Роберто Панчвидзе, основатель MDK: «Шутить на тему национальности — уже как в США про геев, тебя не поймут»

«Когда я учился на пятом курсе, началось сильное давление со стороны Госдумы, судов по делу MDK»

— О вас немало пишут, но точные данные найти оказалось не так просто. Давайте для начала небольшой фактчекинг. Вы — москвич, выпускник психолого-педагогического факультета РГГУ, вам 27, все верно?

— Почти — я не окончил университет. Когда я учился на пятом курсе, началось сильное информационное давление со стороны Госдумы, полиции, судов по делу MDK. Я понял, что я просто не успеваю ни сдавать госы, ни писать и защищать диплом. Сказал, что вернусь в следующем году, когда все это закончится, но так и не вернулся. Сейчас мою кафедру расформировали, и теперь я чисто физически, наверное, не смогу его окончить.

— Мы могли бы разобраться в структуре вашего бизнеса: верно ли я понимаю, что в настоящее время вам, Дмитрию Аладышеву и Владиславу Ивашову принадлежит несколько юрлиц (ООО «Сарафанка», ООО «Гермес», ООО «МДК»), которые в разных долях владеют целой группой пабликов, помимо MDK это, к примеру, «Орленок», «Институт благородных девиц»?

— Все так, кроме Влада Ивашова. Сейчас его нет в учредителях. Он был соучредителем одной из первых компаний, которая принадлежала Дмитрию. Это компания раньше занималась сайт-проектом, связанным с IT. А потом, когда нам понадобилось чистое ООО — в последнее время регистрация новых ООО ужесточилась, сейчас это не так просто, как пять лет назад, — то мы просто взяли то, что у нас было. По факту, нас сейчас двое: я и Дмитрий.

Нам принадлежит много сообществ, прежде всего во «ВКонтакте» — там более 20, в Telegram — порядка трех-четырех больших каналов, в Instagram — одно-два и в Twitter — три-четыре. В Facebook мы не присутствуем, потому что там самая аморфная аудитория и она не растет вообще никак. Там только профессиональная тусовка. Хотя мы как креативное агентство работаем и в Facebook. Плюс наше креативное агентство. Суммарный охват всех наших сообществ «ВКонтакте» — около 25 миллионов. Если считать все соцсети, то больше 35 миллионов.

— Созданием контента для всех этих сообществ занимается единая команда — копирайтеры, дизайнеры, а какие функции вы лично выполняете на данный момент в этой условной «группе компаний»?

— Я как управленец прежде всего рулю главными редакторами, которые занимаются самой редакторской повесткой по всем соцсетям. Я — креативный директор в своем собственном агентстве. Я — управляющий директор в фирме, связанной с нашим приложением, которое недавно выходило на ICO. Несмотря на то, что вышло неудачно, мы сделали рабочий продукт, в отличие от многих, и сейчас занимаемся его продвижением. Он растет.

У каждого паблика своя редакция: свой выпускающий редактор, свой шеф-редактор. Даже в MDK на разных соцсетях сидят разные редакции. Это объясняется тем, что у каждого канала своя специфика. В Telegram, например, полуполитизированный, полулайфстайловый контент, в Twitter большая часть политизирована, в ВК мы вообще политику не выпускаем особо на нашу аудиторию, уже засилье большое. В наших редакциях всех пабликов и соцсетей в общем работает более 35 человек, это и модерация, и контентмейкинг. В самом MDK изначально трудились я и Дима, потом редакция расширилась до шести человек. Сейчас, если я не ошибаюсь, восемь человек. Большинство из них — это студенты: они у нас начинали как школьники, росли вместе с нами.

— Я слышала, вы не раскрываете имена своих редакторов

— Да, все-таки это право на анонимность, так им проще жить. Хотя те, кто изучает так называемую веб-культуру нижнего интернета, знают, кто они. Но для широких масс мы их фамилии не называем.

Мне интересно заниматься каким-то просветительским процессом, потому что многие студенты потом все-таки переходят на сторону бренда, становятся бренд-менеджерами, уходят в агентства, с которыми мы так или иначе работаем

«Мы с «Burger King» научились согласовывать ситуативку меньше, чем за день»

— Последние годы вас все чаще приходится видеть в качестве спикера образовательных форумов, официальных дискуссионных площадок (чего стоит только VII Санкт-Петербургский культурный), хотя еще года 3 назад на фоне судебных процессов по MDK Панчвидзе был скорее персоной нон грата на подобных мероприятиях. Что изменилось с тех пор? Как с вашего ракурса выглядела эта «легитимизация» и зачем это вам?

— Я, наверное, уже третий год разъезжаю по стране, бываю в том числе в университетах. Совсем недавно приходил в МГУ, читал лекцию для пиарщиков и преподавателей. Мне интересно заниматься каким-то просветительским процессом, потому что многие студенты потом все-таки переходят на сторону бренда, становятся бренд-менеджерами, уходят в агентства, с которыми мы так или иначе работаем. Просвещать их, рассказывать о том, что актуально сейчас, а не пять лет назад — это мой долг, я считаю.

Второе: нам нужно рассказывать на всех площадках — будь то Петербургский форум или бизнес-конференция, где сидят в большинстве своем мои клиенты, — о том, что MDK — не такой уж токсичный бренд, с которым сложно работать. Наша аудитория — это как раз та самая молодежь, на которую они хотят выходить. Потому что та аудитория, на которую они работали пять лет назад, потихоньку либо по естественным причинам умирает, либо становится настолько прогрессивной, что у нее появляется слепота на бренд. Третье — это саморазвитие, на подобных мероприятиях я общаюсь с людьми, в диалоге с молодыми и не очень молодыми я понимаю, что где-то могу быть неправ, корректирую свою точку зрения под реалии.

— Вам не кажется, что вы в стенах Казанского федерального чем-то похожи на Птаху и Жигана на круглом столе в Госдуме, к примеру…

— Птаха и Жиган сами пришли, а меня пригласили, разница есть. И если мы говорим о паблисити, то, наверное, я — единственный человек, которого вообще можно было пригласить на эту тему. У нас нет конкурентов в этом плане. Может, есть кто-то больше из веба — типа «Лайфхакера», Adme, но это уже совсем другой коленкор. Их аудитории за 40, они даже не понимают, что такое мем. А я считаю, что понимание меметики и мемологии — это определяющее будущее сейчас. Известные профессора читают лекции на эту тему, этого уже стыдно не знать. А многие думают до сих пор: «Зачем?»

Серьезные люди боятся народа, молодежь прежде всего. Я пытаюсь объяснить бизнесу, что она сейчас диктует культуру, которую вы все будете через 10 лет потреблять. Потому что, когда я приходил в тот же рекламный бизнес, я рассказывал шефам ведущих агентств о том, что нужно делать нативную рекламу в мемах. Меня все поднимали на смех, и только ребята из Hungry Boys, GRAPE тогда поддержали. И только через несколько лет они нашли клиента под мои кейсы. И только сейчас люди начинают использовать ситуативный маркетинг, использовать мемы, челленджи.

— Большим компаниям сложно использовать ситуативный маркетинг, слишком много ступеней согласования

— Но тот же «Burger King», огромная корпорация — мы с ними научились ситуативку согласовывать меньше, чем за день. Просто отработали схему и все. И мы учим многие бренды, говоря: «Вы можете так же, даже лучше!» Но все-таки бренд-менеджер — это человек на зарплате, и он боится за свое место, потому что один фейл — и ты уволен.

Нам нужно рассказывать на всех площадках — будь то Петербургский форум или бизнес-конференция, где сидят в большинстве своем мои клиенты, — о том, что MDK — не такой уж токсичный бренд, с которым сложно работать

«Мы быстро поняли, что аудитория — это внимание, а оно в нашу новую цифровую экономику является валютой»

— MDK был вашим первым проектом, запущен в апреле 2011 года, вам было всего 19. Для чего? Паблик изначально затевался как коммерческий проект или просто решили разместить пару смешных картинок и посмотреть, что будет?

— Да, мне хотелось иметь площадку для того, чтобы высказываться, потому что блогинг в один момент появился и умер. Возник спрос на какие-то публичные площадки, где ты, хоть и обезличенно, но можешь рассказывать какую-то историю. Мне хотелось рассказать историю сначала через формат Twitter, потом он тоже умер, и появилась возможность рассказывать истории в картинках с текстом «ВКонтакте».

Типичный пост в то время был «Рок для мудаков» или что-то в этом духе. То есть мы просто оскорбляли какие-то движения без каких-либо объяснений. Просто ставили перед фактом. Тут же набегали люди, которые поддерживают это, которые не понимают, зачем оскорбляют их, и начиналось месиво. Мне даже с точки зрения социальной психологии было интересно наблюдать, как люди делятся на какие-то группы, объединяются за и против. Поскольку все люди — не такие умные, какими мы хотим их рисовать, вначале они просто оскорбляли друг друга в комментариях. Кроме этого, мне просто хотелось высказаться по волнующим меня проблемам — ксенофобии, политики, более бытовым вопросам.

Мы делали это в формате анекдотов, юморесок. Но со временем рос я, росла редакция и контент усложнялся, становился не сказать, что глубоким, но он имел второе дно. И люди, которые приходили на MDK в моем возрасте — в 18 лет — и оставались до сегодняшнего времени, они тоже росли: у них появлялись семьи, кредиты, машины, они уходили на какую-то работу, увольнялись, разводились. И им тоже было что сказать на эту тему. И картинка служила уже не каким-то самим по себе высказыванием, она была просто поводом поговорить. Если сейчас спуститься в комментарии, можно найти очень много интересных людей и тем.

«То, что мы говорили о Фриске, по сути, стало ее интернет-памятником»

— К декабрю 2012-го у MDK уже было порядка 1 млн подписчиков. В какой момент паблик стал коммерциализироваться?

— Года через два. Мы, конечно, уже через год, в 2012-м, начали что-то получать по рекламе, в основном от мелких компаний по продаже часов, очков солнцезащитных, одежды. Но очень многим мы отказывали, потому что считали, что слишком рано. Уже тогда было много групп, пабликов, и они были захламлены рекламой больше, чем на 80%. Они во многом обесценивали рекламу. А мы хотели придать нашей рекламе ценность. В начале один пост стоил около 8 тысяч рублей. Мы быстро поняли, что аудитория — это внимание, а оно в нашу новую цифровую экономику является, по сути, валютой. Для меня это был вопрос времени, я знал, что люди придут, просто надо продолжать делать в том же духе. Еще через год уже выходили на цены в 20, 30, 40 тысяч и сейчас дошли до 80 тысяч, это уже агентская цена. Но, надо сказать, с MDK самоцелью для меня это никогда не было.

Сейчас «Burger King» — наш якорный клиент, мы работали со многими кинокомпаниями российскими, с «Marvel», «Disney». «Alibaba» — мы работали с китайцами, работали с японским приложением Line, когда они выходили на российский рынок.

— В августе 2013-го на аватарке MDK появился Навальный — кандидат в мэры Москвы, примерно тогда же вокруг паблика начались скандалы. MDK начал шутить о теракте в Волгограде, авиакатастрофе под Казанью, смертью Жанны Фриске. О вас заговорили на всех уровнях вплоть до аппарата президента. Это была осознанная смена тактики — то есть переход на чистый хайп, чтобы нарастить аудиторию?

— У нас всегда был контент, который шокировал людей. Мы, на самом деле, много людей похоронили, было огромное количество жмуриков. И мы иронизировали над хайпом, который создавали люди, как, например, сейчас иронизируем над сожжением Нотр-Дама. Недавно погибла Юлия Началова — для меня она ничего не значит, но есть множество слушателей ее музыки. Газета.ру выпустила более 300 материалов, связанных с ней, на ТВ 24/7 крутили сюжеты, посвященные ей. Мы же не написали ничего про это, и для жителей интернета это было проходное событие. Но то, что мы говорили о Фриске, по сути, стало ее интернет-памятником. Ведь сейчас важно то, что происходит в интернете, а не где-то там. Так вот с Фриске — во многом мы отдали ей почтение нашими постами, это забавно.

С терактами было по-другому. Какая главная претензия была к терактам? Мы просто говорили: «Творится ...<жесть>» И тогда как раз подключились журналисты Life, депутаты показывали эту картинку в Госдуме, начался шум. И это поразило… Никто же не издевался над тем фактом, что люди погибли. Мы просто своими словами описывали то, что видели. Многие об этом говорили, писали. Но ни у кого не было такого количества медийного влияния, которое было у нас.

Мы быстро поняли, что аудитория — это внимание, а оно в нашу новую цифровую экономику является, по сути, валютой. Для меня это был вопрос времени, я знал, что люди придут, просто надо продолжать делать в том же духе

«Если мы пляшем от того, что это был Иосиф Кобзон, то одного из главных зачинщиков уже нет на этом свете»

— С 2013-го по 2015-й длилась история противостояния MDK и прокуратуры, всем известно, чем она закончилась: 27 октября Смольнинский суд заблокировал MDK с 7 млн подписчиков. Тогда вы «переехали» на новый адрес и приросли еще на 3,5 миллиона, но факт остался фактом: это была первая настолько крупная блокировка в России за «материалы, оскорбляющие чувства верующих». Вы тогда сказали, что до сих пор не знаете, за что точно закрыли — то ли за оскорбление чувств, то ли за шутливые посты над президентом. Сейчас пришло понимание?

— До меня, конечно, люди доносят, что это был дьявол, связанный с Жанной Фриске. Но на тот момент одно из самых больших противостояний у нас было, связанных с Иосифом Кобзоном, царство ему небесное. Он первый человек, который высказался за нашу блокировку. У него все-таки, как я потом понял, имелось большое влияние, учитывая, что он народный артист, плюс с криминальным прошлым явно. Он имел какие-то рычаги давления, написать кляузу для него ничего не стоило — пара звонков. Я, на самом деле, не уверен, его это рук дело, но то, что дело было сфабриковано… Все это прямо в течение одного дня раскручивалось. Если бы наши юристы не отреагировали достаточно вовремя, то я бы, наверное, тут не сидел.

Мы взяли одну из самых мощных на тот момент юридических компаний, которая работала на международном уровне со многими медийными персонами. Примерно полтора года раскручивали это дело, и все закончилось блокировкой одного из наших доменов. Но надо отдать должное юристам — эти полтора-два года они боролись за нас. В принципе, у нас сейчас есть возможность даже подавать апелляцию.

— Разве срок подачи апелляции не прошел?

— Можно сейчас что угодно сделать на самом деле. Если мы пляшем от того, что это был Иосиф Кобзон, то одного из главных зачинщиков уже нет на этом свете. Сейчас можно опровергнуть ту экспертизу, которая была сделана Герценовским университетом за один день, но я не вижу в этом смысла. Опять же потому, что полтора-два года прошло, у Следственного комитета закончилось терпение, и они просто подумали: «Все, мы сделали все, что могли. Они еще раз переедут, смысла нет». А во «ВКонтакте» они не могут блокировать, это уже не их ведомство.

«Каждая блокировка давала нам все больше узнаваемости»

— Учитывая масштабы освещения в СМИ этих судебных споров, для MDK это стало мегауспешной пиар-кампанией — такой не придумаешь, даже если очень захочешь…

— Каждая блокировка давала нам все больше узнаваемости. У нас не было, конечно, цели постоянно блокироваться, хотя у многих людей были домыслы, что мы это провоцируем искусственно. Но нет, у нас не было таких рычагов влияния на главу «ВКонтакте», хотя мы и были знакомы. Все-таки вот эта последняя блокировка в октябре была масштабной: на федеральном уровне узнали, показали по «России 24». Не в первый раз, но все-таки. Наверное, да — в тот момент я понял, что нам расти уже больше некуда. Мы охватили всю Россию этой непроизвольной рекламной кампанией.

— Блокировка принесла больше финансовые потери или моральные?

— Больше, конечно, моральные — мы в тот момент уже начали функционировать как креативное агентство, у нас уже были кое-какие заказы. MDK приносил тогда ощутимое количество денег, но не сказать, что это был основной доход. На какое-то время при блокировке ты теряешь огромное медийное влияние — рычаг, через который ты в течение нескольких минут мог донести что угодно, рассказать всей аудитории, сопоставимой с Москвой, о том, что ты хочешь, о чем думаешь и что считаешь нужным.

Каждая блокировка давала нам все больше узнаваемости. У нас не было, конечно, цели постоянно блокироваться, хотя у многих людей были домыслы, что мы это провоцируем искусственно. Но нет, у нас не было таких рычагов влияния на главу «ВКонтакте», хотя мы и были знакомы

«Мы ставили на аватар Марию Мотузную, осужденнную за мем, чтобы поддержать ее»

— Вы часто используете MDK как площадку выражения личного мнения?

— Да, часто раньше это было, сейчас реже, но мы это делаем. Я не скажу, что это мое какое-то личное мнение, это миссия — в этом есть какое-то мессианство. Мы видим, что от этого зависит наш бизнес — это раз, а во-вторых, эту точку зрения разделяет куча людей, которые уже высказались. И мы уже скорее подключаемся к ним на самом-то деле. Например, мы ставили на аватар Марию Мотузную, осужденную за мем, чтобы поддержать ее, посвятили ей несколько постов, несколько дней вели трансляцию судов.

Я не считаю, что, когда мы пишем об этом, это какая-то только моя точка зрения. Это точка зрения многих россиян. Раньше я писал какие-то посты, и Дима (Аладышев) тоже — мы не ощущали никакой социальной ответственности и хотели просто донести точку зрения, которую считали важной. Сейчас мы в большей степени стараемся быть более отчужденными. У нас есть редакция, которой мы говорим, что есть такое событие, у нас такое мнение. Все согласны? Все согласны. Творите!

— Коллегиально?

— Да. Редко бывает, когда мы в чем-то друг с другом не согласны. Если в России происходит что-то политическое, мы обычно единодушны в этом в плане оценок.

— 6 мая 2016-го Life опубликовал объемный материал о том, что вы с Дмитрием Аладышевым продали по половине своей доли в ООО «МДК» основателю Stand-Up Club Эльдару Гусейнову, и он как владелец 50% компании стал ее гендиром. Однако с тех пор упоминаний о Гусейнове не было, он вдруг испарился из повестки, связанной с MDK, и это больше стало похоже на какой-то неудавшийся вброс. СМИ продолжают вас называть руководителем компании, могли бы вы объяснить путаницу?

— В основном об этом писал только Life. И я не знаю, чего они хотели, какая у них была цель. Это неправда, потому что у нас было ООО «MДК», в активах которого просто вообще ничего не было. Мы с Эльдаром хотели делать блог, что-то похожее на Stand-Up Club, и чтобы как-то задокументировать наши отношения, мы взяли его в ООО. На фазе идеи все и закончилось, мы просто разошлись и забыли про это вообще. В итоге потом кто-то из журналистов Life решил загуглить, что происходит, ну и создал инфоповод. Это потом годами за нами тянулось, мы просто зарядили юриста опять же, чтобы он все это переделал. Потом мы в «Википедии» исправили, потому что у многих людей сложилось впечатление, что мы продали MDK. После этого мы стали с умом подходить к управлению нашим бизнесом, мы поняли, что этот слух очень довлеет над нами.

«ВКонтакте» становится похожим на федеральный канал больше, чем на социальную сеть»

— Некоторые считают, что MDK в последние 2—3 года становится примитивнее, снижается планка, глубина. По-вашему, это так? С ростом вашим и вашей команды юмор по логике наоборот должен был становиться более остросоциальным, а с MDK выходит, как с КВНом…

— Да, потому что и «ВКонтакте» становится похожим на федеральный канал больше, чем на какую-то социальную сеть. Тех людей, которые хотят более острого контента, мы приглашаем в Twitter или в Telegram, где нет таких жестких правил регулирования, где мы можем разместить видео с места теракта в Норвегии в прямом эфире, а никто другой — ни СМИ, ни кто-то еще — не могут этого показать. Мы были единственными, кто это вообще показывал.

— Основная аудитория MDK «ВКонтакте» — сколько ей лет?

— Я думаю, что от 18 до 24 лет — это ядро. При этом потихоньку уходят в сторону уже 24—32, потому что стареют. Молодежи во «ВКонтакте» меньше, а эта сеть — все-таки наша основная аудитория. В Telegram и Twitter сейчас как раз приток молодых, мы потихоньку оттяпываем их.

— Обсудим границы юмора. В 2018 году в Twitter провели опрос о темах, на которые можно и нельзя шутить. В топ-3 «запретных» предсказуемо попали церковь, история России, традиции разных народов. По просьбе «360» вы тогда комментировали его результаты, настаивая на том, что шутить можно и нужно на любую тему, непонимание юмора связано с низким уровнем образования, а высмеивание — лишь способ перестать бояться объекта насмешек. С такой точки зрения шутки над религией можно объяснить, можно объяснить даже шутки над террористическими акциями, политикой, законодательством и тому подобное. А расистский юмор, национальная тематика…

— Да уже никто не шутит про это. Пять лет назад был вал таких шуток, и мы их возглавляли в свое время. Но сейчас то ли так политика поменялась, то ли у нас такая культура, которая легко поддается ассимиляции, что шутить на тему национальности — уже как в Штатах, если ты пошутишь про геев, тебя просто не поймут. У нас, если ты пошутишь про чеченцев или про армян, будет то же самое. Национальный вопрос больше, наверное, стоит в политической сфере. Например, Чечня: про них не пошутишь, но рассказать о пытках над геями или о том, что им (Чечне) простили ЖКХ — это сам по себе мем уже. И извинения бесконечные в адрес Кадырова — тоже, по сути, мем. И ты рассказываешь — это смешно, но в то же время не смешно, потому что это правда, это твоя жизнь.

Над азиатами, наверное, тоже никто не шутит, потому что они как окружали нас в Советском Союзе, так и сейчас окружают. Это данность, у нас многонациональное государство. И если те же Штаты с расизмом борются 24/7 и у них это относительно недавно, потому что у них был приток мигрантов в 20-е — 40-е годы, то у нас это долгое время, потому что Россия — огромная страна. Единственный момент возврата к наплыву шуток про кавказские народы — после Манежки (27 декабря 2007 года на Манежной площади в центре Москвы сработало самодельное взрывное устройство, «акция» была организована активистами национал-социалистических организаций, выступавших против «выходцев с Кавказа»). И потом изменилась национальная политика, эти шутки просто ушли, по сути. Их никто не выгонял.

Я считаю, что запретных тем нет, пока что нет. Есть темы, которые регулирует законодательство — те же шутки про религию. Их стало намного меньше, потому что лавировать между законом и юмором стало очень сложно. Сейчас можно и сесть. Никто не готов брать на себя ответственность

«Каванна прав, потому что умирающие от голода дети — это не причина, а следствие»

— MDK, конечно, не мог не хайпануть на пожаре в Нотр-Даме, но на этой теме самые сливки в мире сняли, наверное, Charlie Hebdo с Макроном на обложке. Все, как всегда, политизировали… Как вам их номер от 17-го апреля?

— Слабо. Мне кажется, с расстрелом их прошлой редакции они потеряли какие-то реально хорошие кадры. Многих художников просто поубивали. Последние их обложки как-то не вызывают во мне никакого отклика. В юморе главное — эмоциональность, потому что в какой-то момент нейроны складываются в такую картинку, которая соответствует тому, что ты видишь, и происходит эта реакция. А тут — ничего. Возможно, у меня отсутствует какой-то контекст.

— У жителей Франции он наверняка злободневнее...

— Да, потому что они живут со своим президентом, понимают какие-то подоплеки. Я недавно ездил по Азии, и каждый второй засратый азиат — засратый не потому, что азиат, а потому, что нищий, — говорил мне, что наш президент — «настоящий мужик». А люди, которые пообразованнее, реагировали спокойно — они тоже не понимали контекст и не спешили давать какую-то оценку, потому что понимали, что они не вправе, они не знают. Так же и я здесь — я не могу дать какой-то оценки, потому что не знаю контекста, не живу при президенте Макроне, не знаю, реально ли там ходят арабы и режут белых людей. Я видел другое — видел прекрасные арабские кварталы, чистые и ухоженные. С другой стороны, я видел лагеря для беженцев, которые походят на самострой. И все равно я считаю, что я не вправе давать какую-то оценку, потому что я не знаю всей картины.

— Знаете, основатель Charlie Hebdo Франсуа Каванна говорил: «Нет ничего святого — ни ваша мать, ни еврейские мученики, ни даже люди, умирающие от голода». Вы действительно считаете, что нет запретных тем для юмора? Я имею в виду не на кухне, а в Сети на аудиторию в 10—15 миллионов

Я считаю, что запретных тем нет, пока что нет. Есть темы, которые регулирует законодательство — те же шутки про религию. Их стало намного меньше, потому что лавировать между законом и юмором стало очень сложно. Сейчас можно и сесть. Никто не готов брать на себя ответственность. Я не хочу, чтобы пришли к моему редактору и посадили его на десяток-другой. Сейчас нужно более избирательно к этому подходить и включать какую-то самоцензуру. Не потому, что правильно-неправильно, это вопрос выживания, скорее.

О высказывании: я считаю, что Каванна прав, потому что умирающие от голода дети — это не причина, а следствие. Есть какие-то благотворительные инициативы, которые поднимают проблему на определенный уровень. А есть те, кто высмеивает проблему, и делает так, чтобы о ней знали все и везде. И вот этот укол, прививка юмора дает гораздо большее, чем те огромные миллионы, которые люди скидывают иногда на не пойми что. Есть очень крутые меценаты, которые электрификацию во всей Африке делают, у меня к ним никаких вопросов нет. Но есть реально очень сомнительные инициативы, вместо которых иногда лучше ограничиться каким-то злободневным мемом.

«Умная власть понимает — пусть лучше выплескивают в интернете, ведь если они выйдут на улицы, случится трагедия»

— Как ваша семья, старшее поколение относится к контенту, который вы создаете?

Моя мать никак не реагирует. Она меня вырастила и скорее всего — мы не разговаривали на эту тему — она разделяет мою политику, так скажем. Бабушки-дедушки просто не смотрят, стараются не высказывать свое мнение по этому поводу. У меня очень религиозная православная семья, и для них странно, что меня могут судить за оскорбление чувств верующих. Их чувства этот юмор бы точно не задел. Я не глубоко верующий, но человек, который во что-то верит. И если бы меня вызвали для дачи показаний, я бы, конечно, не надел крест на всю грудь, но сказал бы об этом.

— Хотелось бы обсудить другой вопрос, более прикладной. Вы ставите в один ряд законы «Об оскорблении чувств верующих» и «О неуважении к власти»? Все они по сути вводят энную степень цензуры, ответственность за публичное высказывание мнения. Как, с вашей точки зрения, это демонстрирует отношение власти к интернету?

— Это говорит о том, что власть боится интернета, потому что она его не контролирует… Я думаю, причина в глубоком непонимании, потому что, чем больше закручивают гайки в интернете, тем в больших масштабах потом это выльется в оффлайн. В правильном демократическом обществе президента демократической страны можно послать куда подальше, и не оказаться в нехороших местах. Например, известный комик в США показала сатиру, выступив с головой Трампа. Ее не сажали и не штрафовали, но люди осудили, само общество, в итоге она потеряла работу. Поправка в США гарантирует тебе свободу слова — ты можешь говорить что угодно на какую-либо тему, и тебя никто политическому давлению никогда не подвергнет.

Умная власть понимает — пусть лучше обсуждают и выплескивают в интернете, ведь если они выйдут на улицы, случится большая трагедия. Все мы знаем опыт 1917 года, когда изымались газеты, запрещали писателям что-то публиковать. И тогда это вылилось. Опять же опыт египетской революции, когда начали блокировать Twitter. Люди потеряли платформу для обсуждения власти, и такая трагедия случилась.

— Может быть, наша власть больше смотрит в сторону Азии — на Китай, например. Я была там недавно: думала, что приеду, быстренько скачаю VPN, и у меня будет и YouTube, и Facebook. Начала спрашивать у местных, у моих ровесников, а они даже не знают, что такое VPN. Выросло целое поколение, которое не знает, что такое YouTube, Facebook — это вытравлено. Состоятельные китайцы, которые выезжают за границу, знают, но их, может, один маленький процент, остальные не могут себе этого позволить

— У Китая есть одна такая интересная особенность — их много, и они могут создать, по сути, внутренний рынок. Они, собственно, и создали. А у нас сейчас убыль населения огромная, люди понимают, что большое количество поколений просто вымирает. Молодежь уезжает в Москву, и даже оттуда, например, много моих знакомых уезжает на Запад, потому что там лучше дышится. Там же, в Китае, создали искусственную среду, где ты можешь заниматься тем, чем хочешь, особо не пеняя на власть, — не критикуй партию, и все будет отлично. Опять же, я не вижу будущего у такого строя: стоит только подтолкнуть как-нибудь, и там начнутся волнения, потому что там, опять же, огромный черный рынок, который работает по своим законам — все эти бесконечные подделки, которые делает Китай.

— Маркетинг и дистрибуция — это половина успеха...

Да, но все-таки должен быть какой-то креатив, потому что они за это время ничего не создали. Они создали огромные клоны Facebook и Amazon.

Власть боится интернета, потому что она его не контролирует… Я думаю, причина в глубоком непонимании, потому что, чем больше закручивают гайки в интернете, тем в больших масштабах потом это выльется в оффлайн

«Я вижу, что это просто еще один, очередной, распил денег»

— Удалось ли вам уже изучить недавно принятый закон «О суверенном Рунете»? Есть мысли на этот счет? Эксперты разделяются во мнениях: с одной стороны — контроль, с другой — инвестиции в российскую IT-отрасль, создание собственных DNS-серверов.

— Прежде всего, если бы хотели изолировать интернет, просто сбили бы кабель через Атлантический океан. Это было бы дешевле. Я вижу, что это просто еще один, очередной, распил денег. Вот, к примеру, «Пакет Яровой» все еще не готов. Я больше того скажу — даже документы никакие в этом плане не подписаны, хотя закон есть. И он тоже стоит 8 триллионов рублей. Где их достать? Даже когда операторы повысят нам цены на интернет, все равно столько денег они не смогут достать. Так с кого же нужно брать деньги? С бизнеса опять же. У нас бизнес схлопывается, а если он схлопывается и превращается в какое-то подобие монополии, то и количество денег там тоже не увеличивается. Средний чек падает во всех отраслях, платежеспособность населения падает. И, скорее всего, как я вижу, что и без этого закона западный интернет будет не нужен, просто потому что на еду людям хватать не будет.

Мы — сырьевой придаток. Можно сколько угодно это обсуждать, но это так. И когда ресурсы кончатся, кончится Россия. Мне представляется, что города просто начнут друг от друга отсоединяться. Будет Казань, Екатеринбург — они просто не захотят делиться ресурсами с Москвой. Сейчас все ресурсы все равно идут в Москву. И по политике многих врио, мэров, видно, что они уже не очень хотят этим заниматься, потому что им этим еще управлять и передавать своим детям. Я думаю, что мы даже не увидим этого суверенного интернета в его настоящей реализации. Все блокировки можно сделать и без этого. Я был на Бали несколько месяцев назад, и там все западные сайты благополучно не работают. Ты не можешь зайти, а VPN очень хило работает. И люди там настолько нищие, что им этот интернет тоже не нужен, у 80% людей просто земля вместо пола. И мы от них отличаемся несколькими процентами ВВП. Можно сколько угодно говорить про суверенный интернет, но, по сути, это не главная проблема, серьезно.

— В 2018 году MDK объявляли о планах на «зарубежную экспансию» — она-таки состоялась? В чем конкретно заключаются дальнейшие планы по развитию?

— Да, мы собираемся на Запад. Наше приложение Mdk — это одна из первых ласточек. Мы пока тестируем все наши теории в рамках российской аудитории, чтобы потом все это применить на Западе, в Европе и даже в Китае. В России это дешево делать. Все, что мы хотим проверить тут, там может стоить несколько миллионов.