Фотомарафон «100-летие ТАССР»: ученицы 4 класса Чебаксинской начальной школы, 1944 год

В семье Нефедовых было семеро детей — два брата, пять сестер. Старшего, Михаила, еще до войны призвали в армию, он должен был демобилизоваться, но не успел: всю часть отправили на фронт, и вернулся он только в 45-м. Валя была в семье самая младшая. В 1944 году она закончила четыре класса Чебаксинской начальной школы и была любимицей учительницы, но, как и старшим сестрам, продолжить ей учебу не довелось. Фамилию учительницы, мечтавшей, чтобы девочка пошла в восьмилетку, она не то чтобы не запомнила, а просто не знала: учитель в деревне был важным человеком, и Прасковью Дмитриевну в разговорах всегда упоминали только по имени-отчеству.

«Волки нападут — так и меня, и лошадь съедят, а мама потом за лошадь перед вами будет отвечать»

Летом 1945 года 13-летней Вале, кроме уборки урожая, поручили еще одну важную работу — доставлять из Константиновки почту. Ходила за семь километров пешком, носила не только письма и газеты, но и пенсию. Одна, без охраны.

«Нам на трудодни зерно выдавали, так девчонки стали обижаться, дескать, они свою котомочку зерна на плече уносят, а мне больше дают, я на тачке везу,— рассказывает Валентина Никифоровна. — А председатель Петр Васильевич позвал их, показал книгу, где все было записано, кто сколько работал. Девчонки-то в поле утро отработали — и как в колокол ударят, обедать — им один трудодень пишут, а я забегу домой, сумку на плечо и в Константиновку. Четыре километра туда, четыре оттуда. Принесу почту — мне второй трудодень за один день записывали».

Большие заработки первой послевоенной зимой едва не закончились трагически:

«Я в тот день пенсию получила для наших стариков, бегу полем одна, никого ни впереди, ни сзади нет. И как раз напротив, где вода посреди поля круглый год стояла, даже летом не уходила: вокруг рожь сеяли, я оглянулась. И вижу — волк мне наперерез машет. Добежал до тропы и сел. Близко — мне до него шагов шесть осталось. Я встала. Он не двигается, и я не шевелюсь. И думаю — все, моей жизни конец. Молитв я тогда не знала. Стою, повторяю про себя: «Господи, господи… Мама, миленькая, прости меня, не увидимся больше». А потом, как кто подсказал, стала про себя молиться, как могла: «Господи, пресвятая богородица, Михаил-архангел, не дайте мне погибнуть под лютым зверем, отведите его от меня». Шаг шагнула, второй, он встал — у меня сердце в пятки ушло, а он дальше машками пошел в Попов овраг. Я смотреть в ту сторону боюсь, иду. Прошла между Поповым оврагом и соседним, Стрелицей, уже деревню видно стало, тогда осмотрелась. Волка не увидела и дала деру! Думаю, теперь уж близко, если нападет — кричать начну, в деревне услышат, прибегут. Дошла до конторы, упала на лавку и не шевелюсь, и сказать ничего не могу — язык отнялся. А сама белая, как полотно. Председатель испугался, сердечных капель принес, дал мне. Я, как очнулась, первое, что сказала: «Я больше на почту не пойду!» Он говорит: «Валя, мы тебе лошадь дадим». Нет уж, говорю, не надо мне лошадь. Волки нападут — так и меня, и лошадь съедят, а мама потом за лошадь перед вами будет отвечать. Пускай, говорю, почту нашу в Чебаксу забирают, а уж туда я схожу».

«Нас с девчонками судили, но обошлось — доказали мы, что невиновные»

А осенью 1946-го Нефедову вместе с подружками отправили в Атабаево на лесозаготовки:

«Грузили мы полутора-двухметровые бревна в вагонетки, катили вагонетки по рельсам к воде, опрокидывали, и бревна катились к барже, там их другие работники грузили на баржи».

Потом был лесоповал, откуда вскоре Валю Нефедову вместе с подружкой Валей Поваровой — своей родственницей — председатель перевел поближе к дому, на свиноферму:

«Мы год варили картошку свиньям, а заведующая нас подкармливала иногда. Когда свиньи поросились, и когда поросята при родах погибали, она их мыла-чистила, набивала тушками чугунок и варила в печке, и нам давала…»

Но потом на старой свиноферме, где практически не было крыши и в дождь свиньи стояли в воде, а свинарки выносили по 200—300 ведер, случился падеж.

«Из Константиновки врачи приехали, взяли на анализ болтушку картофельную, которой мы свиней кормили. И признали, что у свиней отравление ртутью. Нас с девчонками судили, но обошлось — доказали мы, что невиновные. Свинарник закрыли, меня за ягнятами поставили ходить, и там чуть было не засудили: кто-то написал, что мы погибших ягнят на подлавке на ферме прячем, чтобы падеж не показывать. А какие там мертвые ягнята, если зима только началась и овцы еще не ягнились? Пришла комиссия из Столбищ нас проверять, допрашивать стали меня. Я говорю: «Если моим словам не верите, идите на ферму и лезьте на подлавку, ищите там мертвых ягнят, раз мы их там, по-вашему, прячем». Они не пошли — мне поверили».