Помочь сиротам при живых родителях

Ковид усугубил проблему социального сиротства

Проблема социального сиротства набирает обороты. Причинами служит множество обстоятельств, но, если брать «свежие» — конечно, это пандемия. Дети и родители долго сосуществовали в закрытом пространстве. Пришлось перестроить ритм жизни — как и во всем социуме. Многие родители теряли работу. Многие семьи погрязли в бытовых конфликтах — ведь порой бывает сложно проводить 24 часа в сутки всем вместе на замкнутой территории. Увеличилось количество случаев семейного насилия. А дети, варившиеся в этом котле вместе с родителями, получали психологические травмы не менее серьезные, чем взрослые.

Сложнее всего в социальном сиротстве запущенные случаи, когда дети вынужденно попадают в поле зрения правоохранительных органов, органов опеки, медиков. С этим приходится работать, и это тяжелый путь, потому что, как правило, таких детей сложно выводить из травмы. И самое большое препятствие в этом — если родители не хотят вовлекаться в процесс, а это бывает не так уж и редко.

Два разных блокнота

Как работать с такими случаями? Каждая ситуация индивидуальна. Но каждая история требует от взрослых посмотреть на ребенка, на подростка внимательно и открыто. Приведу историю девушки, назовем ее Алина. В техникуме она столкнулась с буллингом (и это, по моему опыту, — один из самых частых случаев). Родителей у нее нет, ее опекуном была тетя. Алина закрывалась в себе и постоянно находилась в стрессовой ситуации. Она любила рисовать и как бы «выливала» весь негатив в рисунки. У нее был переходный возраст, и жила она в мыслях суицидального плана: «жизнь ни к чему», «я — чудовище». Она принесла психологу свою рабочую тетрадь, в которой были рисунки-«страшилки».

Мы начали с ней общаться, и я спросил у нее, не хочет ли она быть нашим волонтером. Предложение необычное для подростка, ведь он привык жить в среде, где тети-дяди пытаются тебя оздоровить, направить на какую-то мысль. И это «оздоровление» — тоже поддержка, но оно все равно представляет собой какое-то копание в тебе, «напряг» по-современному. И очень неожиданно, когда тебя не поучают и ничего не требуют. Просто говорят: «Не хочешь порисовать на наших стенах, мастер-класс ребятам показать, выставку организовать? Может, тебя еще из сварки научить лепить что-то такое интересное, которое поможет тебе реализоваться как личность, как художник?»...

Я увидел в ее глазах блеск. Она сначала улыбнулась, потом так провокационно на меня посмотрела — думая, наверное, что я что-то замышляю. Я не стал давить, просто сказал: «Подумай, это классно, а можешь ты помимо этих страшных штучек крутые вещи рисовать?». Комплексная работа дала результат, и через какое-то время девочка принесла другой блокнот. И в нем были уже не страшилки, а нормальные рисунки совсем других цветов, с другим посылом. Сейчас мы можем с уверенностью сказать, что девочка не только обрела себя как личность — она влилась в коллектив в техникуме, ее приняли. Мы поработали и с теми ребятами. Выяснилось, что коллектив ее изначально и не отвергал, просто они жили в потоке жизни на два шага вперед, и отстающий, спрятанный в своем коконе человек у них вызывал недоумение. Они не могли в нем разобраться.

Кризис может быть и в благополучных семьях

А вот другой кейс — благополучная семья с двумя детьми-погодками. Старший мальчик дома вел себя нормально, а когда приходил в школу, проявлял агрессию — ругался с учителями, дрался с одноклассниками. В родительских чатах писали: переводите его в другую школу. Ему было лишь 9 лет, а он уже был на карандаше комиссии по делам несовершеннолетних. И здесь большим плюсом было то, что родители хотели помочь — просто не знали, как. Дело было не в классе, а в домашней обстановке. И это могло поставить в тупик неопытного педагога: ведь дома всего было в достатке, родители проводили с детьми много времени.

Оказалось, что мальчик «закусывался» с младшим братом. Пытался, как отец, быть жестким, грубым, переносил эту модель в класс — туда, где мог это делать, проявлять там доминацию. Мы прописали семье режим, работали с родителями и проводили семейные консультации, смотрели, как они взаимодействуют вчетвером, давали рекомендации детям и взрослым. Поработали мы и со школьным психологом, и с классным руководителем.

Мальчика рекомендовали показать узкопрофильным специалистам, которые при диагностике увидели, что он демонстрирует агрессивность, не свойственную детям в его возрасте. Он был неусидчивым, было слишком много энергии, хотя он занимался спортом. Ребенку назначили лечение, которое сдерживает его агрессивность (витамины, травяные успокаивающие лекарства).

Комплексная работа в течение года дала результаты. Мальчики в школе обозначают себя хорошо, успокоился родительский комитет.

И тут самое главное — что мы помогли родителям разобраться в их родительских компетенциях. Просто часто решения, которые они принимали в качестве наказания — забрать телефон, отключить интернет — вызывали еще большую агрессию. Дома дети вели себя нормально, но «догоняли» в другом месте. Иногда мы видели, что и эти родители сами вели себя, как дети. Когда мы с ними это разбирали, отец сам говорил: «На самом деле, веду себя как пацан».

Почему НКО жизненно необходима помощь властей?

Любая НКО, подобная нашей, очень нуждается в помощи. И не только в финансовой. Большое благо я вижу во взаимодействии некоммерческих организаций с властями. Государство проводит большую работу на ниве искоренения социального сиротства, но этого может быть недостаточно в связи с нехваткой ресурсов, которые позволили бы решить проблему в комплексе.

Сложность заключается в том, что родители часто не хотят идти на контакт с государственными структурами — боятся штрафов, опеки и тому подобного, а с НКО работать соглашаются.

Но бывает и так, что для асоциальных семей НКО становится лишь инструментом для выкачивания денег: «Погасите нам долг в 64 тысячи за квартиру, и у нас все будет хорошо». Но ведь не будет...

На моей памяти случай, когда долг за квартиру составлял 30 тысяч рублей, за детсад — около 7 тысяч. Маленькие дети не ходили в садик по полгода из-за долга. Наша организация обращалась в садик, руководство шло навстречу и брало детей в группы. Госструктура даже была готова аннулировать этот долг. Но родители продолжали вести аморальный образ жизни, игнорировать и нас, и садик, и администрацию, и дети все равно сидели дома — в довольно плачевных условиях...

В большинстве случаев, когда усугубляется ситуация, мы идем до конца и пытаемся вытянуть семью. Но бывает, что помочь не можем. И тогда родителей все-таки лишают родительских прав — сиротство становится не просто социальным, но и фактическим. Однако, в любом случае, взаимодействие с официальными органами и государственными структурами помогает снять множество проблем.

Пример такого сотрудничества — включение пьющих родителей в программы реабилитации. Есть, например, государственная программа, поддерживаемая президентом республики — «Точка трезвости». В сложных случаях, без взаимодействия НКО и власти, сложно добиться существенных результатов. По федеральным законам НКО имеет право работать с семьей только по заявлению родителей. Если тут есть соглашение со школой, можно провести общую работу, например, с классом.

А если родители не согласны? Тогда можно действовать только через официальные органы. Но мы видим недостаток работы государственных структур в том, что зачастую они реагируют слишком медленно. Если, например, в семье происходит насилие, долго ждать ни в коем случае нельзя. Но государство не имеет права влезать в частную жизнь. Эти механизмы, с одной стороны, правильные, а с другой стороны, противоречат законам безопасности личности в семье. И если их внимательно доработать, то многие вопросы смогут решаться гораздо быстрее.

Еще существенный недостаток: детям, достигшим совершеннолетия, уделяется меньше внимания по сопровождению — особенно со стороны государства. Как только за 18 перешагнул — «ты стал взрослый, флаг тебе в руки, барабан на шею и до свиданья! Хочешь — танцуй, хочешь — песенку пой!». И профилактика сиротства тоже предполагает работу с детьми до 18 лет. Единственная лазейка — если в семье несовершеннолетний ребенок, и НКО начало с ним работать, она вправе продолжать помогать ему и по достижении им совершеннолетия.

Где взять деньги и как бороться с мошенниками

Работу программы профилактики социального сиротства в республике инициировала компания ИКЕА. Среди других ключевых партнеров — ŠKODA, Газпромбанк, P&G. Тем не менее, основа нашей деятельности — это частные пожертвования. Жертвователь может оформить подписку или сделать разовое пожертвование.

У нас работает команда фандрайзеров, которая имеет связь с каждым жертвователем. Каждый человек может обратиться напрямую в нашу программу — приехать в офис, ознакомиться с программой, работой, специалистами. Он может пообщаться с теми, кому мы помогаем (если, к примеру, приехал в офис во время консультации). То есть наши жертвователи видят каждый рубль, пущенный в дело. Никакой наличности никто не собирает. У сотрудников белая зарплата. Все это свидетельствует о прозрачности организации.

Но, к сожалению, бывают случаи, когда посторонние люди собирают средства, прикрываясь известным благотворительным брендом. На такие случаи мы реагируем, выезжаем на место, проверяем. У нашей программы есть соглашение с правительством, и работа фандрайзеров осуществляется с письменным уведомлением на имя премьер-министра. Так что это всегда можно проследить. Если человек интересуется информацией, он может зайти на сайт, страницы в соцсетях, связаться с руководителями коллективов и проектов. Наша команда фандрайзеров даже создала несколько роликов, в которых сказано, как распознать мошенников и лжефандрайзеров.

Важно помнить, что законом сбор на личные карты запрещен. И если кто-то в соцсетях дает номер своей карточки, то высок риск нарваться на мошенничество!

Недоразумение может произойти в любой организации. Важно, как подходят к его решению. Например, к нам обращались в случаях, когда со счета человека списывались средства. Такое технически невозможно без согласия клиента, но может быть так, например, что он по незнанию оформил регулярные пожертвования вместо разового. И такие ситуации мы решаем: если человек пожертвовал по ошибке, то мы возвращаем ему деньги.