«По-другому было нельзя! Певец и сам должен был быть жизнерадостным, неуныващим»

В первом классе я любила петь еще башкирскую песню. Как я потом выяснила, это была ария Карлыгач из одноименного спектакля:

Түгəрəк күл матур була,
Су белəн тулса гына.
Тусын анадан кыз бала,
Бəхете булса гына...

Эту красивую, лиричную песню любили все. Но Нафиса апа изменила слова, и теперь они звучали так:

Тусын анадан кыз бала,
Отличник булса гына…

В те времена было обычным явлением переделывать слова песен, чтобы они были подбадривающими и прославляли наше «счастливое детство». С тех пор Нафиса апа часто наведывалась к нам и учила меня петь.

Наступили холода. Выпал снег. А у меня не было никакой теплой одежды, чтобы выйти на улицу. Закира апа надела на меня старый джилян (похожее на бешмет зимнее пальто на вате без воротника), может, с плеча своего мужа, не знаю. И вот представьте себе мой вид: я стою в сплошь заштопанном, длиною в пол, старом бешмете, а на ногах — лапти. Еще Нафиса апа приносит излишки старой одежды — платок, чулки, словом — всякое старое тряпье. Но несмотря на неприглядный внешний вид, я все пою и пою, а если дома остаюсь одна, то и вовсе перепеваю все песни, какие слышу, будто патефон завели. В общем, «даю концерт»... А песни, которые разучила со мной Нафиса апа, такие как «Шахта», «Ал Мəрфуга, гөл Мəрфуга» (Марфуга — имя девушки), «Нурия», пою так, что душа улетает… Песня утешает меня, дает силы забыть о своем сиротстве, бедности, голоде, и у меня появляется надежда на светлое-светлое будущее…

И вот наступает 1941 год. Война… Вся деревня в горе, плачет. Ежедневно в повозках, запряженных лошадьми, мужчины уходят на фронт. Прощаясь, они идут по деревне с тальянкой и поют очень грустные песни. От их песен и надрывного плача тальянки больно щемит сердце. Я даже помню слова:

Без урамнардан үтмəсəк,
Казлар кузгалмас иде.
Без бəхетле бала булсак,
Герман кузгалмас иде...
Китəм инде, китəм инде,
Китəм инде, каласың.
Мин киткəч, кемнəр иркəлəр
Син сандугач баласын...

На фронт односельчан провожают до околицы всей деревней — и стар, и млад, дети идут рядом, все рыдают. Над деревней нависает что-то мрачное, тревожное, будто разверзлись небеса, оставляя за собой пугающую явь. Когда уходящие на войну мужья, отцы и братья скрываются из виду, все погружается в густую тишину, такую звенящую тишину, будто время остановилось. Одолевают тоска и безысходность, будто покойника проводили в последний путь. И собаки не лают. И люди молчат. И я не пою. Не могу петь, потому что горький комок в моем горле готов пролиться в виде горьких слез по моим впалым щекам… Я еще до конца не понимаю всю трагичность последствий этой войны, но все же внутреннее чутье подсказывает мне, что происходит что-то ужасное, и я нутром ощущаю надвигающееся на деревню страшное бедствие. Леденящий душу ветер войны не прошел мимо и нашего дома — призывают на фронт нашего джизни. Закира апа, плача и без конца вытирая краем фартука слезы, собирает ему дорожный мешок. Когда он ушел, апа с рыданиями упала на лавку. Я молчала. Не плакала. Мне было жаль всех уходящих на фронт мужчин — соседей и односельчан, но к джизни я не испытывала ни капли жалости или сочувствия. Видимо, он обидел меня до глубины души своим отношением, неприязнью, злыми взглядами и тем, что считал меня «лишним ртом». Я даже, кажется, обрадовалась возможности остаться с тетей вдвоем. Радоваться уходу на фронт кого бы то ни было нехорошо, но, что поделаешь, я была ребенком и до конца не осознавала этого. И правда, мы с Закирой апа, пусть бедно, но жили вполне счастливо — хорошо, спокойно, как говорится, в бедности, да не в обиде. Никто не ссорится, не кричит, кулаками не машет и нет рядом человека, относящегося ко мне с неприязнью. Конечно, я должна была сочувствовать ему, ведь он так и не вернулся с войны, погиб молодым, он тоже жертва войны, но, будучи несмышленышем, я была не в состоянии понять и сострадать. Каким бы ни был, я давно уже простила его, и в моей душе не осталось к нему обиды. Царствие ему небесное!

Наша школа ( 1-й — 4-й классы) располагалась в старой Актанышской мечети. Я училась там, а уроков музыки ждала с нетерпением. Как только начинался урок музыки, меня просили спеть. Слушать меня приходили ученики и из других классов. В 3-м и 4-м классах я уже выступала на сцене. По окончании 4-го класса меня включили в состав агитбригады, которая выступала с концертной программой в близлежащих деревнях и селах. В период весенне-летней страды и сенокоса агитбригада регулярно давала концерты и практически не возвращалась домой. В составе агитбригады были девочки постарше меня и несколько подростков. Мы пели хором и по одному, плясали и рассказывали стихи. Давали концерты на полевых станах и перед косарями, а по вечерам выступали в клубах. В клубах концерты шли при свете керосиновых ламп, но при полных залах, — народ любил смотреть наши концерты. Я на сцене исполняла все те же песни — «Шахта», «Марфуга», «Нурия» и популярную песню «Өй артында шомыртым» («Растет черемуха в саду»). Я ее выучила, услышав по радио, и очень любила, она еще долгие годы была популярной.

Однако идет жестокая война... Живем впроголодь. Одежда на нас прохудившаяся, мы практически ходим в обносках. Каждый день в деревню приходят похоронки с черной печатью. Мы же в это время поем песни со словами «цвети, моя страна!». Как же могла процветать наша страна в эти дни, когда черные тучи, надвигающиеся на нашу Родину, становились гуще и гуще?!. Я пою практически не осознавая смысла этих слов и не задумываясь. Впрочем, и не поняла бы, даже если бы постаралась вникнуть. До сути я дошла уже намного позже, спустя годы. Времена были такие, искусство, особенно песенное, должно было прославлять нашу страну, приукрашивая и заглаживая реальную действительность. В искусстве это называется «лакировкой», лакировкой действительности. Мы должны были создавать иллюзию.

Ту песню исполняла тогда Зифа Басырова. Позже, став профессиональной певицей, я узнала, что это была народная песня, которую они вместе с известной баянисткой Рокией Ибрагимовой услышали во время гастролей в одной из деревень. Она им очень понравилась, и от радости Зифа Басырова сама присочинила к ней эти пресловутые слова о цветущей стране. Требования руководства страны к песенному жанру были именно такими: песня должна быть жизнеутверждающей, оптимистичной, радостной. По-другому было нельзя! Певец и сам должен был быть жизнерадостным, неунывающим. Что творилось в душе покойной Зифы Басыровой, можно только догадаться, ведь в годы репрессий (в 1937 году) ее мужа, Гения Республиканца (его еще младенцем подбросили в детский дом, где ему и дали это имя), объявив врагом народа, сослали в Сибирь и посадили в тюрьму. Зифа апа осталась одна с маленьким сыном на руках и подвергалась разного рода преследованиям как жена врага народа. Должна сказать, что Гений Республиканец был очень образованным, деловым человеком. Он был в первых рядах при подготовке и открытии музея Ленина, был человеком, преданным советской власти, истинным коммунистом и патриотом. Вот такой культурный, интеллигентный человек погиб в стенах сталинских лагерей, сойдя с ума. А его жена-певица при этом должна была петь ура-патриотические песни типа «цветет страна», восхваляя и прославляя страну, которая погубила ее любимого мужа.

Вот и наша агитбригада при свете керосиновых ламп (зачастую и керосина-то не было, чтобы зажечь лампы) пела такие песни — «Цвети, моя страна». С одной стороны, они были, наверное, нужны, потому что надо было как-то приободрить, поднять дух нашего народа, чтобы люди хоть на какое-то время забыли об ужасах войны и отдохнули. Тем более что мелодии этих песен были часто лиричными, навевали светлую грусть. Исполняя эти песни, я и сама предавалась этой самой грусти, и зрителей уводила за собой. После концерта они подходили ко мне и благодарили, похлопывая по моей тощей спине.

Во время гастролей мы были сыты, во всяком случае, не голодали. Членов агитбригады везде встречали гостеприимно, заранее готовили еду. Нас кормили досыта. Я долго ездила с агитбригадой, и в районе меня уже стали узнавать. На самой большой улице районного центра Актаныш из прикрепленного к высокому столбу круглого репродуктора ежедневно лилась очень красивая музыка, которая была слышна во всем районном центре. Часто передавали концерты из Казани. Я запоминала эти песни с первого раза и тут же пробовала петь. Душевные, мелодичные песни в исполнении Гульсум Сулеймановой, Зифы Басыровой, Рашида Вагапова я слушала с трепетом, проникаясь всей душой и сердцем.

Они были самыми популярными певцами своего времени, получившими признание и любовь народа, с удивительно мелодичными, великолепными голосами. Люди с нетерпением ждали передачи их песен по радио и с наслаждением слушали, эти песни были близки и понятны им. Исполняя народные песни, великие мастера пропускали их через свое сердце, свои переживания, прибавляя драматизм, лирику и светлую грусть. Я слушала и пела эти песни с самых малых лет. Старалась петь так, как пели они. Мелизмы, присущие татарским песням, пыталась повторять точь-в-точь, как они это делали (хотя никто мне этого не советовал), поэтому могу считать их своими остазлар — учителями, наставниками. Впрочем, будучи ученицей 4-го класса, я еще не слышала слова «остаз», а если бы и слышала, то не поняла бы значения, тем не менее пыталась петь как они. Таинственное, нежное и загадочное звучание их великолепных голосов в этом волшебном мире музыки уносило меня незримо куда-то ввысь, к звездам, придавало сил и вселяло надежду и веру во что-то светлое и прекрасное.