Татьяна Шахматова: «Словом года в мире стал «локдаун», а в России — «самоизоляция»

«Произошли мощные сдвиги и в самовосприятии, и в нашем отношении к миру»

— Татьяна, как пандемия COVID-19 обогатила великий и могучий? Насколько существенно распространение новой коронавирусной инфекции повлияло на русский язык?

— Пандемия в первую очередь поменяла нас самих. Мы столкнулись с новыми вызовами. На карантине мы стали другими и сами о себе узнали много нового. Произошли очень мощные сдвиги и в самовосприятии, и в нашем отношении друг к другу, и к миру вообще, его нестабильности.

Сдвиги произошли просто огромные, как результат появилось большое количество новых слов. Проект «Слово года» показал, что слова «карантин», «самоизоляция», «дистанцирование», естественно, «ковид» прочно вошли в обиход. «Ковид», как ни странно, не стал словом года ни в России, ни в мире. Словом года в мире стал «локдаун» (lockdown), а в России — «самоизоляция» и «удаленка». Конечно, коронавирус явился причиной серьезных изменений, но сами эти изменения связаны в первую очередь с локдауном, карантином и самоизоляцией. Именно поэтому эти слова вышли на первый план и стали самыми важными.

— Почему слово года в России отличается от мирового?

— В целом-то мы совпадаем с мировыми тенденциями. В английских словарях словом года признан «локдаун», а у нас — «самоизоляция». У нас же не был официально объявлен карантин, «самоизоляция» — слово с более размытым значением, как, собственно говоря, и сама наша изоляция не совсем европейский локдаун. Но в целом это слова-синонимы. В обоих случаях важен именно процесс сидения дома. Мы также совпадаем в словах «ковид», «коронавирус», «дистанция», «дистанцирование». Некоторые отличия в главных словах года связаны с разными социально-политическими обстоятельствами, в которых проходили наши изоляции. В английский язык вошли такие слова, как furlough — принудительный неоплачиваемый отпуск, key worker — работник жизненно важной для функционирования общества специальности. В России же на первый план вышли слова «Конституция», «поправки», «обнуление», поскольку мы были захвачены этими процессами.

Слова года, как правило, отражают именно актуальную повестку — все, что связано с эпидемией, новыми условиями работы и учебы (удаленка, дистанционка, Zoom, zoom-конференция, zoom-бомбинг — попытка вторгнуться в чужую конференцию ради смеха или даже мошеннических действий).

Активизировались такие слова, как «вакцина», «маска», «перчатки», «симптом», «инфекция», «пульсоксиметр». Обратной тенденцией повышенного интереса к медицинской тематике стало, естественно, отрицание ковида, и тут появились такие неологизмы, как «ковидиот» и «ковид-диссиденты».

Конечно, коронавирус явился причиной серьезных изменений, но сами эти изменения связаны в первую очередь с локдауном, карантином и самоизоляцией. Именно поэтому эти слова вышли на первый план и стали самыми важными

«Неологизмы, основанные на языковой игре, из России подтверждают нашу иронию по отношению абсолютно ко всему»

— На ваш взгляд, «ковидные» неологизмы надолго войдут в речь или исчезнут, как только пандемия стихнет?

— Понятно, что как только стихнет пандемия, в первую очередь уйдет медицинская тематика. Мы перестанем пользоваться масками, это слово уйдет из нашего лексикона и перестанет быть настолько актуальным. Ненормально, что мы стали использовать в повседневной речи слово «пульсоксиметр». Когда, дай Бог, а я надеюсь, что это произойдет очень скоро, вакцина действительно начнет работать, сформируется коллективный иммунитет и мы вернемся к более-менее привычной жизни, слова из медицинского лексикона нас оставят.

Другое дело, что появились слова, описывающие реалии удаленной работы, нового опыта преподавания, получения знаний, ведения бизнеса, переговоров — удаленки, дистанционки и все, что с ними связано. Вплоть до того, что появились развлечения — zoom-вечеринки, а моя мама-пенсионерка, к примеру, поучаствовала в онлайн-марафонах по садоводству (!), была очень довольна, и теперь «прямой эфир» у нее ассоциируется совсем не с телевизионным форматом, а с «Инстаграмом». Стоит ли говорить о работающих людях и учащихся, для многих из которых сетевая реальность заменила реальность офиса, школы, вуза.

Далеко не факт, что, вернувшись к обычной жизни, мы полностью исключим эти форматы взаимодействия из своей практики. Я даже уверена, что мы их прочно освоили. Просто потому, что это удобно — та же доставка, бесконтактные способы получения различных товаров и услуг. Наверное, слова вроде «дистанционки», «удаленки», «zoom-конференций» будут актуализироваться и прирастать новыми смыслами в формате интернет-коммуникаций.

— У вас есть собственные «любимчики» среди этих неологизмов?

— Неологизмы из России, как обычно, подтверждают нашу иронию по отношению абсолютно ко всему. Например, появились такие слова как «симонянить» (врать, скрывать правду), «дзюбить». Мне очень нравится выражение «до н.э.» (до начала эпидемии) — здесь отлично обозначена барьерность нашего времени. «Ковидиот» — тоже замечательное слово. И «удаленщик года» мне тоже очень нравится.

Все протестные настроения в Беларуси поражают креативным потенциалом. Протест Беларуси можно назвать всенародным. И в этих обстоятельствах возникает много остроумных, забавных неологизмов

Что касается Беларуси, где я сейчас живу, все протестные настроения здесь поражают креативным потенциалом. Протест Беларуси можно назвать всенародным. И в этих обстоятельствах возникает много остроумных, забавных неологизмов. Появляется ощущение, что нет отчаянного трагизма восприятия этой ситуации, а есть мощная внутренняя надежда на то, что она разрешится. Мне очень нравится слово «пересидент» — «президент, который пересидел». Есть и выражения «типа президент», «самопрезидент». Лидера Беларуси также сейчас начали называть «крепкий картошек» или «картофельный пюрер». Также забавное словосочетание — «преждевременная инаугурация». Реалии революционного Минска, атмосфера общей подозрительности, еженедельные марши, задержания — все это трагично. Но с другой стороны, люди преодолевают этот трагизм юмором, карнавальной витальной силой слова. Например, омоновцев называют «оливками» — из-за цвета формы, или «космонавтами». Автобус с омоновцами — «булка с изюмом». Представителей силовых структур переименовали от обратного и называют «слабовиками». А сторонников Лукашенко — «ябатьки».

— На вашей памяти были события, которые настолько поменяли лексикон, как пандемия COVID-19?

— Если говорить о России, то наш лексикон очень сильно поменялся после развала СССР. У нас полностью поменялись реалии, лексика. Советский лексикон за 90-е годы прошлого века практически полностью ушел — все эти «партячейки» и «партсобрания», «социалистическое соревнование», «колхоз», «госплан» стали историзмами. Все это сменилось «новыми русскими», «новыми экономическими отношениями», «рыночной экономикой», а «перестройка»— «свободной рыночной конкуренцией».

Это был шквал новых слов, идей, абсолютно новый вектор в развитии литературы. Каждый период серьезной ломки приводит к изменению лексикона.

Если говорить о России, то наш лексикон очень сильно поменялся после развала СССР. У нас полностью поменялись реалии, лексика

«Когда случился COVID-19, актуализировалась новая этика»

— Какие любопытные тенденции вы могли бы обозначить?

— Недавно я пересматривала собственные статьи по поводу слов года прошлых лет. В результате выискался очень интересный момент. В 2016 году для СМИ словом года была выбрана «постправда» (обстоятельства, при которых объективные факты являются менее значимыми при формировании общественного мнения, чем обращения к эмоциям и личным убеждениям). В 2017 году первенствовало слово «фейк-ньюс». А 2019 год подкинул нам слово «постирония» (сатирический прием, в котором искренность становится трудно отличить от иронии). Это когда люди настолько заигрались в постмодернистские коды, что, получая какую-то информацию, мы не можем понять — шутка это или всерьез.

Когда я просматривала, какие слова будут выскакивать с пеной интернета на поверхность в 2020 году, то обнаружила очень интересную тенденцию. В 2020 году было опубликовано немало статей на тему, как же отличить фейковую новость от настоящей. Более того, появляются даже пособия на эту тему. Это говорит о том, что если в 2017 году слово «фейк-ньюс» было для нас новым и пугающим, то к 2020 году мы привыкли и такие новости стали частью нашей реальности. Мы научились с ними жить, но, конечно, не всегда бывает просто отделить одно от другого. Наверное, каждый более-менее образованный и вменяемый потребитель современных СМИ скажет, что фейк не имеет продолжения, а также оперирует эмоциями, а не фактами.

Получается, что слова, которые еще недавно были для нас неологизмами, — «постправда», «фейк-ньюс», «постирония», вошли в нашу жизнь, мы с ними свыклись, и, наверное, сейчас наступает новая эпоха. Мы уже привыкли к странным новостям, научились с ними жить, привыкли к абсурдным поворотам, соединению несоединимого, научились жить в мире, пережившем «сдвиг по фазе», тут явно просится какое-то новое слово, обозначающее состояние человека, приспособившегося к абсурду. Литературоведы называют такого героя героем постабсурда.

Есть еще один интересный момент, связанный с актуализацией словосочетания «новая этика» ввиду растерянности человека перед новыми условиями. Известный лингвист и нейрофизиолог Татьяна Черниговская на самой заре пандемии применила очень удачное выражение — Homo Confusus, «хомо конфузус» (человек растерянный). Оно очень хорошо характеризует состояние, которое постигло нас в связи с пандемией. Мир и так был неустойчив и постоянно вылетал с наезженной колеи. А пандемия в итоге вытолкнула нас в чистое поле. И весь ужас перед новой эрой информации, перед новыми способами общественного регулирования, которую COVID-19 подстегнул, заставив нас пересесть за компьютеры и перенести свою жизнь в социальные сети, выражает новая этика. О значении этого словосочетания до сих пор спорят. И даже принципиально определиться, есть ли эта самая новая этика или этика все еще старая, до сих пор не удается. Настолько это сложноуловимое понятие.

Новая этика появилась не на пустом месте. В 2017—2019 годы на первый план вышли слова, значение которых связано с психотравмой и психологической защитой. Например, в 2018 году очень популярным было слово «токсичный». Вошли в обиход и слова «газлайтить» (от английского названия пьесы «Газовый свет» — форма психологического насилия и социального паразитизма, задача которого — заставить человека мучиться и сомневаться в адекватности своего восприятия окружающей действительности), «триггерить» — нажать на какую-то эмоцию, чтобы человек взорвался, «хейтить», «школьный буллинг», «личные границы».

Это, безусловно, тенденция, которая говорит о том, насколько стала важна эмоциональная чувствительность. Мы двинулись внутрь, вглубь себя.

С одной стороны, мы хотим быть более гибкими и мягкими, появляются движения типа Me Too, но с другой — этот процесс выливается в публичную травлю, преследование за слова, какие-то откровенные нелепицы

И в 2020 году это все тоже остается актуальным и даже получает свое продолжение. Но параллельно с этой тенденцией возникает еще одна, где ключевая роль в идее этичности — что правильно, кто прав. Новая этика — как раз попытка посмотреть на нас еще и со стороны, что этично и не этично, что правильно, а что не правильно. Пока шаги в этом направлении, скажем так, скорее хаотичны. С одной стороны, мы хотим быть более гибкими и мягкими, появляются движения типа Me Too (хештег, мгновенно распространившийся в социальных сетях в октябре 2017 года, подчеркивающий осуждение сексуального насилия и домогательств), но с другой — этот процесс выливается в публичную травлю, преследование за слова, какие-то откровенные нелепицы. Можно вспомнить недавний случай с Джоан Роулинг, когда непонятно, за что человек оказывается исключен из фильмов по собственным сценариям, с ней перестают заключать контракты и так далее.

— Насколько новая этика связана с пандемией?

— Она, безусловно, связана. Это психологическая реакция на тот ужас, который мы испытали. Это психологическая реакция защиты на потерю контроля.

Мир оказался еще более неустойчив, чем казался. Выстроенная годами стратегия жизни может оказаться просто нелепой перед лицом мирового ужаса, и люди пытаются опереться на этот внешний этический императив, как путник опирается на посох.

Жизнь до пандемии с ее ускоряющимися темпами и без того напрягала, мы постоянно находились в состоянии стресса, что актуализировало слова-психотравмы. А когда случился COVID-19, с новой силой актуализировались споры вокруг новой этики, в силу того, что человек оказался «хомо конфузус» перед лицом новых внешних обстоятельств.

«Пока я дописывала детектив, разыгралась пандемия»

— Планируете ли вы писать что-то на злобу дня, используя новые словечки?

— В этом году меня унесло из художественной прозы обратно в литературоведение. Впрочем, это и есть моя первая специальность. Мне оказалось гораздо любопытнее наблюдать. Посмотреть, как все эти изменения отражаются на современной литературе. С коллегой из Белорусского университета Еленой Лепишевой мы делали серию роликов о современной драме — «Коронавирус в новейшей драматургии». Естественно, быстрее всех отреагировала драматургия. Удивительно, что появилось очень много комедий. То есть первое, чем отреагировала литература на пандемию, — смехом. Это самая главная тенденция.

А в Белоруссии мне еще и выпало настоящее исследовательское приключение — мне стали известны новые биографические данные о времени службы Александра Сергеевича Грибоедова в Бресте, которые, помимо прочего, проливают свет на очень любопытные обстоятельства из истории создания комедии «Горе от ума». И вот где настоящий филологический детектив.

Причем история оказалась связана и с Казанью, как это ни удивительно звучит. Потому что впервые об этих фактах биографии Грибоедова заговорил в 1916 году ученый Казанского университета Н.М. Петровский. Что это за факты, почему исследование Петровского оказалось забыто и, главное, кому и зачем это оказалось нужно — об этом мы даже сняли целый сериал на моем канале на YouTube, который посвящен филологическим расследованиям.

По этому поводу мы постоянно общаемся с историками из Бреста, я сама несколько раз ездила в Брест. С коллегами-филологами, занимающимися компаративистикой и историей драматургии, мы бесконечно это все обсуждаем, пишу статьи. Это меня чрезвычайно захватило, как вы понимаете.

Что касается моего собственного творчества, еще до пандемии я начала писать герметичный детектив на египетскую тему, экзотический, на стыке языковых и межкультурных границ, но зависла в процессе. Потому что мы вдруг разом всем миром попали в герметичный детектив. Очень сложно говорить об этом, когда еще все не закончено.

Что касается моего собственного творчества, еще до пандемии я начала писать герметичный детектив на египетскую тему, экзотический, на стыке языковых и межкультурных границ, но зависла в процессе. Потому что мы вдруг разом всем миром попали в герметичный детектив

— Вы отложили эту работу?

— Я продолжаю работать над этим детективом, он даже практически закончен, просто в этот раз его судьба — отлежаться чуть подольше, но я обещаю не разочаровать своих читателей.

— Сейчас вам кажется кощунством выпускать такой роман, пока пандемия не закончилась?

— Да, есть и такое странное ощущение. Некоторые считают, что это сродни какому-то хайпу — писать на такие темы в данный момент времени, что это даже неэтично по отношению к читателю и что нельзя написать хороший текст, будучи слишком погруженным в реалии. Как литературовед я знаю, что это не так, хороший текст может появиться когда угодно, видимо, как писатель я отношусь к категории людей, которые долго будут обдумывать. Так что я считаю, что пока этот роман должен отлежаться.