Почему исчезла и не возродилась Республика немцев Поволжья

Один документ военных лет — и из истории Поволжья навсегда исчез целый народ, разрушена одна республика, перечеркнуты 180 лет достижений и накопленного опыта.

Указом от 28 августа 1941 года полмиллиона поволжских немцев были отправлены в Среднюю Азию и Сибирь. В отличие от других депортированных народов, немцам так и не позволили вернуться на свою землю в Поволжье, и спустя годы для большинства из них новым домом стала Германия.

Об истории своей семьи, пережившей репрессии, и попытках восстановить немецкую автономию или хотя бы память о ней рассказывает Александр Арндт.

«Об Автономной республике немцев Поволжья впервые я узнал уже во взрослом возрасте. Родители, переживая за нас, детей, старались не рассказывать нам о том, что пережили. Помню, как я дискутировал с отцом, уверял его: не может такого быть! Нам об этом никогда не говорили! Тогда мама принесла библию, открыла на странице, где был вложен пожелтевший газетный клочок — указ о депортации немцев».

Первые

«Мама, Марта Фридриховна Шваб, родилась 6 февраля 1927 года в селе Шваб Добринского кантона Республики немцев Поволжья (сейчас — село Бутковка Камышинского района Волгоградской области). Деревня была основана в 1764 году переселенцами из Швабии, это была одна из пяти первых колоний в Российской империи после призывного манифеста от 1763 года Екатерины Второй — нужно было заселить Поволжье, чтобы укрепить южные границы России, прекратить набеги кайсаков. Дедушка был сельским тружеником, бабушка следила за детьми и хозяйством.

28 августа 1941 года вышел тот самый указ: поволжские немцы признаны шпионами, обвинены в пособничестве фашистам и подлежали выселению в Казахстан и Сибирь. Как и сотни тысяч других немцев, деда, бабушку и троих детей посадили в вагоны. Только старшей из детей, тете Эмме, которая была замужем за русским, находившимся на фронте, разрешили остаться — но после того, как он погиб в 1942 году, и ее депортировали с грудным ребенком на руках.

Ехали больше месяца в нечеловеческих условиях — тесно, холодно, практически без горячей еды. Поздней осенью, когда уже лежал снег, приехали в село Монах-аул Кокчетавской области. Перезимовали в землянке у казахской семьи — люди делились чем могли (за эту заботу родители, выселенные в Казахстан, навсегда остались благодарны казахскому народу). Весной семья мамы переехала в райцентр Кзыл-Ту, там дедушка устроился на работу конюхом, а мама — в семеноводческую лабораторию».

Раскулачивание, депортация, трудармия

«Отец, Эдуард Генрихович Арндт, родился 6 января 1921 года в селе Иссенбург Гмелинского кантона (теперь Волгоградская область). Дедушка в свое время переехал туда из села Альт-Варенбург Зельманского кантона (село Привольное Ровенского района). Семья дедушки была зажиточная — ну, как зажиточная: две лошади, четыре коровы. И восемь детей в семье. Этого хватило, чтобы попасть под раскулачивание: родителей отца арестовали весной 1933 года, той же осенью их не стало.

Отцу было тогда 12, он предпоследний в семье. Вместе с сестрой они перезимовали в кошаре с колхозными овцами, за которыми присматривали казахи. Потом, как рассказывал отец, вдвоем со старшим братом они уехали в Тамбовскую область: ходили по поездам и перепродавали молоко. Повзрослев, отец переехал в Питерку, выучился там на тракториста. Оттуда отца и депортировали в колхоз Коминтерн Кзылтуского района Кокчетавской области.

10 января 1942 года вышло постановление о создании трудармий. Призыву подлежали переселенные немцы в возрасте от 17 до 50 лет. Отца отправили на строительство металлургического завода в Челябинске. Там были репрессированные разных национальностей, но большинство — этнические немцы. Жили на нарах, на работу водили строем под охраной. Отец рассказывал, что одна треть трудармейцев умерла от голода, болезней и непосильного труда.

Когда война кончилась, рабочие колонии еще продолжали существовать. В 1948 году 27-летний отец вернулся из трудармии в колхоз Коминтерн Кзылтуского района. Он встретил маму, жившую в Кзыл-Ту, через год они поженились. Правда, свидетельство о браке получили только спустя два года, когда я уже родился. Оказывается, немцам нельзя было покидать места спецпоселения, а родители жили в разных населенных пунктах и поженились неофициально. Позже им разрешили перемещаться, но продолжал действовать указ от 1948 года о том, что немцы должны оставаться в местах депортации «навечно, без права возврата к их прежним местам жительства». За нарушение — 20 лет каторжных работ.

Отец всю жизнь работал в совхозе бригадиром тракторной бригады — получил много знаков отличия (орден Ленина, два ордена Трудового Красного знамени, орден «Знак почета», несколько медалей), пользовался уважением в селе».

«Если бы ты был Ивановым...»

«Мы росли одной большой многонациональной семьей — казахи, немцы, русские, украинцы и белорусы. В школе примерно половина была немцев, 30 процентов — казахи, 20 процентов — все остальные. В Казахстане на бытовом уровне я никогда не чувствовал неприязни к себе на том основании, что я немец.

Но не могу сказать, что на государственном уровне отношение ко мне было такое же ровное. С детства я мечтал стать летчиком. После школы я только с четвертого раза поступил в Харьковское летное училище. Позже мне попалось в руки постановление ЦК КПСС об ограничении принятия немцев в вузы и назначения их на руководящие должности.

В начале 80-х, когда служил в Польше, пробовал поступать в Монинскую военно-воздушную академию — не прошел конкурс документов. Начальник отдела кадров дивизии мне откровенно сказал: «Если бы ты был Ивановым, уже давно бы учился».

В 1985 году меня перевели в Саратовскую область на аэродром Багай-Барановка (станция Сенная). Почти год я исполнял обязанности замкомандира авиационно-испытательной эскадрильи, но в должности потом так и не утвердили. Мне на тот момент было 35 — сказали, «возраст вышел». А потом на эту должность приехал человек на два года старше меня, но не с немецкой фамилией».

«Не продадимся за немецкую колбасу»

«Когда наступила «оттепель», у людей появилось ощущение внутренней свободы. Российские немцы возлагали большие надежды на то, что восстановят Республику немцев Поволжья. Этого не хотели власти, объясняя, что если немцы уедут, Сибирь и Казахстан останутся без трудолюбивых сельхозработников. Чиновники в Саратовской и Волгоградской областях не хотели восстановления республики для немцев, опасаясь потерять часть региональной территории. Проходили митинги против немецкой автономии, во главе которых стояло руководство областей. Аналогичные события происходили и в Казахстане. Эта обида, неудовлетворенность решениями власти осталась в памяти российских немцев на генетическом уровне. Немецкий народ не был никогда реабилитирован полностью — с возвращением того автономного формирования, которое было до депортации.

В 90-е годы пробудилось самосознание не только немцев, но и всех народов национальных республик. Это народное самосознание требовало равноправного отношения к себе, восстановления национального языка, культуры, всего того, в чем угнетала за долгие годы их советская власть. Возникали и перегибы: народ, недовольный властью, выплескивал свою злобу на соседей. Русские, украинцы и белорусы уехали к себе. Немцам ехать было некуда — у немцев не было своей республики. В Саратовской области на заборах красовались надписи: «Лучше СПИД, чем немецкая автономия», «Не продадимся за немецкую колбасу». Да и не было духа и сил начинать все с нуля. Еще в 1989 году я привез маму на место ее родного села. Она посмотрела и сказала: «Я сюда не хочу возвращаться — тут все разрушено, в Казахстане мы лучше обустроены. Но если бы это была наша республика, я бы бросила все, чтобы здесь жить».

И когда Коль и Горбачев договорились о свободном выезде советских немцев из СССР с возможностью быстро получить жилье, соцвыплаты, другого выхода не осталось. Говорят, что немцы уехали в Германию за лучшей жизнью — это неправда: везде, где бы ни жили немцы, они и так жили лучше, чем большинство местного населения. Природное трудолюбие, закалка, умение выживать в тяжелых условиях взрастили в российских немцах приобретенный ген выживаемости.

Первыми в Германию поехали те, кто преследовался за веру и был недоволен советской властью. Они стали приезжать в гости к родственникам и друзьям и рассказывать, как там хорошо. А потом экономическая ситуация в России 90-х уже не оставляла другого выхода».

Германия

«В 1992 году родители продали свой дом за четыре тысячи рублей (мать на них купила две золотые цепочки детям) и уехали в Германию. Попали они в деревню Эссельбах в Баварии. Радушные люди принесли им одежду, помогли обустроиться. Отцу был 71-й год — после раскулачивания, депортации, трудармии, тяжелых послевоенных лет он был счастлив, что хоть напоследок увидел благополучную жизнь.

Он дожил до 94 лет. На его похороны прибыло около двухсот человек, половина из них — односельчане.

С 1992 года я ездил навещать родственников в Германии и удивился, как же много сделано для того, чтобы человеку жилось хорошо! Ты берешь книгу в таксофоне, кладешь монету, пролистываешь книгу с телефонными номерами всех граждан — и звонишь. Все комфортно, не ощущаешь никакой враждебности, о которой рассказывали нам в Советском Союзе. Кладбище советским солдатам, погибшим в Великой Отечественной войне, ухоженнее и чище, чем у нас...

Все мои родственники уехали в Германию. Все они построили там себе дома — не за счет государственных поблажек, а за счет собственного труда, участия в экономической жизни страны.

Мы с женой и детьми тоже собрали документы для переезда, но получили отказ — «за службу тоталитарному режиму». Мне не дали сделать военную карьеру на том основании, что я немец, а потом не дали уехать в Германию за мою службу! Но если бы отмотать все назад, я бы никогда не отказался от своей профессии. Лучше профессии, чем летчик-истребитель, я считаю, не существует! Эти ощущения в воздухе ни с чем не сравнимы».

Новые попытки

«В январе 1992 года Ельцин был в Саратовской области и сказал, что никакой автономной республики тут не будет. «Пусть немцы едут в Астраханскую область на военный полигон, выковыряют из земли все бомбы и снаряды и там создают свою автономию».

Портить выгодные отношения с Германией не хотелось, и уже в том же месяце вышел указ о реабилизации российских немцев, где говорилось о поэтапном восстановлении Республики немцев Поволжья. Создали специальную российско-германскую комиссию: цель — сократить количество уезжающих в Германию немцев, улучшив качество жизни здесь. Предполагалось построить поселки компактного проживания немцев, организовать рабочие места, создать немецкие культурные центры...

Германия приняла свою программу и выделила деньги. Началось строительство домов. В Волгоградской области планировалось построить три поселка, в Саратовской области — восемь. В Марксовском районе в чистом поле выросло село Степное: кирпичные дома, коммуникации, канализация, очистные сооружения — российская сторона потребовала от немецкой всего того, чего никогда не было в обычных наших селах. Также построили сто домов в поселке Бурный Энгельсского района на базе существовавшего ранее военного совхоза.

А строительство поселков, финансируемых российской стороной, шло плохо. В селе Кривояр Ровенского района с 1995 по 1997 годы построили всего восемь домов. Слышал, что дома строились за счет налогов от германских инвестиций: допустим, Германия выделяла на проекты сто процентов, несколько процентов шло в российскую казну в качестве налогов — вот на них Россия и выполняла свои обязательства...

Мы, представители землячества немцев Поволжья, создали фонд переселенцев — около ста тысяч семей с других регионов России и постсоветского пространства выразили готовность вернуться. Но домов они так и не дождались. А те первые немцы, вернувшиеся в Поволжье, столкнулись с безработицей: да, часть из них получили дома, но в отдаленных поселках, где рядом не было никаких предприятий. В итоге новоселы уехали на заработки в крупные города. Это была бездумная политика. Финансирование строительства прекратилось в 2000 году.

Также с 1995 года работала программа по экономическому стимулированию: предоставлялись беспроцентные займы на создание рабочих мест. Но у людей не было большого интереса организовывать что-то в России, потому что перспектив для себя практически не видели. В 2005 году и эта программа завершилась.

После этого Германия стала выделять деньги только на поддержку немецкой культуры, чем занимается и до сих пор. Центры национальной немецкой культуры были учреждены в Энгельсе, Саратове, Марксе, Красноармейске, Ровном, Вольске, Балашове и других населенных пунктах.

Сегодня прямого сотрудничества между Саратовской областью и Германией по проблемам российских немцев нет. Немецкая сторона не проявляет интереса, от российской исходит враждебность».

«Этот ваш памятник закидают яйцами»

«В 2010 году я отдыхал в Крыму и увидел там памятник жертвам депортации крымских татар. Я подумал, что не существует еще ни одного монумента, который увековечил бы память о репрессиях в отношении этнических немцев. Как раз в 2011 году должно было исполниться 70 лет со дня депортации.

Я предложил установить памятник и назвать его «Российским немцам — жертвам репрессий в СССР». Представил свой макет, но скульптору Александру Садовскому он не понравился. Он сам родом из Казахстана, жил среди российских немцев — ему эта тема близка. Через полтора месяца он показал нам макет и все пояснил. Стена разделяет то, что было здесь, с неизвестностью, в которую уходит человек, не зная, вернется или нет. А молодой человек возвращается сюда босиком, с распростертыми руками — «я чист, я не помню обид, я хочу жить на земле своих предков».

Памятник изготовляли за счет пожертвований. О планах по его установке стало известно антиавтономистам, которые высказали возмущение. Начались дискуссии: «российские немцы были не депортированы, а эвакуированы — им спасли жизнь»... Некоторым балбесам не понравилось слово «репрессии»: «все народы были репрессированы, не только немцы — с чего бы их выделять?» Было пять слушаний, где решали, быть или не быть памятнику (обычно слушания по поводу установки памятников не проводились).

Шло долгое согласование с властями. Тогдашний глава администрации Энгельса Тополь говорил: «Люди будут идти к вечному огню и этот ваш памятник закидают яйцами». А то, что на вечном огне жарят шашлыки — это как?! А глава района Лобанов делал все, чтобы не допустить установки памятника. На тот момент было противостояние между правительством Ипатова и облдумой Радаева: если правительство дало добро и создало координационный совет, то группа Радаева всячески препятствовала и подогревала возмущение среди жителей.

Лобановцы обратились к региональным властям, чтобы те потребовали от нас изменить название памятника. За четыре дня до открытия на стройплощадку приехал председатель комитета общественных связей Авезниязов и потребовал прекратить работы, стереть или отбить плитки с надписью и нанести новые. Тогда мы с Юрием Гааром (тогда он возглавлял национально-культурную автономию немцев Саратовской области) пригласили частное охранное предприятие, запретили — кроме нас с ним — на стройплощадку кого-то еще пускать.

Когда Лобанов узнал об этом, он сказал: я вам этот памятник просто закрою забором с детскими рисунками, а вы против этого ничего не сделаете! За ночь какие-то художники намалевали на щитах непонятно что, и памятник стал невидим с улицы. Эти щиты провисели там до прошлого года, но металлический забор как стоял, так и стоит.

Торжественное открытие памятника состоялось 26 августа 2011 года. Приехало 400 человек. Помню, я стою, разговариваю с сотрудницей Энгельсской администрации — Лобанов и его зам проходят мимо. Последний шипит на сотрудницу: «Я же вам сказал, что мы не будем возлагать цветы! Выбросите их! Выбросите эти цветы!» На трибуне все стояли с цветами, кроме Лобанова.

Это единственный памятник в России, который находится за забором. Это также единственный памятник с платной арендой земли. Нас вынудили — без заключения договора аренды землю не выделяли. В 2016 году на нас направили фискальные органы — долг по аренде перевалил за сто тысяч. А у нашей национально-культурной автономии денег нет. Ну мы, немцы, не торгаши — у нас нет людей, которые торгуют на рынках, держат магазины, к которым можно пойти и попросить: слушай, ну дай. В 2016 году я выступил на круглом столе в присутствии губернатора и поднял вопрос, почему за память о репрессиях в отношении немцев нужно платить. Нам сказали: погасите все долги, возьмите памятник на баланс своей общественной организации, а потом передайте на баланс администрации района. Долг по аренде мы в итоге погасили, деньги нашли. Но денег на переоформление документов взять неоткуда. К тому же возникли бюрократические сложности, связанные с переоформлением автономии в Минюсте. Такой вот маразм. И когда говорят о реабилитации российских немцев, мы имеем в виду и это».

ИА «Свободные новости. FreeNews-Volga»