«И первые операции, и последние — все они в памяти остались»

Несостоявшийся юрист

Равиль Хабибьянов — уроженец Ижевска. Ни в семье, ни среди друзей, ни даже среди соседей врачей не было, поэтому свой приход в медицину он честно называет случайным выбором. В 1976 году юноша окончил школу, но четкого понимания, кем быть, у него не было до самого получения аттестата.

Выбор среди ижевских вузов хоть небольшой, но имелся. В механический институт юноша идти не хотел — отец-инженер ночами сидел за кульманом, и на этот вид деятельности у мальчика с детства развилась идиосинкразия. Не тянуло ни в сельскохозяйственный институт, ни в педагогический. Юноша хотел стать адвокатом. Сегодня Равиль Ярхамович объясняет:

— В нашем доме жила женщина-адвокат. У нее даже фамилия была — Золотая. Такая она была яркая, грамотная, активная. Разговаривала прекрасно, водила машину (для семидесятых годов это было что-то особенное), прилично одевалась. И я думал: «А чем я-то хуже? Я тоже так хочу». Но в деканате юрфака мне сказали, что для поступления нужно или уже отслужить в армии, или иметь определенный трудовой стаж. И я пошел в медицинский институт — на экскурсию, так сказать. Походил там, смотрю — студенты такие жизнерадостные ходят. И я решил, что пойду туда.

В медицинский Равиль Хабибьянов и поступил легко, и отучился благополучно — ему вообще хорошо давалась учеба. Курсе на четвертом студенту стала нравиться хирургия. А на пятом начался цикл травматологии и военно-полевой хирургии. Нашему герою там понравилось, он записался в научный студенческий кружок, начал в нем работать. Талант будущего ортопеда-травматолога он показал сразу: еще будучи интерном (интернатуру проходил по хирургии), получил патент на изобретение. Это была идея нового биомеханического эндопротеза — в ту пору в СССР только еще зарождалось понятие эндопротезирования тазобедренного сустава.

Я пошел в медицинский институт — на экскурсию, так сказать. Походил там, смотрю — студенты такие жизнерадостные ходят. И я решил, что пойду туда

«В районе тебе никто не поможет»

Молодой доктор собирался заниматься наукой — поступить в аспирантуру. Но для этого в те времена нужно было сразу после окончания института поехать и отработать по распределению минимум два года. В результате наш герой с 1983 по 1985 работал хирургом в районной больнице в Киясово.

Первыми операциями Равиля Ярхамовича были, как и у большинства студентов-медиков, аппендэктомия и грыжесечение. И к выходу в «самостоятельное плавание» молодой доктор, как ему казалось, подошел во всеоружии — считал, что он на все способен.

— Но быстренько убедился, что это не так. Что ничего-то я особенно не умел, — вспоминает доктор сегодня. — Район был небольшой, хирург по штату там полагался один. Был еще один специалист, имеющий отношение к скальпелю — акушер-гинеколог. Так что все хирургические «удовольствия» мы делили пополам. Я ни секунды не жалею о том, что работал в районе. Там тебе никто не поможет: ни учителя, ни старшие товарищи, там просто нет никого, кроме тебя. Это очень серьезно учит самостоятельно принимать решения. И эффективно обучает.

На дежурствах доктору в районной больнице приходилось сталкиваться не только с хирургией всех возможных видов, но и с акушерством, и с детскими болезнями, и с инфекцией, и, конечно, с травмой, и с терапевтическими проблемами. Поэтому работа в районе, по мнению нашего героя, действительно основательно расширяет кругозор и способствует формированию характера. Равиль Ярхамович говорит:

— Бояться ты должен в самую последнюю очередь. Надо принимать решение, понимая, что на твоей совести жизнь и здоровье пациента. Поэтому я очень рад, что там поработал. Анестезиолога по штату не было, работали под местной анестезией. А ведь были тяжеленные операции… Ты стоишь, оперируешь, вторым номером — акушер-гинеколог, третьим — операционная медсестра. И справлялись! И первые операции, и вторые, и последние — все они в памяти остались.

Там тебе никто не поможет: ни учителя, ни старшие товарищи, там просто нет никого, кроме тебя. Это очень серьезно учит самостоятельно принимать решения

Разумеется, в сельскохозяйственном районе очень много было травм — и полученных во время сельхозработ, и в ДТП. Там будущее светило травматологии и ортопедии окончательно утвердилось в своем врачебном выборе. А еще — столкнулся со смертью пациента и попытался научиться ее принять. Доктор вспоминает один из первых таких случаев. В стогу сена летом уснул человек, и его смяло сеноуборочным комбайном. Были сломаны все ребра и позвоночник, были обширные разрывы внутренних органов, внутреннее кровотечение, травматический шок. Врачи ничего не могли сделать, пациент умер в больнице.

— Конечно, это было очень грустно и печально. Но в травматологии без этого работать не получится. Первая такая смерть, вторая, третья… Потом ты уже не то что черствеешь, а более философски к этому подходишь. Я рассуждаю так: если бы я смог, я бы этого не допустил. Но если я этого сделать не могу в силу того, что это невозможно — что тут поделать?

Из Ижевска — в Казань

В 1985 году, выполнив основные требования, набравшийся опыта доктор поступил в аспирантуру на свою «родную» кафедру травматологии, ортопедии и ВПХ медицинского института в Ижевске (он тогда назывался Устинов). Но диссертацию защищал в Казани: дело в том, что в 1987 году заведующий его кафедрой переехал в Татарстан и возглавил республиканский Институт травматологии — аспирант уехал следом.

Интересно, что в Казани в те годы работал филиал Курганского центра восстановительной травматологии и ортопедии — того самого, где работал легендарный Гавриил Абрамович Илизаров. В этом филиале Равиль Ярхамович в 1988 году возглавил лабораторию моделирования биомеханических систем при чрескостном остеосинтезе:

— Конечно же, тогда у нас была слабовата материально-техническая база. Но мы, молодые тогда ученые, работали дружно и интенсивно на базе кафедры теоретической механики в КГУ. Ведь нам нужны были технические компетенции, а они предоставляли нам свой парк оборудования.

Мы немного отходили от классического спицевого аппарата Илизарова к спице-стержневому и чисто стержневому. Стержневой для пациента более удобен, эргономичен

Молодые ортопеды того времени очень хорошо освоили аппаратные методы лечения при травмах и ортопедической патологии. В Казани делали все то же, что делали в Кургане — и даже пошли дальше, модифицировав аппарат Илизарова.

— Мы немного отходили от классического спицевого аппарата Илизарова к спице-стержневому и чисто стержневому. Стержневой для пациента более удобен, эргономичен. Он с одной стороны конечности, неудобств создает меньше. Сам Гавриил Абрамович не разрешал отходить от спиц, и у него была своя мотивация. Но на наш взгляд и по клиническим результатам, стержневые аппараты показали себя не хуже, а даже лучше, чем спицевые. Они пожестче, в умелых руках маневренные (в плане репозиции и сопоставления костных отломков) — и очень успешно мы работали, — вспоминает доктор.

Во время этой работы Равиль Ярхамович защитил кандидатскую диссертацию. С 1993 их лаборатория перешла под юрисдикцию республики, в НИЦТ «ВТО». Работа продолжалась. Здесь делали всё: и выпрямляли конечности, и исправляли приобретенную и врожденную деформацию, и, конечно, восстанавливали после травм. Результаты института «гремели» по всей стране, от Калининграда и Владивостока, пациенты ехали со всей России.

«Нет пророка в своем отечестве»

Все мы помним начало девяностых: финансирование медицины (да и всей науки в целом) было весьма скудным. Ученым-ортопедам было не до жиру, в их распоряжении не было огромного спектра современного оборудования. У них были только голова и руки — но Россия всегда славилась Кулибиными, улыбается доктор.

Равиль Ярхамович рассказывает, в чем состоит суть аппаратного лечения. Чтобы с ним работать, требуется мастерство и огромный интеллект врача, элементы технического и пространственного мышления, правильное умение прочитать снимки. Аппарат, по словам доктора, — конструкция, в которую закладываются идеи и мысли, он сам по себе почти живой организм:

— И если аккуратно работать с аппаратом, можно многого достичь. На нем можно поддавливать костные отломки, чтобы кость тренировать. Можно сращивать сломанные кости правильно, анатомично и органично. И если делать все правильно, то сокращается время операции, она переносится гораздо легче.

Думаю, что история развивается по спирали, и мы вплотную вернемся к аппаратному методу лечению. Я не говорю, что всецело — для него есть свои показания, а для погружного остеосинтеза — свои

В России в девяностые были два ортопедических направления — курганское, в котором свою «аппаратную» линию гнул Илизаров, и московское, в котором «продавливался» погружной остеосинтез. Это принципиально другой способ лечения, пришедший с Запада — когда при травме раскрывается сустав или кость, поврежденные участки ставятся на место, поверх накладываются фиксирующие пластины, и на этом все заканчивается.

— Но как будут на погружную конструкцию отвечать параартикулярные ткани? А вот как: быстренько разовьется деформирующий артроз, сустав катастрофически состарится. А в аппаратах такого нет. Но нет пророка в своем отечестве, и в девяностые у нас все тотально начали переходить на погружные аппараты. А нужно четко дифференцировать эти случаи, вдумчиво работать, и все будет у нас хорошо. Думаю, что история развивается по спирали, и мы вплотную вернемся к аппаратному методу лечения. Я не говорю, что всецело — для него есть свои показания, а для погружного остеосинтеза — свои, — объясняет Равиль Ярхамович. — Но мы должны сохранить и развить наше, российское, илизаровское достижение.

«Зачем мы должны дарить Западу свои мысли и идеи?»

Во время работы в Институте травматологии доктор все время принимал пациентов. Так же, как все, дежурил, и параллельно занимался своей научной работой. В 2003 году Институт травматологии переехал в РКБ, а потом был принят федеральный закон «О совершенствовании оказания медицинской помощи пострадавшим при ДТП», и Институт стал Травмоцентром первого уровня, войдя в состав РКБ. Однако научный отдел удалось сохранить — только теперь он охватывает не только травматологию и ортопедию, но и 13 других научных направлений, по которым идет работа в РКБ: и акушерство, и разные виды хирургии (от челюстно-лицевой до торакальной), и кардиология, и многое другое. А Равиль Ярхамович этим процессом руководит.

Внедрение новых методик лечения обязательно проходит через научный отдел. Так было, например, с трансплантацией: в РКБ уже 15 лет как успешно освоена пересадка почки, сейчас идет работа в торакальном направлении — хирурги учатся пересаживать легкое.

Но деятельность по внедрению уже принятых в других клиниках методов лечения — это одна сторона медали. Вторая — собственные научные разработки, из которых проистекает практическая значимость. Например, они приводят к сокращению сроков лечения. Или к снижению летальности. Или к уменьшению инвалидизации. Или к отсутствию осложнений.

Зачем мы должны дарить Западу свои мысли и идеи? Обсуждай их в российском журнале

Их характеристика — новизна, подтвержденная патентом или статьей в научном журнале. Научную работу в РКБ оценивают по сакраментальному индексу Хирша (индекс цитируемости работ ученого) и по количеству публикаций. Кстати, Равиль Ярхамович призывает не гнаться за публикациями в западных журналах:

— Наши ВАКовские журналы — отличная штука. Зачем мы должны дарить Западу свои мысли и идеи? Обсуждай их в российском журнале.

«Мы всегда исходим из того, что подсказывает анатомия»

С 1997 года Равиль Хабибьянов начал развивать хирургию таза — это редкая и сложная специальность. Дело в том, что тяжелые переломы костей таза встречаются не очень часто, но они сложны для специалиста в плане лечения и для пациента в плане реабилитации. Докторская диссертация Равиля Ярхамовича была посвящена лечению нестабильных переломов костей таза и вертлужной впадины. Материала к тому времени у него было накоплено колоссальное количество.

Особенность этой работы — в том, как ученый раскрыл анатомо-функциональные особенности тазового кольца. Ведь в основном классическая анатомия рассматривает организм человека в статике: вот кости, вот мышцы, вот связки. А вот как они между собой взаимодействуют в динамике? Ведь от этого напрямую зависит то, как будет срастаться перелом таза (в нем, на секундочку, целых три сочленения, это вовсе не статичная конструкция). В результате, четко понимая, какое положение физиологично и правильно придать тазу при лечении перелома, Равиль Хабибьянов рассмотрел все аспекты, все стороны проблемы. Ему принадлежат 13 патентов только по лечению переломов костей таза (а всего патентов у нашего героя 33).

Доктор с горящими глазами рассказывает об ортопедических операциях: так художник описывает впечатления от восхода солнца или физик завороженно рассуждает о тайнах Вселенной. Казалось бы: человек изучает свою анатомию уже тысячи лет, а хирургия развивается лет двести. Так что же можно здесь придумать нового?

Мы всегда исходим из того, что нам анатомия подсказывает. А она у каждого человека индивидуальна

Равиль Ярхамович с удовольствием рассказывает, что именно: например, новые идеи хирургических доступов. Вообще, для доступов есть единые требования: они не должны травмировать кровеносные сосуды и нервные пучки, не должны задевать важные органы в малом тазу (например, мочевой пузырь или придатки). Для таза есть несколько «канонических» доступов, и все они хороши, но у каждого есть недостаток: или малый обзор, или пересечение нескольких мышц, или еще какие-нибудь недочеты. Равиль Хабибьянов предложил свой доступ для задней колонны — анатомичный и удобный для работы хирурга.

— Мы всегда исходим из того, что нам анатомия подсказывает. А она у каждого человека индивидуальна. То, что мы видим в атласе, это одно. А на практике — все очень разнообразное. У каждого свое. Скажем, седалищный нерв из малого таза у одного человека выходит жгутом, а у другого — «гусиной лапкой». Так что ко всему надо подходить разумно и аккуратно!

«Пойдемте, господа ординаторы»

Равиль Ярхамович сегодня преподает в КФУ на кафедре хирургии Института фундаментальной медицины. В его орбите — ординаторы. И он с горечью констатирует, как изменился подход будущих ортопедов к обучению.

— Травматология и ортопедия — прикладная наука. Когда я был директором института, я настаивал, чтобы наши научные сотрудники постоянно бывали в операционных. Ведь только за операционным столом ты окончательно понимаешь свою специальность, видишь проблемы, возникающие вопросы, которые тебе потом предстоит решать. Молодежь в девяностых была любознательна. А сейчас она другая — их не оторвешь от телефонов. Мы раньше за нашими профессорами бегали, чтобы в операционную попасть, хотя бы посмотреть, что они там делают. А сейчас такого нет. Идешь в операционную, скажешь: «Пойдемте, господа ординаторы». Один-два зайдут, остальные уходят. Ну, насильно мил не будешь, мы их туда не тащим. Хотите — учитесь, не хотите — не надо. Но той цельности, которая в нас была, я в нынешней молодежи не вижу.

Мы раньше за нашими профессорами бегали, чтобы в операционную попасть, хотя бы посмотреть, что они там делают. А сейчас такого нет

Доктор разводит руками и надеется на то, что все это — его субъективное мнение. Но отмечает: всегда из десяти ординаторов есть парочка тех, кого учить — одно удовольствие. Они целеустремленные, заинтересованные и трудолюбивые. Они и будут «светить» в будущем.

Ординатур по травматологии и ортопедии в Казани целых три — в КФУ, в КГМУ и в КГМА (бывший ГИДУВ). Все вместе каждый год они поставляют на обучение десяток ординаторов. Обучение двухлетнее — таким образом, одновременно учатся у Хабибьянова двадцать ординаторов. Самых талантливых впоследствии РКБ оставляет себе, еще процентов двадцать — это целевики, которые разъезжаются потом по своим клиникам, остальные тоже, как правило, идут работать по специальности. Так что смена нарастает, и это хорошо.

«У каждого сострадания должна быть дозировка»

Равиль Ярхамович — конечно, не только ученый и руководитель научного отдела огромной клиники. В первую очередь он врач, талантливый ортопед и травматолог. Работа с пациентами — важная часть его работы. Он рассуждает, что огромное значение в этой работе имеет не только медицинский талант врача, но и этические навыки. По его мнению, львиной доли конфликтов и жалоб пациентов на больницы можно было бы избежать, если бы врач просто разговаривал с пациентом.

Доктор признается: чисто механистически относиться к организму пациента не может, ведь перед ним прежде всего человек.

— Может быть, механистический подход исповедует нынешняя молодежь. Нас учили по-другому. Мы должны работать с элементами сострадания. Но у каждого сострадания должна быть дозировка — чтобы пациент не раскисал раньше времени. Чтобы он был в тонусе, его надо настроить на хороший исход!

Мы должны работать с элементами сострадания. Но у каждого сострадания должна быть дозировка — чтобы пациент не раскисал раньше времени

Тягу Равиля Ярхамовича к состраданию — деятельному и разумному — можно проиллюстрировать одним случаем из его практики.

Это было во время новогодних каникул в 2020 году. Доктор был дома, и вдруг ему позвонил один из начмедов РКБ: привезли молодую женщину в состоянии травматического шока с неполным отрывом конечности (в нее на полном ходу влетела машина). Нога держалась только на заднем лоскуте — впереди ничего не оставалось, и в кости был большой дефект. Стоял вопрос об ампутации, но молодые доктора в приемном покое все же сомневались. Равиль Ярхамович выслушал начмеда и сказал: «Пока воздержитесь, уложите ногу в правильное положение и ждите меня». Он, конечно, мог посоветовать ампутировать ногу, но решил приехать сам и посмотреть — а вдруг все-таки есть хоть малейший шанс ее спасти? Ведь на кону была судьба молодой женщины. Приехав, доктор обнаружил, что в голени все-таки сохраняется небольшая пульсация. А значит, конечность был шанс сохранить. И все удалось. Дефект кости восполнили, провели серию операций. Женщина может ходить нормально, даже носить туфли на каблуках — есть лишь косметический дефект. Но что это такое по сравнению с отсутствием ноги?

«Всякие ситуации бывают — и печальные тоже»

Равиль Ярхамович вспоминает разные случаи из своей многолетней практики. Были среди них и чудеса, и потери.

Например, в начале девяностых, когда молодой доктор только еще приступил к работе в Институте травматологии, к ним привезли молодую женщину в очень тяжелом состоянии — она попала в серьезное ДТП. Была она в травматическом шоке. В то время травматологи работали более многопланово, чем теперь — не ждали, пока приедут хирурги, выполняли еще и их функцию. Вот и здесь: Равиль Ярхамович поставил катетер в брюшную полость — а из него полилась кровь. Времени ждать хирурга не было. Определили группу крови, забрали на операционный стол: нужно было срочно определить, откуда кровотечение. Травматологи очень надеялись на то, что дело в селезенке, которую можно было бы спокойно удалить.

— Сколько мы, травматологи, этих селезенок в свое время поудаляли… А у этой девочки были надорваны обе доли печени, особенно левая. И ничего мы с этим сделать не могли. И никто не смог бы, наверное. Мы старались всю ночь: пытались остановить кровь вместе с приехавшим хирургом, переливали, даже дошло до того, что взяли фрагмент ребра и попытались заложить им разрыв. Всю ночь оперировали. К утру она у нас умерла. Это навсегда врезалось мне в память. Всякие случаи бывают. И печальные тоже, — рассказывает доктор.

Были и массовые поступления больных. Равиль Ярхамович вспоминает один, можно сказать, что счастливый случай, происшедший лет 15 назад. Одна из крупных организаций республики проводила межрегиональную конференцию. Ее участники ехали в Раифский монастырь на экскурсию, а навстречу автобусу шел лесовоз с прицепом. Прицеп оторвало, и бревна с него влетели в автобус.

Всех спасли, всем помогли. А я этот случай помню как проверку организованности сотрудников

— Вся травматология, вся скорая помощь на ушах стояли! От автобуса мало что осталось, но чудом оказалось так, что тяжелых пациенток было только две — у остальных двух десятков пассажиров были легкие травмы и повреждения средней тяжести. Всех спасли, всем помогли. А я этот случай помню как проверку организованности сотрудников. Во время первичной сортировки и суеты кто-то в панику впал, кто-то бегал без толку из угла в угол, а кто-то действительно выполнял строго предписанную ему или ей работу.

«От коммуникабельности докторов очень многое зависит»

Перед каждой операцией Равиль Ярхамович подробно рассказывает пациенту, что будет происходить, что будет потом, как изменится ситуация. Старается установить контакт — и в большинстве случаев это получается, особенно если операция плановая, ортопедическая. А вот если привозят срочную «травму», бывает всякое, конечно — возбужденный пациент (если в сознании) часто готов на конфликт, не говоря уже об их родственниках. Но доктор строго говорит: «Они в этом не виноваты, они здесь не от хорошей жизни. Врач должен уметь разобраться в ситуации, и от коммуникабельности докторов очень многое зависит».

Если пациенту предстоит калечащая операция (например, когда не обойтись без ампутации конечности), перед ней у него берется информированное согласие — он должен его подписать. В случаях экстренной травмы, когда пациент в травматическом шоке, без сознания, согласие подписывают ближайшие родственники. А если до них не удается дозвониться или найти их проблематично, собирается врачебная комиссия из троих докторов, принимается коллегиальное решение — и все втроем подписываются под документом. Раньше в таких случаях пациент без лишних слов отправлялся на операционный стол, теперь требования закона стали жестче, и нужно соблюсти все необходимые формальности.

Доктор подмечает, как изменился и профиль работы травматологов, и ее особенности за прошедшие тридцать лет:

— Если в девяностые годы каждый третий наш пациент приезжал с пьяной травмой, то сейчас ситуация кардинально изменилась, пьянства стало гораздо меньше, все спокойнее. Еще стало гораздо меньше тяжелых производственных травм — например, падений с высоты на стройках. Я это связываю с тем, как ужесточились требования к технике безопасности на производствах. ДТП тоже стало поменьше. Это потому что дороги становятся лучше — да хотя бы посмотрите, как радикально изменилась челнинская трасса. В девяностые ее называли «трассой смерти», а сейчас там все цивилизованно. Так что, несмотря на то, что количество машин растет, число травм, полученных в ДТП, снижается. Другое дело — что эти травмы стали тяжелее, летальности больше. Потому что на этих дорогах водители развивают огромную скорость...

Я экстраверт, такой уж я по характеру — никуда не денешься. Мне доброжелательное общение с людьми придает бодрости

«На небесах тебя видят не по тому, сколько раз в день ты намаз творишь, а по тому, как ты живешь»

Равиль Ярхамович твердо говорит: работу свою очень любит. Объясняет:

— Если бы она мне не нравилась, разве бы я тут сидел? Может быть, это прозвучит пафосно, но мне действительно приятно видеть улыбающихся мне утром в палатах пациентов. Ты с ними здороваешься, они все улыбаются, ждут теплых слов от тебя — и ты их, конечно же, говоришь. Теплота эта дает некую зарядку. С коллегами с удовольствием встречаюсь и общаюсь. Я экстраверт, такой уж я по характеру — никуда не денешься. Мне доброжелательное общение с людьми придает бодрости.

А за стенами клиники Равиль Хабибьянов, корифей татарстанской ортопедии, большой доктор и ученый — обыкновенный человек. У него небольшой дом в красивом месте за городом, с баней и мангалом. Есть лохматые друзья — немецкая овчарка и кошка. Доктор говорит, что очень любит животных, а гуляя с собакой, обеспечивает себе не только приятные эмоции, но и заботу о здоровье: и давление нормализуется, и сон хороший, и аппетит отличный.

В редкие свободные минуты Равиль Ярхамович читает книги — особенно любит детективы. Улыбается: вот недавно скачал «Крестного отца», собирается прочитать. А еще любит посидеть за шашлыками с друзьями и родственниками — это отличный способ сбросить напряжение и отдохнуть по-настоящему.

Доктор верит в существование высшей силы — говорит, что находится с ней в почтительных отношениях:

— Я намаз на публику не читаю, но внутри, на мой взгляд, какая-то чистота должна быть. Тебя там (показывает наверх, — прим. ред.) видят не по тому, сколько раз в день ты намаз творишь, а по тому, как ты живешь. Как ты в отношениях с людьми проявляешь себя. Это самое главное!