Роман Почекаев: «Связывать прекращение зависимости Руси от Орды с одной датой было бы упрощением»

«Последнюю точку» стояние на Угре не поставило»

— Роман Юлианович, какова господствующая точка зрения на «стояние на Угре» в российской исторической науке на данный момент? И какова ваша личная, если она отличается?

— В общем-то, сам факт предложения объявить окончание стояния на Угре памятной датой говорит о том, что в современной исторической науке в целом сохраняется его оценка как важнейшего события, которое поставило точку в зависимости Руси от Орды.

Что касается меня лично, то я неоднократно говорил, что такая оценка представляется не вполне корректной. Связывать завершение периода зависимости с одной конкретной датой или даже с одним длящимся событием было бы, наверное, упрощением реальной политической ситуации.

— И какой была реальная политическая ситуация на тот момент?

— Если коротко, ее можно свести к нескольким тезисам. Во-первых, существенное изменение статуса самой Орды: уже в первой половине XV века она распалась на несколько государствоподобных образований, в результате и в Улусе Джучи, и в вассальных государствах сложилась ситуация политико-правовой неопределенности: кого из наследников прежней Орды считать сюзереном, кому платить «выход» и т. д.

Во-вторых, изменилась ситуация и на Руси: московский князь из прежнего великого князя, то есть просто старшего в роду, причем во многом — именно в глазах ордынских ханов — превратился в настоящего государя Всея Руси, подчинив себе, то есть включив в состав своих владений, обширные территории, в том числе и целый ряд прежних «великих княжений».

В таких условиях вполне логичным становился вопрос о пересмотре формата отношений ордынских и московских правителей. В результате пускались своего рода «пробные шары»: отказ московского правителя выплачивать выход в ожидании реакции ордынского хана, обратное действие — карательный поход на Русь (Алексин, 1472 год).

Но и эти события, и само стояние на Угре тем не менее последней точки не поставили, поскольку сражения, как такового, не было. Соответственно, ни Иван III юридически не противостоял царю, ни Ахмат не покарал вассала.

— Царю — то есть Ахмату?

— Да.

— А если бы сражение на Угре все-таки состоялось, и, скажем, войска Ивана III одержали бы в нем победу, можно было бы считать, что эта точка поставлена? И были ли встретившиеся на Угре войска полноценными, то есть собранными для некой решающей битвы? Сколько воинов было с каждой стороны?

— Как известно, история не терпит сослагательного наклонения, произошло то, что произошло. Что касается состава, качества и количества войск. Из летописных сообщений можно сделать вывод, что войска Ахмата все же превосходили по численности войска Ивана III, но последние были лучше подготовлены и вооружены. Численность войск, скорее всего, тоже колебалась за счет дополнительных отрядов, подходивших к обеим сторонам и отходившим, плюс следует учитывать «в пассиве» те отряды, которые московские власти планировали пустить в обход армии Ахмата, чтобы совершить рейд непосредственно в ордынские владения в качестве отвлекающего маневра. В целом же, исходя из количества и качества войск, неудивительно, что обе стороны рассчитывали на подход союзников.

«Идеология противостояния «православной Руси» и «поганых татар» возникла несколько позднее»

— Итак, точка поставлена не была. Как дальше сосуществовали Орда и Русь?

— Орда не отказалась от претензий на сюзеренитет над прежними владениями, русскими или литовскими. Даже формальное падение Большой Орды в корне ситуацию не изменило, поскольку ее претензии унаследовало Крымское ханство. Вплоть до конца XVI века (а возможно, и позднее, тут лучше уточнить у источниковедов) московские князья продолжали титуловать крымских ханов «царями», а те в течение того же времени отказывались признавать царский титул московских государей.

Наиболее дискуссионным остается вопрос о «выходе». Московская школа историков упорно считает, что дань не выплачивалась еще с 1460-х годов, а в Крым шли только дипломатические дары — «поминки». Ну а в татарской историографии — и средневековой, и современной, соответственно, прямо противоположная точка зрения.

При этом данные источников дают основание считать, что выплаты из Москвы в Крым не были связаны только с дипломатическими миссиями, а носили регулярный и фиксированный характер. Другое дело, что теперь они в глазах московских властей были не показателем прежней зависимости, а откупом от крымских набегов. Но это не отменяет факта их выплат. Формально-юридически они были отменены лишь Константинопольским договором 1700 года, то есть уже при Петре I.

— Верно ли, что события 1480 года изначально были оценены в Москве только как один из эпизодов противостояния с Ордой, и лишь позже они стали восприниматься как религиозная (и победная) «битва добра со злом»?

— Сообщения в летописях о событии, безусловно, появились очень быстро, в те же 1480-е годы. Но «избавление» от ордынцев тогда, конечно же, понималось как то, что они не подвергли разорению русские земли, но никак не обретение независимости.

Конечно, идеология противостояния «православной Руси» и «поганых татар» (то есть язычников в глазах русских) возникла несколько позднее, но, возможно, тоже вскоре: ведь нужно было обосновывать попытки установления сюзеренитета над Казанским ханством в 1487 году и т. д. Окончательно же эта идеология складывается, по всей видимости, не ранее XVI века, возможно, как раз в рамках казанских кампаний Ивана IV. К этому времени уже вполне четко прослеживается и политическая концепция, и устоявшаяся терминология в рамках этого противостояния. Говорить о ее чисто религиозном характере нельзя, поскольку в это время в Московском государстве были актуальны идеи симфонии — единства светской и церковной власти в сфере власти и управления.

При этом нельзя забывать, что попытки формирования этой идеологии производились и ранее — речь идет об известной концепции «Москва — третий Рим» инока Филофея (считается, что впервые эта концепция была сформулирована в конце 1523 — начале 1524 года, — прим. ред.) и «Послании на Угру» ростовского епископа Вассиана (1480 год, — прим. ред.). Уже в этих текстах отстаивалась идея суверенитета Московского государства и, как следствие, обоснование противостояния с Большой Ордой.

— Стояние действительно не локализовано историками до сих пор?

— Да, споры об этом месте еще идут, предполагаются разные места — и с опорой на указания источников, и чисто логически, умозрительно: мол, должно было быть только так, потому что иначе было бы стратегически невыгодно и прочее.

— Говорят еще, что это событие не отражено в иностранных хрониках.

— Если не ошибаюсь, некоторая информация содержится в польских и литовских источниках конца XV—XVI веков.

В соответствии с российской исторической традицией эта дата памятная. Но — не более того

— Можно обывательский вопрос? Как вообще умудрились простоять больше месяца друг напротив друга два войска, так ни разу и не схватившись? Может быть, происходили какие-то провокации, «разведки боем»? И были ли между сторонами переговоры в этот месяц?

— Обе стороны рассчитывали на активизацию своих союзников и учитывали погодные условия. Были разовые военные стычки, когда московские войска отразили несколько попыток ордынцев переправиться через Угру. А после замерзания реки и русские войска отошли, не решаясь дать бой на берегу, и ордынцы — не получив помощи от Литвы и узнав о намерении русских и касимовских татар зайти в тыл и вторгнуться вглубь ордынской территории. Собственно, это взаимное отступление и означало окончание стояния.

— Кто ушел первым? Видимо, татары?

— Насколько я знаю, напротив, первыми отступили войска Ивана III, намереваясь, в случае перехода татар по льду Угры, встретить их на надежной «твердой земле». Ахмат мог бы преследовать русских, но и его войска это стояние истощило, закончились запасы продовольствия, к тому же, к нему поступили известия о готовящемся вторжении русских отрядов в его собственные владения. Так что, хотя первыми от Угры стали отходить московские войска, фактически отступили именно ордынцы.