Анастасия Цветаева: «Мы не спрашивали, где Галин отец, помогает ли он семье»

Особое место в жизненной программе Галы занимали богатство, деньги и комфортная жизнь: «Я люблю деньги… Деньги помогают создать нужный уровень комфорта» [1]. Неслучайно на протяжении всей жизни Галу беспокоило количество денег: она боялась остаться без них, потому что «для комфортной жизни денег должно быть много», при этом «неважно, откуда они возьмутся и как будут заработаны» [1]. Гала любила жить в роскоши, не задумываясь тратить деньги. Даже испытывая финансовые затруднения, она могла потратить остатки средств на духи. Деньги давали ей свободу, а ее мужчинам — свободу творчества, независимость от заказчиков, рынка и капризов моды. «Счета в банке дают всего лишь свободу и уверенность в завтрашнем дне, а значит, спокойствие» [1]. Обожал деньги и Сальвадор Дали. Они давали ему возможность эпатировать публику и преподносить себя в качестве сумасшедшего богача. Так, одна из любимых забав его юности «заключалась в том, чтобы погружать банковские билеты в виски и ждать, пока они там окончательно размокнут и безвозвратно расплывутся [2]». При этом данная процедура должна была проходить на глазах свидетелей (чаще всего женского пола). Отсутствие денег, особенно в начале совместной жизни, ввергало Галу и Сальвадора Дали в пучину страха. Как написал гений, «наша бедность, отсутствие у нас денег были нашим секретом. Почти всегда у нас не было ни гроша, и мы жили в страхе нищеты» [2]. Но впоследствии С. Дали делал деньги буквально на всем, а девизом для него стала анаграмма Avida Dollars («Алчный до долларов» — лат.).

Деньги, обеспечивающие роскошь, способствовали жизни напоказ, где на первом месте у Галы стояли эстетизм («забота об эстетике жилища и самой жизни — удел женщины») и независимость («теперь я была сама по себе», я «никому ничего не должна») [1]. Уже в юности Гала осознала, что имидж и создаваемый образ оказываются ключом к успеху и известности: «Без надлежащего образа ни сумасшедшая популярность, ни такие же продажи невозможны» [1]. Более того, в ней было заложено «маниакальное стремление ко всему лучшему, к чистоте и качеству» [1]. Обеспечить подобное существование, по мнению Галы, могло только удачное замужество, подразумевающее безоговорочную любовь к мужу («я всегда принадлежала только одному»), а «дети — это обуза, их достаточно родить и отдать на воспитание» [1]. Как утверждает Гала, последний принцип она заимствовала у матери, сочинявшей истории для других детей и поручившей воспитание собственных четверых детей няням.

Еще одним пунктом в кредо было желание жить в особой, творческой атмосфере, связанной с миром искусства. «Скука изнуряла» Галу: «Одна мысль о рутине приводила Леночку Дьяконову в полуобморочное состояние», «ей хотелось свежести, остроты чувств, сознания своей избранности и снова… свободы» [3]. В своей второй, московской жизни Гала, бывшая в то время Еленой, приобщилась к подобной атмосфере и ощутила ее притягательной флер, поняв, что для нее это довольно приятная среда обитания. Дело в том, что Гала дружила с сестрами Цветаевыми и была частым гостем в их доме в Трехпрудном переулке, где царила творческая аура, ставшая для нее образцом для подражания. Отец сестер Цветаевых, Иван Владимирович (1847—1913), был ученым, специалистом в области античной истории и искусства, директором Музея изящных искусств (1911—1913), мать, Мария Мейн (1868—1906), — пианисткой, ученицей А.Г. Рубинштейна. В то время Лена Дьяконова была застенчивой и замкнутой девочкой, довольно пугливой, на ее характер наложили отпечатки атмосфера в родной семье, конспирировавшей многие стороны своей жизни, а также семейный бюджет, не позволявший им вести роскошный образ жизни. Впоследствии Анастасия Цветаева (1894—1993) в своих «Воспоминаниях» обратит внимание на эти черты своей гимназической подруги. Вспоминая счастливые дни детства, она отмечала, что Галя представляла собой «один из самобытнейших характеров, мною встреченных. Взгляд ее узких, поглощающих глаз, движение волевого рта — и она была милее, нужнее всех, что глядели на меня с восхищением. Темы, все, были — общие. Стихи, люди, начинающиеся в вихре рождавшегося вкуса — причуды. В ней, пожалуй, сильней моего — некое оттолкновение; во взлете брови вдруг вспугивающий весь пыл застенчивости короткий взрыв смеха (в ее брате Коле повторенный кровным сходством). Она хватала меня за руку, мы неслись. Чувство юмора в Гале было необычайно: смех ее охватывал как стихия. Как нас с Мариной» [4].

Марина Цветаева, хорошо относившаяся к сестренке и ее подруге, посвятила Лене одно понравившееся ей стихотворение. Анастасия Ивановна следующим образом описывает ситуацию: «Вечер мы неизменно проводим на Маринином диване в ее маленькой комнатке на антресолях, в полутьме. Мы рассказывали о нашем детстве в России, о годах и друзьях за границей. И они (подруги — Галя Дьяконова и Аня Калин, — прим. Е. Я.) с упоением слушали Маринины стихи. Когда Галя восхитилась одним стихотворением, Марина сказала: «Нравится? Я вам его, Галочка, посвящу». Это были стихи «Мама в саду», напечатанные в первом Маринином сборнике «Вечерний альбом» [4].

Мама в саду
Гале Дьяконовой

Мама стала на колени
Перед ним в траве.
Солнце пляшет на прическе,
На голубенькой матроске,
На кудрявой голове.
Только там, за домом, тени…
Маме хочется гвоздику
Крошке приколоть, —
Оттого она присела.
Руки белы, платье бело…
Льнут к ней травы вплоть.
— Пальцы только мнут гвоздику.

Мальчик светлую головку
Опустил на грудь.
«Не вертись, дружок, стой прямо!»
Что-то очень медлит мама!
Как бы улизнуть
Ищет маленький уловку.
Мама плачет. На колени
Ей упал цветок.
Солнце нежит взгляд и листья,
Золотит незримой кистью
Каждый лепесток.
— Только там, за домом, тени… [5]

Выбор данного стихотворения Леной Дьяконовой оказался неслучайным. В нем символически закодирована ее судьба: быть матерью, музой/Мадонной («руки белы, платье бело») и моделью («мама стала на колени») для своенравного гения — мальчика (сначала Поля Элюара, а потом Сальвадора Дали), привязав его к себе. Но данная привязанность оказывается иллюзорной — мальчик ищет уловку, чтобы улизнуть от любящей его матери. Так поступил по отношению к Гале сначала Поль Элюар, сбегая для развлечений к своим очередным подругам и друзьям, а позже — Сальвадор Дали, оставлявший Галу и погружавшийся в одиночество и творчество либо устраивавший эксцентричные выходки для публики, от которых в конце жизни устала сама Гала.

Несмотря на ведущий тип роковой женщины, образ женщины на коленях оказывается характерным для жизни Галы, которая всегда не только внушала, но и уговаривала своих гениев — непослушных мальчиков заниматься только творчеством. Сальвадор Дали в своих сочинениях сравнивал Галу с матерью. «Точь-в-точь как мать, уговаривающая ребенка, который отказывается есть, она твердила мне:

— Ну, Дали, ну попробуй эту редкостную вещь. Это жидкая амбра, причем не жженая амбра. Говорят, Вермеер, когда писал, пользовался точно такой» [6].

Более того, желание мальчика улизнуть от матери связано с вечной проблемой непонимания гения в его окружении, направленности его творческих исканий в иное русло, возможно — трансцендентное, оставляющее след в веках поиском новых впечатлений и/или развлечений.

Сад олицетворяет огражденную (предназначенную для избранных — богемы) райскую жизнь, хаотичную гармонию/гармонический хаос, где хаос связан со страхами, а гармония — с мифами. Солнце олицетворяет энергию и умение возрождаться, а пляшущее солнце в прическе мальчика — его гениальность и умение играть с жизнью. Гвоздика одновременно символизирует и материнскую любовь, и страсть, и оберег. Гала страстно любила своих мужчин, выполняя в их жизни роль музы, жены, матери и советчицы.

Строчка «только там, за домом, тени», омрачающая колорит безмятежной ситуации и висящая над всем стихотворением (Марина Цветаева использует ее в начале и конце произведения), указывает на истинное Я человека, скрывающегося от посторонних и тщательно вуалируемого посредством мифов, а у Сальвадора Дали — еще и посредством сюрреализма и паранойя-критического метода. Помимо этого, повторение строчки можно интерпретировать как пульсацию экзистенциальных страхов на протяжении всей жизни, их постоянное присутствие и напоминание о себе в непредсказуемых, порою безмятежных мгновениях.

Несмотря на всю лучезарность ситуации в саду, «мама плачет»: она осталась в одиночестве, в своем субъективном предстоянии жизни (перед лицом смерти), со своим цветком, со своими (невысказанными/неизрасходованными/потаенными эмоциями, чувствами и мыслями), с нерастраченным материнством (как известно, воспитание единственной дочери Гала перепоручила родственникам Поля Элюара, а впоследствии полностью прекратила общение с ней). Таким образом, незатейливый сюжет цветаевского стихотворения развернулся при интерпретации в реальную трагическую жизненную ситуацию, прожитую Галой внешне благополучно, но внутренне в страхах и одиночестве.

Как мы считаем, выбор данного стихотворения неслучаен и явно указывает на особый дар Галы — интуицию, благодаря которой она предвидела возможности и старалась никогда не упускать их. Заметим, сама «возможность безмолвствует, не угрожает, не проклинает, но тот, кто из страха смерти позволяет ей умереть, будет всего лишь обманщиком — вроде облака, которое обманывает долгое ожидание солнца» [7]. На протяжении всей жизни Гала постоянно прислушивалась к собственному интуитивному (про)зрению, осуществляя правильный выбор траекторий своего движения. Возможно, жизнь в атмосфере страхов способствовала обострению интуиции, оберегающей Галу от неблаговидного/опасного/ненужного. Отметим, Сальвадор Дали всегда восторгался «уникальнейшей, не знающей себе равных интуицией» Галы [2]. Он считал, что Гала обладает редкостной интуицией медиума, что придает ее образу особую мистичность: она никогда не ошибалась и точно предсказывала события, в том числе гадая на картах. Гала использовала все возможности, встречаемые на ее пути, заставляя их работать на себя: у нее была своеобразная прозорливость «для случайностей разомкнувшейся ситуации» [8].

Сам Дали, ошибаясь в повседневности, «лучше и яснее видел будущее» [2]. Особую роль в его предсказаниях играли творчество и паранойя-критическая интерпретация образов. Навязанные воображением образы и произвольность событий при их трактовке оказывались пророческими символами, предсказывающими будущее. Данный факт одновременно удивлял и восхищал Сальвадора Дали, лишний раз убеждая его в собственной гениальности.

Возвращаясь к записям Анастасии Ивановны, выделим еще несколько интересных моментов. Цветаева вспоминает их тактичное отношение к бедности Елены Дьяконовой: сестры Цветаевы старались не обращать внимание на данное обстоятельство. Дело в том, что творческая атмосфера семьи, наличие в доме Цветаевых артефактов культуры, возможность путешествий казались фоном, на котором становилась явной бедность семьи Галы, где не позволялось ничего лишнего, не было атрибутов роскоши, не бывали именитые гости. О небогатой жизни в родительском доме, впоследствии тщательно скрываемой Галой, говорят немногочисленные факты. Так, известно, что лишь однажды Елена Дьяконова во время каникул побывала в Крыму, «на побережье Черного моря, и этот отдых оставил в ее памяти самые светлые воспоминания» [9]. Косвенно о бедности семьи говорят и воспоминания Н. Касаткиной об ее отце в старости. В них Дмитрий Ильич Гомберг, опытный адвокат и профессор, предстает довольно скромно одетым: его «костюм, хоть и старенький, всегда сидел на нем отлично. Профессия обязывала его держаться и выглядеть прилично» [10].

Но Цветаевы не акцентировали внимание на материальном:

«Мы никогда не говорили о семьях и о среде Гали и Ани — о нужде первой, богатстве второй (у родителей Ани была вилла в Остенде, на море). Мы не спрашивали, где Галин отец, помогает ли он семье. Галя держалась с достоинством истинной гордости — совершенно просто, естественно, независимо, не снисходя спросить, почему хуже других одета, не снисходя замечать свои платья (то, что из Сандрильон и делает героинь бала, за руку только с Судьбой!). И когда на Маринином диване мы говорили о будущем! — неизвестном — всех нас: путешествия, люди, зовущие гудки поездов, — Галя слушала Марину, точно глотала живую воду.

Часы шли, Гале надо было идти, мы выходили из темноты, жмурясь от света зажженной керосиновой лампы. От тоски ли вечного расставания — вот еще одно — чуть знобило? От холода ли нижних высоких комнат, когда, спустясь волшебной лестницей нашего детства, мы входили в полутемную залу с лунными полосками зеркал?» [4]

Удивительно, но благодаря дружбе с сестрами Цветаевыми и их занятиям литературной деятельностью до нас дошли воспоминания об их подруге детства — Гале Дьяконовой, девочке скрытной, внимательной, смешливой, но обладающей мощным интеллектуальным потенциалом. Необходимо отметить, что перечисленные черты, впоследствии мощно развившись, превратят Галу в роковую и роскошную женщину, попавшую в лучи славы и тщательно скрывающую свои страхи.

«Властная и непреклонная, с некрасивым лицом, жестким взглядом… и идеальной фигурой, она вызывала всеобщее восхищение», завоевывая «сердца мужчин, в том числе и посредством своей суровости, своих непомерных требований, которые даже не думала скрывать, посредством своего умения нагонять страх и получать наслаждение от того, что другим было неведомо» [9].