх-наме и зафер-наме. Крымские документы такого рода конца XV — XVI в. в подлинниках мне неизвестны, но Реммал упоминает об их существовании. Например, во время возвращения Сахиб Герая из астраханского похода в Бахчисарай был послан гонец, который, найдя всех султанов во дворце, ударил челом и предъявил «благословенный ярлык» (yarl1g-1 erif): придворные (дословно «весь дворцовый народ» — сumle saray bal1), увидя фетх-наме об одержанной победе, терли им глаза [Tarih, 1973, с. 104].

Традиция написания фетх-наме была заимствована крымскими татарами у османов. Ценность этих источников состоит не в том, что они описывают те или иные события, а в том, как они это делают. Например, в османских фетх-наме стоит, скорее всего, видеть не точное описание событий, а, как совершенно справедливо заметил некогда Дж. Л. Льюис, «образ, в котором Империя хотела выглядеть в глазах своих друзей и своих врагов». «Первичной функцией фетх-наме была пропаганда» [Lewis, 1962, с. 196, 193]. Таким образом, ценность этих источников состоит прежде всего в реконструкции идеологии. Эти весьма оригинальные исторические источники, будучи краткими по объему и эпическими по стилю изложения, интересны также как материал для сравнения с описаниями соответствующих событий в османских хрониках, частью которых они иногда становились.

Известно несколько османских фетх-наме, так или иначе относящихся к Крыму. Они вошли в собранный османским канцеляристом конца XVI в. Феридун-беем двухтомный труд Меджму- а-и мюншеат ас-салатин («Собрание султанских писаний»). Во-первых, это фетх-наме о взятии Кафы. Во-вторых, несколько текстов, посланных в разное время крымским ханам с сообщениями о победах османской армии. Это фетх-наме Менгли Гераю о Чалдыранском сражении (23 августа 1514 г.) [Феридун, 1857, с. 387—389], а также о сдаче крепости Кемах и победе над зулькадырским Ала ад-Даулой при Турнадаге (май — июнь 1515 г.) [Феридун, 1857, с. 410—411]. В последнем фетх-наме по сравнению с версией того же фетх-наме, отправленного наследнику Селима Сулейману, падишах подчеркивал неприступность крепости [Lewis, 1962, с. 195].

Еще одна группа источников, используемых Реммалом, — официальная переписка Сахиб Герая с османским двором, а также документы канцелярии хана. Приведем пример. Описывая в самом начале своей «Истории» приезд хана в Бахчисарай, Реммал замечает: «В это самое время от падишаха приехал чауш, поцеловал руку хана, вручил ему высочайшее повеление и ждал ответа. Ему указали место и посадили. Повеление было прочтено, в нем заключалось слеующее: «Брат мой, великий хан, да будет Вам известно, что молдаване, неверные и беспокойные, начинают выказывать измену и, возмечтав о себе, подобно проклятому сатане, притеснять некоторых мусульман. Я вознамерился пойти и, очистив молдавскую землю от нечистого неверия, наказать их. По этому случаю приходите и вы с татарским войском, мы будем очень почтены вашим сотовариществом, потому что очень желаем вас видеть. Конечно, вы не преминете прийти». Хан очень был обрадован этим повелением, сейчас же приказал написать ответный ярлык, а чауша наградил почетной одеждой. Ответ был такой: «Во 2-м месяце жатвенного времени мы с войском, переправясь через Днепр, направимся к Аккерману, потом оттуда я с вами уговорюсь. Если же пойти в пору жатвы, то войска будут терпеть лишения»» [Tarih, 1973, с. 25—26].

Поход, направленный на покорение мятежного молдавского воеводы Петру Рареша, лично возглавлял султан Сулейман. Весной 1538 г. Сулейман был занят приготовлениями к походу против Петру Рареша — воеводы «Кара-Богдана», как османы называли Молдавию. Поход начался торжественным выездом султана из Стамбула 8 июля 1538 г. По сообщению Лютфи-паши (везир Сулеймана Кануни), в конце июля 1538 г. из Адрианополя (Эдирне), куда Сулейман прибыл 18 июля, к Сахиб Гераю был направлен султанский фирман, в котором крымскому хану предписывалось следующее: «И ты также приходи готовым к войне против Кара-Богдании». Встреча османского и 8-тысячного крымского войска произошла в начале сентября на равнине около г. Яссы. После победоносной кампании осыпанный милостями Сахиб Герай в октябре 1538 г. был отпущен в Крым. Сравнение текста фирмана в изложении Лютфи-паши и текста «Истории» показывает, что Реммал пользовался этим документом. Однажды автор «Истории», видимо, дословно цитирует султанский фирман: «Вы просили назначить ханом в Казань султана Девлет Герая, и мы, из уважения к Вам, назначили его и послали ханом в указанную область» [Tarih, 1973, с. 122].

Сходным образом можно предположить, что и ханские послания и ярлыки также были доступны автору «Истории хана Сахиб-Гирея»: он неоднократно упоминает о них. Использовал Реммал и другие дипломатические документы. Так, он, видимо, дословно, цитирует послание казанских беков: «Ваш брат, хан Сафа-Гирей умер, однако остался его сын, он еще в колыбели. Мы взяли его на руки, но неверные, узнав о кончине хана, послали на нас бесчисленное войско. Милостью Божией и Вашим счастьем мы разбили неверных и обратили их в бегство. Но говорят, что они идут снова» [Tarih, 1973, с. 119].