«Палата не хотела искать и наказывать виновных в восстании против властей»

Чтобы отчетливее создать картину судебного процесса, нам пора уже детальнее ознакомиться с событиями, происходившими в с. Мамсе и сопровождавшими избиение волостного писаря Завалишина. Мы уже ознакомились из обвинительного акта с причинной мотивировкой преступления, из него же мы возьмем и описание событий.

«27 ноября волостной писарь Завалишин возвращался из г. Казани в дер. Мамсю и проездом остановился в дер. Варангуш-Яваш; здесь к нему явился крестьянин Ахмет Валитов и сообщил, что в Мамсе в волостном правлении, собираются татары и ожидают приезда его, Завалишина, с тем чтоб побить его за «выдачу книг, противных их религии». Ввиду такого сообщения, опасаясь ехать далее, Завалишин в тот же день послал из д. Яваш становому приставу 1-го стана Казанского уезда Шонгутскому два письма, в которых, указывая на происходящие в среде татар волнения, а также на грозящую ему, Завалишину, опасность подвергнуться насилиям, просил пристава ехать в д. Мамсю вместе с ним, Завалишиным, и успокоить взволнованное татарское население.

По получении этих писем пристав Шонгутский тотчас же послал предписание Мамсинскому волостному правлению о том, чтобы на следующий день, 28 ноября, к трем часам пополудни были собраны в волостное правление из всех деревень волости муллы, сельские старосты, сотские, десятские, и кроме того из каждой деревни по пять наиболее благонадежных домохозяев с целью разъяснения им «инструкции». Затем утром 28 ноября пристав Шонгутский отправился и сам в д. Яваш, где ожидал его Завалишин, а отсюда вместе с последним — в Мамсинское волостное правление, куда они и прибыли около трех часов пополудни. Но в волостном правлении пристав оставался недолго и вскоре должен был уехать в соседнюю Менгерскую волость, куда его требовал исправник.

Между тем Волостным Правлением уже разосланы были приказы о явке в Волостное Правление означенных в предписании пристава людей. Вследствие сего становой пристав, уезжая из д. Мамси, распорядился, чтобы крестьян, которые придут из ближайших деревень, распустить по домам, обязав их явиться в Волостное Правление на другой день рано утром; крестьян же из отдаленных деревень задержать в д. Мамсе до следующего дня, так как пристав предполагал на следующий же день возвратиться в д. Мамсю вместе с исправником. Пристав приглашал ехать с собой и Завалишина, но последний, опасаясь, чтобы дорогой не напали на него татары, от этого предложения отказался и остался в Волостном Правлении.

Вслед за отъездом станового пристава в д. Мамсю начали собираться крестьяне, причем оказалось, что вместо требовавшихся предписанием пристава пяти домохозяев из каждой деревни, собиралось почти все мужское татарское население волости. Часов в шесть вечера находившийся в Волостном Правлении полицейский стражник Никанор Касаткин объявил собравшимся около мирской караулки крестьянам означенное выше распоряжение станового пристава, но они начали шуметь и кричать, что собрались «не для того, чтобы назад ехать, а чтобы дело делать», и затем вся толпа крестьян двинулась к Волостному Правлению. Сторож Правления, крестьянин Гизетулла Бибишин, хотел было затворить ворота, ведущие во двор Волостного Правления, но на него бросились несколько человек и начали его бить и топтать ногами. После этого вся толпа вошла во двор и стала требовать волостного писаря Завалишина. Находившиеся в Волостном Правлении полицейские стражники, Садык Салихов и означенный выше Касаткин, став в дверях сеней Волостного Правления, уговаривали народ не производить беспорядков, но увещания их не подействовали, и вскоре вся толпа ворвалась в самое Вол. Правление, продолжая требовать Завалишина и ругая при этом его и вол. старшину Галеева за то, что «они раздали старостам книги (инструкции), в которых требуется, чтобы татары строили православные церкви».

В Вол. Правлении в это время, кроме вол. старшины Галеева, писаря Завалишина, их помощников, двух стражников и караульщиков, при денежном сундуке, находились еще крестьяне Юсуп Биккенин и Садык Менняфов. Последние двое с своей стороны пытались уговорить народ не делать буйства, но их тотчас же избили и вытолкали на двор. Затем несколько человек из толпы бросились на Завалишина, говоря, что его «бить нужно». Старшина и стражники стали впереди Завалишина с тем, чтоб его защищать, но толпа растолкала их и затем несколько человек схватили Завалишина и, нанося ему побои, потащили его сначала во двор Вол. Правления, а потом в караулку. Это было часов в семь вечера. «Спустя некоторое время Завалишин в сопровождении толпы народа вошел в Правление и в изнеможении опустился на сундук. Он ничего не говорил и находился как бы в бессознательном состоянии. Все платье на нем было изорвано, а на губах видна была кровь. Волостной старшина Галеев и стражники Касаткин и Салихов положили его на пол и укрыли шубою. После этого большая часть народа разошлась из Вол. Правления по деревне, человек же 50 остались и ночевали в самом Правлении.

На другой день утром на дворе Вол. Правления в среде вновь собравшейся, толпы народа начался шум и послышался крик сельского старосты дер. Сосмак-Пшенгер Шигабутдина Гимадутдинова, которого, как оказалось, били крестьяне; а затем Гимадутдинов вбежал в Вол. Правление и со словами «Где Илья Сергеевич?» схватил лежавшего на полу Завалишина за волосы и с помощью других крестьян вытащил на двор.

Здесь Завалишину опять нанесены были толпою народа побои, от которых он впал в совершенно бесчувственное состояние и в таком положении был брошен там же, на дворе, около поленницы дров. Уже некоторое время спустя, жена Завалишина, ничего до тех пор не знавшая о происшедшем с ее мужем, заметив его лежащим на дворе, с помощью кухарки внесла его в свою квартиру, находящуюся на одном дворе с Вол. Правлением».

Покончив с писарем, крестьяне потребовали сдачи старшинского знака, печати и ключей от денежного сундука от волостного старшины Галеева вновь избранному старшине — крестьянину дер. Файзуллиной Сулейману Габитову; Галеев должен был исполнить требование, но ключи удержал у себя. В дальнейшем оставалось охранять вновь введенный порядок. Как мы уже знаем, всюду расставлены были караулы, по всем мостам и дорогам. Полицейский стражник Медведев, направляясь из дер. Мамси в с. Менгеры, в тот же день, 29 ноября, был за околицею «остановлен рассвирепевшею толпой народа и сильно избит, а затем брошен под мост». Оказалось, что Медведев был послан в д. Мамсю узнать, «в чем заключается беспорядок». Уже выполнив поручение, он возвращался обратно, но до места назначения не доехал.

30 ноября из с. Хотни ехали священник и фельдшер к писарю. Им пришлось тоже встретиться на заставах с крестьянскими караулами. Сумели добраться к цели только обманом и то ненадолго, так как крестьяне, проведав истинное назначение этих путников, стали уже собираться толпою, чтобы оказать соответствующее воздействие.

В Мамсинской волости крестьянская власть существовала с 28 ноября по 3 декабря включительно. 4 декабря явился губернатор с военной командой и судебный следователь. После массовой порки розгами и издевательств губернатора над населением, прежние порядки и должностные лица были быстро восстановлены. Сам губернатор определил часть главарей движения, его дело докончил судебный следователь. Показания потерпевших и лиц «благонамеренных» быстро определили главных виновников избиения Завалишина и других. На основании этих показаний подсудимых, потерпевших и свидетелей мы можем указать, что избиению подверглись следующие лица:

1. И.С. Завалишин, волостной писарь.
2. Мух. Сад. Менняфов, кр-н д. Файзуллиной.
3. Юсуп Биккенин, кр-н д. Шинерь-Кинерь.
4. Сал. Мух. Салихов, кр-н д. по р. Мамсе.
5. Мух. Гал. Ахметов, кр-н д. по р. Мамсе.
6. Садык Салихов, полиц. стражник.
7. Медведев, тоже.
8. Никан. Касаткин, тоже.
9. Бибишин, сторож Вол. Прав.
10. Шиг. Гимадутдинов, Пшенгерский сельский староста.
11. Гал. Габидуллин, сельский староста.

Многие лица, особенно должностные, находились под большой угрозой быть избитыми, как вол. старшина Галеев, семья Завалишина, Добросмыслов, Шонгутский и др., сумевшие, однако, побоев избежать.

Между тем обвинительный акт как будто не усмотрел всех правонарушений. После освещения событий, в центре которых фигурирует избиение волостного писаря, и показаний очевидцев обвинительный акт делает заключение, что девять подсудимых

«Обвиняются в том, что из чувства мести к вол. писарю Мамсинской волости И.С. Завалишину за раздачу им сельским старостам присланной... инструкции, нанесли Завалишину, находившемуся в первый из означенных дней (т. е. 28 ноября) при исполнении служебных обязанностей, тяжкие, подвергающие жизнь его опасности, побои и истязания, сопровождавшиеся причинением ему тяжких ран на голове, переломом ключицы и повреждением головного мозга, т. е. в преступлениях, предусмотрительных 1489 и 1490 ст. Улож.».

Кроме этого, Шагиахметов обвинялся в том, что толкнул в грудь старшину Галеева при исполнении служебных обязанностей, что предусмотрено 288 ст. Улож., и Валишин — в том, что нанес побои сельскому старосте Габидуллину, что предусмотрено 31 ст. Устава о наказ., налагаемых мировым судьей. И только.

Из изложенного ясно, что прокуратура не указывала целиком всего состава преступления. Во-первых, совершенно обойден вопрос политический, о самом восстании крестьян против власти, ничего не говорится о главарях всего движения; во-вторых, весь процесс представлен как чисто уголовное преступление против представителей власти, и то не всех, не говоря уже обо всех пострадавших от избиений. Может быть, это судопроизводство служит доказательством либерализма личного состава Судебной Палаты? Отнюдь нет. По нашему мнению, Палата не могла рассматривать этот процесс как политический уже вследствие того, что губернатор Скарятин позволил себе слишком много «строгости» при подавлении восстания, чем очень сильно превысил свои полномочия. Да и действия «властей на местах» приходилось оберегать от официального и объективного освещения на суде, т. к. это создало бы новый и более громкий процесс, в котором на скамье подсудимых оказались бы представители власти, начиная с волостного писаря, кончая самим грозным губернатором Скарятиным.

Такого оборота дел в Судебной Палате не ожидали и сами подсудимые, что они и выразили в «прошении» от 10 марта 1879 г. о вызове 41 свидетеля с их стороны, не привлеченных к показаниям в предварительном следствии, но способных засвидетельствовать истинную их виновность в происшедших событиях.

«Из обвинительных актов усматривается, что ответственность по возведенному об нас делу падает на одних только нас как в открытых беспорядках в Мамсинской волости, так и в причинении тяжелых побой с увечьем вол. писарю Завалишину; тогда как общий ропот на писаря Завалишина и вол. старшину Галеева разродился во всем татарском населении Мамсинской волости в том, что нами дознано от писаря Завалишина, что будто бы все татарское население, согласно инструкции Губернского по крест. делам Присутствия, должно принять православную веру и никак не далее, как через две недели; вот эти-то возбудительные слова писаря Завалишина и заставили взволноваться всему населению волости, а не одних только нас, 9 человек» (курсив наш — Е. Ч.).

Таким образом, это заявление сразу раскрывает нам, что причина ненависти татар к писарю Завалишину заключалась, прежде всего, в нем самом. Достоверность этого указания вполне очевидна, так как вполне подтверждается «дознанием» и свидетельскими показаниями, которые утверждают, что почти во всех деревнях волости расправиться с начальством решено было целым сходом. В дер. по речке Мамсе Салик Мухамед Салихов на сходе «слышал уговор всех крестьян избить писаря и станового»; Мух. Рax. Ибрагимов, из дер. Байчуриной, на предварительном следствии утверждал, что все его однодеревенцы явились в волость по уговору чтобы потребовать вредную книгу и «перебить писаря и членов»; крестьянин дер. Ясашной Сердобряжки Хусаин Шагеев говорил на следствии, что «все крестьяне его деревни решили идти» в Волостное Правление потребовать вредную книгу и «избить писаря» за то, что он скрывал эту книгу. То же самое происходило в деревне Сосмак-Пшенгер, починке Наокши и др. Так что прокуратуре все это было достаточно известно, но тем не менее в центре судебного разбирательства так и был оставлен вопрос об установлении виновности в избиении писаря. Уже на вторичное прошение подсудимых о вызове новых свидетелей Судебная Палата соблаговолила мотивировать свой категорический отказ:

«Несомненно, что показание этих свидетелей имело бы значение для дела, если бы суду Палаты предстояло разрешать вопрос о виновности в восстании против властей, но Палате предстоит рассмотреть только вопрос, виновны ли или нет преданные суду лица в нанесении побоев сельскому писарю».

Отсюда ясно, что Палата не хотела искать и наказывать виновных в восстании против властей. Это было отвергнуто даже после протеста общему мнению со стороны председателя департамента Судебной Палаты Н.А. Ридмана и согласного с ним Э.Ф. Нагуллы, и даже без мотивировки, в одном из распорядительных заседаний Палаты по этому делу. Вполне очевидно, что Палата принуждена была судить за нанесение побоев, а не за восстание.

Дополнить остается немного. Судебное разбирательство произошло 22, 23 и 24 марта 1879 г. с участием сословных представителей в составе губернского предводителя дворянства А.Г. Осокина, лаишевского уездного предводителя дворянства П.П. Толстого, казанского городского головы Э.П. Янишевского и волостного старшины И.Г. Кутарева под председательством Н.М. Окулова. Защищали татар присяжные поверенные Ю.М. Смельницкий и Н.В. Рейнгардт.

Утвердительные ответы присяжных на пункты, предложенные судом, дали последнему возможность карать как за избиение писаря, так и за восстание против власти. Приговор был весьма суров. Так Мухамед Рахим Ибрагимов, 38 лет, Хамидула Габидуллин, 53 лет, и Саин Шагиахметов, 28 лет, лишены всех прав состояния и сосланы в каторжные работы на заводах на 4 года 1 мес. каждый, с последствиями по 25 ст. Уложения, т. е. с поселением в Сибири навсегда.

Иксан Исмагилов, 26 лет, Абдул Фаткулин, 42 лет и Шигабутдин Гимадутдинов, 32 лет, присуждены к лишению всех прав состояния и ссылке на поселение в Томскую губернию, а Насыбулла Хамитов, 55 лет — в Иркутскую губернию, с последствиями по 26 ст. Ул.

Муртаза Батыршин, 26 лет и Мухаметзян Валишин, 37 лет присуждены были к заключению в исправительное арестантское отделение гражданского ведомства, первый — на 3 года 6 месяцев, а второй — на 1,5 года, с последствиями по 48-й ст. Улож., т. е. после тюрьмы под надзор общества без права жить в столицах и губернских городах.

Приговоренные использовали право кассации в Сенат, но без всякого результата. Сенат кассацию оставил без последствий, и лишь дело одного Валишина передано было на новое решение в Саратовскую Судебную Палату. И вот тут мы видим доказательство того, что Казанская Судебная Палата покарала подсудимых за все преступления по совокупности, хотя обвиняла только в одном. Саратовская Судебная Палата нашла нарушенной ту же 31-ю статью, что и Казанская, но присудила Валишина вместо 1,5 лет тюрьмы и 4-летнего надзора лишь к «аресту при полиции на 3 месяца». Судебное заседание в Саратове происходило 1 сентября 1879 г., так что Валишин провел в предварительном заключении 9 месяцев. Приговор Сарат. Суд. Пал. был приведен в исполнение, но документы молчат, с зачетом предварительного заключения, или сверх оного.

Так было подавлено татарское восстание 1878 г. и свершился суд над некоторыми его участниками.

V. Из всего вышеизложенного мы можем усмотреть, что волнение татар в Казанском крае в 1878 г. явилось выражением негодования главным образом татарского крестьянства по адресу представителей царской администрации в крае, позволявшей себе крупные и постоянные бестактности по отношению к татарам, начиная с волостного писаря и до самого губернатора, совершенно не желавшими считаться с национальными особенностями населения в своей административной работе.

Между тем военная обстановка и осложнивший ее неурожай 1877 г. привели татарское крестьянство, особенно в его середняцкой и бедняцкой части, в весьма возбужденное в социально-политическом отношении состояние, так как наряду с упадком хозяйственных благ слишком остро чувствовался административный гнет. Все вместе заставляло крестьянство искать какого-нибудь выхода из тяжелого положения, не разбирая средств.

А усилившаяся классовая дифференциация татарского населения, рост татарских буржуазных слоев в особенности, и экономическое расслоение крестьянства, из которого одна его часть примыкала к кулацкой и буржуазной группе, а другая или нищала или пролетаризировалась, вызывала особые, иногда даже исключающие друг друга, течения в области социальных, политических и даже религиозных идей, что дополняло и обостряло общее политическое состояние населения края, и без того чрезвычайно напряженное. Конкретно, особенно после турецкой войны, чисто буржуазное течение пантюркизм стал культивироваться и среди татарского крестьянства, но, не найдя там хорошо подготовленной почвы, выразился лишь в том, что крестьяне, вследствие поражения Турции, ожидали ухудшения условий своей жизни.

Столь же буржуазный панисламизм, но более древний, опять-таки был по существу чужд трудовому крестьянству, но через татарскую буржуазию и духовенство прививаемый ему, особенно в противовес миссионерской деятельности православного духовенства на средства российского правительства и по его иногда заданию проявлялся в массовой психологии в религиозном фанатизме, при помощи которого всякий факт мог быть истолкован в любом смысле и легко мог возбудить население к самым неожиданным выступлениям. Ввиду этого всякий нелепый слух, порожденный к тому же представителем власти среди сплошного неграмотного населения, очень быстро распространялся, т.к. находил благоприятную почву, как то было в Казанском крае при хозяйственном упадке и административном нажиме, находил сейчас же своих эксплуататоров из кулаков или буржуазии, не стеснявшихся ничем для своего успеха, как это выразилось в подрыве возможности получения семенной и продовольственной ссуды от земства, или в подрыве целесообразности государственного страхования и противопожарных мероприятий, для небогатого крестьянского хозяйства. Таковы причины движения.

Волнение охватило татарское население, преимущественно середняцкое и бедное крестьянство трех уездов; но татарское население и прочих уездов было неспокойно; со дня на день можно было ожидать вспышки восстания. Волнение выразилось в избиении и смене сельских старост и волостного начальства, недопущении вмешательства полиции и избиении стражников, в избрании на те же должности представителей своих сельских обществ, в установлении караулов по дорогам, в игнорировании и неисполнении распоряжений уездного и губернского начальства. Революционная интеллигенция прошла мимо этого движения; можно указать лишь на одинокое выступление поляка Азаматова в Чистополе, но оно не имело никакой связи с революционными организациями России.

Жестокая расправа с восставшими крестьянами казанского губернатора и весьма пристрастное решение Казанской Судебной Палаты нисколько не содействовали успокоению татарского населения; эти репрессии до поры до времени придавили, приглушили горечь обиды, нанесенной национальному сознанию татар. Губернские власти даже не пытались подумать о том, чтобы использовать татарское движение в целях сокращения административного разгула, наоборот, губернатору это придало еще больше энергии, чтобы показать, что такое «царская власть на местах».

Основным средством борьбы с татарами у Скарятина явилась теперь административная высылка из пределов губернии, которую он применял к «вредному» татарскому элементу всех классов, и общественного положения. В 1879 году были высланы татары Чебоксарского уезда из деревень Янгильдиной и Альменевой Файзулла Гисметуллин, Гафар Абдреев и отставной рядовой Юсуп Якупов. В 1880 г. Судебная Палата разбирала дело о татарском неповиновении властям в Спасском уезде. В том же 1880 году губернатор получил уже разрешение выслать казанского купца Шамсутдина Сагадеева.

Может быть это и не все, что успел сделать губернатор, но важно то, что он своими злоупотреблениями властью по отношению к населению, несмотря на все свои связи в Петербурге с сенаторами и придворными особами, прикрывавшими его «деяния», вызвал сенатскую ревизию. Как ни снисходительно относилась центральная власть к властному самодурству губернатора, но беспокойство населения, постоянные жалобы на Скарятина внушили эту необходимость. Скарятин действовал уже во вред государственным интересам, почему и решено было его «деятельность» обревизовать.

Насколько далеко Скарятин зашел в издевательстве над татарами, показывает со всей очевидностью дело о высылке купца Сагадеева, о чем мы имеем возможность узнать благодаря вмешательству в него сенатора Ковалевского.

16 июля 1880 г. Скарятин делает представление министру Внутренних Дел о высылке из пределов губернии казанского 2-й гильдии купца Шамсутдина Сагадеева, который «давно уже замечался в нравственно-дурном направлении». Сагадеев вел агитацию среди татар в конце осени 1878 г. «по поводу будто бы крещения татар в православие»; он составлял и возбуждал ходатайства в высшие инстанции по кляузным татарским делам, чему способствовало то обстоятельство, что Сагадеев имел постоялый двор и большое знакомство с деревенскими татарами. Во время волнений татар в 1878 г. Сагадеев «был одним из руководителей», дискредитировал представителей местной власти в глазах татар, составлял ходатайства в Петербург и ездил их защищать там на средства, собранные татарами Казанского, Спасского и Чебоксарского уездов; в результате такой поездки он стал распространять среди татар, что центральная власть обещает сделать все «по их желаниям», что «административное начальство губернии будет сменено и назначится генерал-губернаторство». В 1880 г. в марте месяце уговаривал татар, вызванных в качестве свидетелей в Судебную Палату по делу спасских крестьян, обвиняемых в неповиновении властям, «чтоб они не показывали против привлеченных к ответственности», т. к. подсудимые «страдают за веру». «Вообще, — заключает губернатор, — Сагадеев один из агитаторов между татарами, человек пронырливый, ловкий на распускание всевозможных ложных слухов и крайне вредный». Его необходимо и можно только выслать, т.к. отдавать под суд его невозможно. «Произвести же следствие и предать его суду нет возможности, ибо те данные, которые требуются для следствия и суда, не будут достаточно обставлены для благоприятного исхода».

В конце августа из министерства пришло разрешение выслать Сагадеева, но исполнение его задержалось до ноября месяца за отлучкой Сагадеева из Казани. А в ноябре началась уже ревизия, и Ковалевский задержал приведение в исполнение решения.

На основании ознакомления с делопроизводством канцелярия губернатора и вторичного конфиденциального расследования о Сагадееве, сенатор делает представление министру же Внутренних Дел от 5 ноября 1880 г. Оно-то и вскрывает нам истинную картину всего предприятия Скарятина по отношению к Сагадееву.

Основанием для решения губернатора о высылке Сагадеева послужил рапорт исполняющего должность казанского полицеймейстера от 14 июля 1880 г. с результатами негласного дознания о Сагадееве, произведенного по распоряжению Скарятина. Но отличительная особенность этого рапорта та, что в нем не приводится «ни одного фактического доказательства в подтверждение справедливости доставленных полицией сведений о деятельности и нравственных качествах Сагадеева». Утверждая, что Сагадеев составлял «всевозможные прошения» в разное присутственные места, рапорт не указывает, кому именно писались эти прошения и было ли в них что-нибудь противозаконное.

Распространение Сагадеевым ложных слухов «также не подкреплено никакими фактами». Указывая на слухи, идущие от Сагадеева, о предстоящих переменах в составе местной администрации и о том, что царю неизвестно стремление правительства обращать магометан в православие, Ковалевский пишет: «Оставляя в стороне полнейшую голословность этих сведений в рапорте и. д. полицеймейстера, нет никаких указаний на то, что поездка Сагадеева в Петербург и привезенные оттуда известия произвели сколько-нибудь неблагоприятное влияние на отношение татар к местным властям».

Личное ознакомление с делопроизводством о волнениях татар в 1878 г. нисколько не подтвердило указаний губернатора об агитационной деятельности Сагадеева против правительства; мало того, в нем нет никаких указаний на какое-либо участие Сагадеева в этих волнениях.

Наконец, казанский полицеймейстер Мосолов дал такую характеристику Сагадеева, что нет никаких опасений за оставление Сагадеева в Казани, хотя последний, действительно, и пользуется влиянием между деревенскими татарами и, занимаясь адвокатурой, часто ходатайствует по их делам. К этому надо прибавить, что Сагадеев «состоит гласным Казанской Городской Думы, что он имеет в г. Казани собственный дом, содержит постоялый двор и ведет торговлю в Казани и на Нижегородской ярмарке».

Все изложенное дало основание Ковалевскому закончить свое представление так:

«Принимая во внимание, что все обвинения, взведенные на Сагадеева не подтверждаются никакими фактическими данными, что если даже и признать эти обвинения доказанными, то из них нельзя вывести определенного заключения о степени неблагонадежности Сагадеева, что более года уже, как татарское население Казанской губернии совершенно успокоилось, вследствие чего не представляется более оснований возобновлять применение каких-либо чрезвычайных мер, я считаю своим долгом довести обо всем этом до сведения вашего сиятельства на тот предмет, не признаете ли возможным сделать зависящее распоряжение об оставлении Сагадеева в г. Казани».

14 ноября 1880 г. губернатор получил из Министерства Вн. Дел телеграмму: «Прошу сделать распоряжение об оставлении в Казани назначенного к высылке в Вологодскую губернию казанского купца Шамсутдина Сагадеева». Совершенно излишне прибавлять что-либо к характеристике, данной Ковалевским о деятельности губернатора Скарятина по отношению к татарам, кроме разве того, что после ревизии Скарятин был уволен.

*Редакционная коллегия: доктор исторических наук И.К. Загидуллин (научный редактор), кандидат исторических наук И.З. Файзрахманов, кандидат исторических наук А.В. Ахтямова.

**Волнение казанских татар в 1878 г. (Очерк по архивным материалам)

Опубликовано в журнале «Вестник научного общества Татароведения»
(Казань, 1927. № 7. С. 173—202)