Эдвард Радзинский: «Нынешний Гамлет не убьет Полония, он пошлет к нему киллера»

«Я не поручил бы им ни жены, ни дочери»

Пресс-конференция получилась короткой — то, что делает Радзинский, вообще вряд ли предполагает такой формат общения. Он намеренно наступал на горло собственной песне и был краток, в противном случае каждый ответ имел шансы превратиться в лекцию. Отдав дань Казани, которую он назвал «фантастической», улице Баумана с сохранившимися старыми особняками, Эдвард Станиславович сообщил, что любимых исторических персонажей у него нет, ему нравится то один, то другой. «И вообще, я человек ветреный», — пошутил Радзинский.

Выпускник Московского историко-архивного института, он долгое время был, пожалуй, одним из самых популярных драматургов страны, но в постперестроечные годы, когда открылись архивы, вернулся к своей первой профессии — истории. Он может читать лекцию в зале им. П. Чайковского, который вмещает полторы тысячи человек, и каждый раз эта лекция-спектакль будет звучать по-новому. Его циклы телепередач, получившие четыре ТЭФИ, собирают у экранов огромные аудитории.

На вопрос журналистов, есть ли сейчас в России женщины, которые могут влиять на политику, Радзинский ответил категорично: «Нет. Россия — политически мужская страна. Даже Екатерина Фурцева не имела реального влияния». И посоветовал ждать новую Екатерину Великую. О мужчинах прошлых веков, веков великих женщин, он ответил цитатой: «Я не поручил бы им ни жены, ни дочери, но мог бы совершать с ними великие дела».

Радзинский просит не называть его историком — он просто писатель, который пишет об истории. «Я не участник, я свидетель, вы не найдете меня в толпе, но я опишу ее. Я летописец Пимен, но не Григорий Отрепьев, который делает политику. Мне важно понять вектор развития века», — пояснил Эдвард Станиславович. После завершения пресс-конференции Радзинский дал эксклюзивное интервью «Реальному времени».

«Она удивилась, что комсомолец написал о любви»

— Эдвард Станиславович, как получилось, что выпускник историко-архивного начал писать пьесы?

— Я начал писать пьесы еще до окончания института, на первом курсе я написал пьесу, спектакль по которой был поставлен в Театре юного зрителя, это была пьеса о путешествии в Индию. Спектакль поставил индийский режиссер, специально приехавший из Индии, он работал вместе с главным режиссером театра Борисом Голубовским, в спектакле сыграли замечательные актеры, в том числе Ролан Быков. Спектакль сыграли, но играли мало, школьники не очень хотели его смотреть — наверное, потому, что пьеса была написана белым стихом и по большому счету не предназначалась для школьников. Спектакль прошел, наверное, раз тринадцать или четырнадцать, но такого количества положительных рецензий обо мне, кажется, больше никогда не писали. Газеты в заголовки выносили, что пьеса написана студентом, все было красиво и помпезно.

— Дальше был уже театр имени Ленинского комсомола?

— Да, пьеса называлась «Вам двадцать два, старики!», играли в ней будущие звезды — Александр Ширвиндт, Михаил Державин, Ольга Яковлева, Александр Каневский.

— Когда вы позже писали свою, пожалуй, самую известную пьесу «104 страницы про любовь», вы писали ее для Яковлевой?

— Нет, я не предполагал, что она будет играть, как не предполагал никого из артистов. Я писал ее для себя. Это была моя личная история, и мне было все равно, поставят ее или не поставят. И ее поставили в Ленкоме, где перед этим сняли «Вам двадцать два, старики!», заявив, что она «усиливает вредную тему противоречия отцов и детей», хотя там не было ни одного отца, а были только дети. И хотя тот спектакль сняли, пришел новый режиссер Анатолий Эфрос и поставил «104 страницы про любовь», спектакль вышел благодаря заступничеству Екатерины Фурцевой.

— Мне бы хотелось, чтобы вы немного подробнее рассказали об этом эпизоде с министром культуры СССР.

— Я знал, что Фурцева собирается спектакль снять, из театра никто не пришел, они знали, что все закончено, никому в голову не пришло прийти в министерство культуры. Был только директор театра, который пришел пережить разнос. Но я пришел к Екатерине Алексеевне, начал говорить, Фурцева очень чутко слушала слово «любовь», и когда я ей объяснил, о чем эта пьеса…

— Так она собиралась закрыть спектакль, не читая пьесы?

— Она вообще ничего не читала, и мою пьесу в том числе. Фурцева читала только резолюции своих чиновников. И тут впервые она увидела, как молодой человек, комсомолец, говорит в министерстве культуры про любовь, а она еще никогда не видела авторов-комсомольцев, так что Фурцева на мои слова отреагировала пылко. И она спектакль разрешила, и когда она его разрешила, вот тут все и началось.

«В Казани в спектакле играли влюбленные друг в друга актеры»

— Наверное, не было в СССР театра, где не шли бы «104 страницы про любовь». Какой спектакль, на ваш взгляд, был лучшим?

— Они были все разные. В каком-то городе — возможно, в Казани — были мальчик и девочка, они гениально играли, они нравились друг другу, и текст для них был поводом, чтобы подойти и поцеловаться. Они все время целовались и между поцелуями быстро проговаривали текст. Это было абсолютно потрясающе!

— Роковая пьеса!

— А вообще, на этой пьесе были одни сплошные разводы, потому что или режиссер бросал жену, влюбившись в исполнительницу главной роли, или актер влюблялся в партнершу и бросал жену…

На этой пьесе были одни сплошные разводы, потому что или режиссер бросал жену, влюбившись в исполнительницу главной роли, или актер влюблялся в партнершу и бросал жену…

— …или актриса влюблялась в драматурга.

— Ну, у той актрисы был большой спектр, в кого она могла влюбиться. Но влюбленности во время работы над этой пьесой были частыми.

— То, что вы делали в шестидесятые годы, можно назвать нынешним термином «новая драма»?

— Они были новой драмой по лексике, по героям и по темам. Представить в стране, где в театре показывают заседание парткома, пьесу о Сократе, а тем более о Сенеке, было очень трудно. Или название спектакля «Я стою у ресторана», это был спектакль в театре им. В. Маяковского, и главный режиссер Андрей Гончаров просто не посмел вынести на афишу полное название этой моей пьесы.

— Полностью название звучало «Я стою у ресторана, замуж поздно, сдохнуть рано»?

— Да. И было непонятно, кто стоит у ресторана, почему стоит… Спектакль поставил режиссер Владимир Портнов, он же поставил и другую мою пьесу — «Она в отсутствии любви и смерти». Это были очень хорошие спектакли, замечательные постановки, поэтому Гончаров, как настоящий главный режиссер, относился к ним очень нервно. Потому что часто просили билеты не на «Театр времен Нерона и Сенеки», а на «Я стою у ресторана».

«Это набор нехороших слов и поступков»

— Нынешняя новая драма, какие она у вас вызывает чувства? Читаете ли вы Пулинович, Дурненкова и других?

— Дурненков — какая замечательная фамилия! Нынешняя новая драма — она не новая, потому что нет нового театра. Я был главой попечительского совета премии «Дебют» и читал эту новую драму в виде прозы. Это набор нехороших слов, нехороших поступков и нехороших людей. Все безумно одинаково. И главное, эти авторы не понимают, что не успевают за поколением. Слова — это слова. Вот, например, «Оглянись во гневе» Осборна. Там были не слова, а новое поколение. И новые отношения внутри поколения. Кто-то должен открыть новое поколение, и тогда появится новый театр. Тот несчастный театр, который сейчас существует, — он ничего не может. Он может одеть героев из восемнадцатого века, персонажей Бомарше в современную одежду, но больше ничего не может придумать. В театре не понимают, что это другие люди, другие отношения, безумно интересные в своем времени. Ну, может ли сейчас Гамлет, которого играют в пиджачке, убить Полония? Да не убьет он его, а пошлет наемного убийцу.

— То есть ваши отношения с театром сейчас сложные?

— Ну да. А зачем? Я сейчас этим занимаюсь сам, мои программы выстроены как пьесы, всегда есть герои, есть кульминация.

«Мои программы выстроены как пьесы, всегда есть герои, есть кульминация». Фото tvkultura.ru

— Тогда вопрос из истории: почему вдруг возникла тема повторной экспертизы останков царской семьи?

— Я думаю, что это не общественность возбудилась. Просто раз прежде не верили, надо сделать вид, что не верят и сейчас. Если будет напечатана моя статья, я как раз об этом и пишу. Я член прошлой комиссии по идентификации останков. 99,9% те останки были подлинными — таковым было заключение прошлой комиссии.

— Сейчас есть люди, которые продвигают идею канонизации Григория Распутина. Как вы полагаете, почему это происходит?

— Ну, он дьявол, вот и должен постоянно влиять на людей. Абсолютный дьявол, он этого не скрывал. Об этом есть в моей книге. И там не мои слова, а слова человека, который его безумно любил. И он подтверждает, что Распутин сам об этом говорил.