Артур Набиуллин, «Самрух»: «Все чаще меня просят рисовать в стиле Дейнеки»

— Артур, расскажи о своем творческом объединении, чем вы занимаетесь?

— Мультимедиа-оснащением музеев, образовательными программами, анимацией. Я приехал в Казань из Москвы, мне стало там скучно. Был вариант уехать на Запад. Но я сделал для себя такой рывок, потому что на тот момент в Москве мне не хватало людей, готовых к экспериментам, готовых исследовать области, до которых никто не добрался. А в целом, по отъезду куда-то на запад, — хотелось что-то сказать в своей стране. Художнику важно говорить на своем языке. Мы тут 8 лет, многое получилось и много потенциала удалось заложить на будущее.

Город я выбрал удачно. Тут очень много специалистов по IT, есть мoщная база выпускников художественных школ.

— Над какими проектами работало объединение?

— Музей «Городская панорама», Музей археологии дерева, Музей Казанской иконы.

Из федеральных, где мы участвовали в команде, — Главный храм Вооруженных Сил Российской Федерации, Дворец гимнастики Ирины Винер-Усмановой. Кое-что мы делали на открытии парка «Зарядье», на выставке «Россия — моя история».

— Ты ведь работал в кино, почему пошел в музеи?

— Я работал и в кино, и на ТВ. Но мне всегда было интересно разрушить рамки экрана физически, а не только драматургией. Сделать к примеру те прикольные футуристические интерфейсы, которые я делал для различных фильмов реальными.

Как заложить художественную ценность реализации в меньшую смету? Но, с другой стороны, гораздо активнее начинают обращаться зарубежные заказчики, поэтому с этой стороны становится интереснее, но на качество местных проектов наши успехи за рубежом никак не влияют

У меня отец — музейщик. А я сам даже работал в студенчестве охранником в музее Нестерова в Уфе. В Казани эта история началась с того, что ко мне приехали друзья из Москвы, киношники. Мы пошли в Национальный музей, заскочили по пути. Нас смутило даже не то, как там все было устроено, не дизайн и подача материала, а те рамки, которые выстраивал персонал, все, что касается правил поведения. Доходило до абсурда: нельзя стоять на полу со специальным каленым стеклом для стояния на нем. Нельзя смотреть в окно! Звучит неправдоподобно, но так это было на самом деле. Я подумал, что могу что-то в этом изменить. По крайней мере в части интерактивного взаимодействия. Хотя сейчас мне кажется, что в таком отношении смотрителей что-то есть: к примеру, в каком-нибудь зале про Советский Союз в этом была бы очень неплохая фишка. Кстати, Нацмузей обновляется, думаю, может, что-то в нем произошло или произойдет.

— Как я понимаю, вы работаете и с государством, и с частными подрядчиками?

— Да, но частный музей — самая классная форма, по крайней мере пока. На тендерах выигрывает тот, кто скидывает ценник. Вот сейчас говорят, что из-за курса доллара мы превращаемся в Китай, у нас тут дешевая рабочая сила. Но в предложениях нельзя учесть все расходы. К примеру, нам нужно каждые два года полностью обновлять рабочие компьютеры, а это минимум по 250 тысяч за машину. А если компания пришла играть на понижение, она не закладывает подобную амортизацию и тем более просто не может заложить участие хороших художников в проекте. Ведь как заложить художественную ценность реализации в меньшую смету? Но, с другой стороны, гораздо активнее начинают обращаться зарубежные заказчики, поэтому с этой стороны становится интереснее. Но на качество местных проектов наши успехи за рубежом никак не влияют.

— Что происходит с фирмами, подобными вашей, сейчас — в условиях пандемии?

— Такие фирмы зарабатывают на музеях и выставках. Кроме того, мы занимаемся анимацией, спецэффектами и оформлением титров для фильмов, образовательными проектами, что-то зарабатываем. Мы делаем один-два музея в год. Это долгие проекты. Музеи, которые я буду делать через 2—3 года, я обычно обсуждаю заранее. Но я сейчас ничего нового не обсуждаю — того, что находится в стадии плана.

Это влияет не только на фирмы, но и на новых специалистов. Понятно, что с одного курса художников будет один-два классных специалиста. Когда складываются такие ситуации, как сейчас, скорее всего, не будет никого.

Люди уйдут в те сферы, где деньги есть здесь и сейчас, — в рекламу, займутся ремонтом... Потом, когда ситуация нормализируется, начнется возврат какой-то. Но это потеря времени и, главное, навыков.

Классные примеры — прекрасный музей Сайдашева, музей пожарной охраны с динамическими макетами. Это новаторские вещи для того, что было 30 лет назад

Есть еще проблема, к сожалению, часто приходится слышать: мол, у нас в Казани нет дизайнеров и художников. У нас они есть, тем более если говорить про Поволжье — от Нижнего Новгорода до Уфы. Мы все можем работать в Казани, это одна среда. В результате сюда начинают приглашать людей из Питера, Москвы. Хотя у нас в Казани своя давняя история с музеями, у нас есть свои стиль, образ, подход, свой сторителлинг. Мы знаем, как показывать хронологию, подавать материал, знаем главное — свои локальные особенности восприятия.

Классные примеры — прекрасный музей Сайдашева, музей пожарной охраны с динамическими макетами. Это новаторские вещи для того, что было 30 лет назад. В некотором смысле у нас есть мощный фундамент. Говорить, что недостаточно художников в городе, где сотню лет работает училище искусств, — странно.

Да, мы просто не очень умеем их рекламировать. Пока в городе недостаточно развит арт-рынок, и художники не столь заметны, и не потому, что они не работают, а потому, что мы их не умеем оценивать, недостаточно развито работает критика. Сказать плохое легче, у нас просто не заложено умение принимать факт, что люди делают что-то классное, что касается изобразительных искусств. Тот же пример — звание «заслуженного» артисту дают в 30 лет, художнику — в 55—60… Я у вас на сайте читал подобное. Но вопрос — для чего это делается? Как я понимаю: заслуженный артист в 30 просто лучше продается, а художнику это неважно — он у нас по традиции должен быть голодным.

— Что вы делали в этом году?

— Мы участвовали в работе над Главным храмом Вооруженных Сил. Делали три зала, в частности, зал культуры, зал «Севастополь», также работали над общим художественным оформлением, полиграфией. Рисовали, оформляли витрины, бутафорию, мультимедиа. Для нас это было не просто участием в военном проекте, он проходил в боевых условиях. Все началось, когда мир закрывался, никто не понимал, что происходит. Было страшно. Приезжаешь на объект, а тысячи людей строят. В течение месяца все было сделано. 8 апреля мы приехали на объект, а там тысячи квадратных метров пустоты. А на 9 Мая — все стоит. Недавно у нас открылась выставка «Екатерина Великая» в Эрмитаже, где тоже есть несколько мультимедиа-стендов с нашими работами. Сейчас завершаем проектирование музея Невского в Городце.

Для нас это было не просто участием в военном проекте, он проходил в боевых условиях. Все началось, когда мир закрывался, никто не понимал, что происходит. Было страшно

— Этот проект (Главный храм ВС РФ) вы покажете в портфолио?

— Понимаешь, это ведь про патриотизм. Лично для меня музей археологии — это более патриотичный проект. Там мы восстанавливаем среду, делаем все обоснованно. В данном случае меня настораживает, что все чаще меня просят рисовать в стиле Дейнеки. С другой стороны, я вижу, что людям это нравится.

История — это политика. Когда мы визуализируем историю, мы осторожно относимся к некоторым моментам. Мы знаем, как подать острые моменты, проговорить важные даты. И при этом не создать симулякр, не соврать. По сути, это режиссура. И, наверное, круто, что у нас в кейсе два таких разных проекта — про широкий государственный патриотизм и патриотизм малой земли.

Кроме того, в храме у меня возник вопрос по оборудованию. Стоит проектор за 3 миллиона, а там слайдшоу на 50 тысяч. Если это работает на поток — наверное, это обоснованно. Но, возможно, стоит выбрать решение подешевле? У нас часто такое бывает — супердорогое оборудование выполняет суперпростые задачи.

— У мультимедиа есть другая крайность, когда приходишь в музей, а там одни экраны. В них тыкаешь, а эмоций нет.

— К такому мультимедиа я тоже странно отношусь. Мультимедиа — это либо вспомогательный материал, который помогает дать комментарий к событиям или музейным предметам, либо инсталляция. Если это основной объект — это неправильно. Если у тебя много текста и картинок, их можно разместить и на сайте. Черные экраны телевизоров в экспозиции — это беда.

С другой стороны, человеческий фактор нужно учитывать, потому что одну и ту же информацию можно подать по-разному. Я живу на углу Насыри и Зайни Султана, у меня окна выходят на туристические потоки, так что я слушаю экскурсии. И слышу порой совершенно разные вещи.

Лично для меня музей археологии — это более патриотичный проект. Там мы восстанавливаем среду, делаем все обоснованно

Мне кажется, важно, рассказывая, не создавать конфликты. Мне нравится, к примеру, как мы смогли поговорить о взятии Казани в «Городской панораме».

— Какое будущее у музее в условиях пандемии? Сплошные виртуальные экскурсии?

— Безусловно, множество проектов встало, они не появятся. Заказчики стали переигрывать проекты финансово, менять исполнителей. С виртуальностью, конечно, надо работать, благо вариантов много. Можно просто пройтись с камерой и гидом. Можно показать сферические панорамы. Наш коллега, Алексей Матросов, известный оператор, сделал оцифровки Музея иконы, получились трехмерные модели залов. Мы придумали тур, где нам удалось совместить сферическое видео и добиться того, чтобы каждый объект был интерактивен, правда, мы не знаем, где это применить. Мне понравилась работа Британского музея, где медиа-арт соединяется с виртуальной реальностью, когда ты видишь музейные предметы в обособленной реальности, не в том интерьере, в котором мы привыкли видеть музейные предметы, и в этом что-то есть. Конечно, восприятие будет другим. Посмотреть Ван Гога в музее — это иное. Ни одна фотография и тур этого эффекта не даст.

— Проблема с кадрами дает о себе знать?

— Наибольшую проблему сейчас составляет подготовка специалистов по данным направлениям. Наше направление — кросс-дисциплинарное. Современному медиа-художнику необходимо владеть различными инструментами: 2D, 3D-пакетами, программированием, понимать основы драматургии, монтажа, анимации, а что касается нашей музейной составляющей, то и понимания основ научного анализа текста. Пока наша система образования недостаточно созрела для такой обширной подготовки, но я в некотором роде оптимист и очень рассчитываю, что ситуация должна перемениться.

Для меня очень важно качество преподавания. Педагог для меня — нечто большее, чем лектор, который прочитывает лекции в заданное время, это мастер и наставник, передающий свое мастерство и опыт. Мне повезло, что я с самого раннего детства видел такой эталон педагога — мою маму, прошедшую все ступени образовательный системы: от воспитателя в детском саду до директора школы. Поэтому, наверное, мне очень важно параллельно основной работе заниматься образовательной деятельностью.

Мне кажется, важно, рассказывая, не создавать конфликты. Мне нравится, к примеру, как мы смогли поговорить о взятии Казани в «Городской панораме»

С 2014 года я читал лекции в КФУ по медиадизайну в Высшей школе информационных технологий. В 2017 году удалось запустить подготовку режиссеров анимации в КазГИК, к сожалению, не все прошло гладко. Два года я работал заведующим отделения анимации и мультимедиа, и, наверное, какие-то знания нашей команде удалось передать. Надеюсь, те творческие процессы, которые происходили и, надеюсь, происходят в Институте культуры, однажды дадут выхлоп. По крайней мере, многие из тех людей, которые мне там встречались, многое для этого делают, и это дает надежду, что однажды мы увидим казанскую школу кино и анимации в полной красе. Там есть студенты, у которых горят глаза, а это самое главное.

Сейчас я также работаю со студентами КФУ по направлению «туризм». Абсолютно интернациональная команда ребят, и наша работа дает очень интересный опыт и для меня, и для них в плане отработки кейсов по применению мультимедиа-средств в туризме на примере республиканских объектов.

— Как люди искусства переживают кризис?

— Наверное, в кризис самое страшное не то, что происходит в экономике, а то, что происходит в межличностных отношениях. В таких ситуациях компаниям иногда сложно выполнить все обязательства в полном объеме, для кого-то финансовые, для кого-то обязательства, связанные с личными амбициями, карьерными, и творческими в том числе, — это разрушает некоторые надежды в коллективе. Для меня и нашей команды самая сложная борьба именно на этом фронте. Все временно, и любой кризис в том числе. Другое — кем мы выйдем из этой ситуации.

К сожалению, приходится видеть в каждый кризис, что некоторые люди просто забывают об этом и играют в свои ворота, обычно в конечном счете ни к чему хорошему это не приводит. Но это создает определенные проблемы, которые также приходится решать в и без того непростые времена. Конечно, это компенсируется тем, что, с другой стороны, есть очень талантливые люди рядом со мной, которые, несмотря ни на что, помогают справиться со всеми проблемами и задачами. Наверное, именно поэтому я дорожу Казанью и вижу свое будущее здесь.