«Современные новостройки порождают те же проблемы, что были в Набережных Челнах»

«Дело доходит до президента, потому что нет критериев историчности»

­— Насколько я знаю, вас пригласили в Казань для участия в проекте под названием «Концепция устойчивого развития исторического поселения города Казани». Чем вы будете заниматься в рамках этого проекта?

— Во-первых, этот проект уникальный, потому что все, что связано с развитием исторического центра в городах России, сталкивается с рядом системных проблем. Как правило, градозащитники говорят о том, что исторический центр надо сохранять. Жители, которые живут там в старых домах, говорят: «Переселите нас отсюда как можно быстрее». Девелоперы говорят: «Давайте мы что-нибудь в центре построим, потому что там самое ликвидное место. Хотим, чтобы город был современнее». Музеи говорят: «Нам нужны жители, туристы». А туристы там не ходят, потому что там не хватает гостиницы либо еще чего-то.

Мне кажется, в Казани эта ситуация реализовалась в своем максимуме. И градостроительные конфликты, и мораторий на застройку в историческом центре, и мощнейшее градозащитное движение в России, и очень высокого класса градостроители-архитекторы и другие эксперты встретились в этом проекте. Встретились они, наверное, во многом благодаря политической воле вашего президента, который сказал: договоритесь, выработайте концепцию, согласуйте интересы и представьте эту концепцию, чтобы можно было как-то развиваться дальше.

Меня позвали в проект как раз в двух ролях. Во-первых, это роль модератора. Модератор — это новая городская компетенция, человек-функция, который не имеет собственных идей, собственного мнения, ангажированности, но осуществляет сложную коммуникацию так, чтобы каждый из участников проекта имел возможность предложить и реализовать свою идею, аргументированно поспорить с другой идеей и т. д.

Мы пытаемся в городах инициировать размышление о городе. И в этом проекте моя роль не придумать Казани свои смыслы, а вытащить из исследований, из экспертов дискуссию про смысловую концепцию, потому что все будет упираться в это

Вторая моя роль — это роль эксперта по смыслам, потому что сейчас развитие городов в России уперлось в отсутствие смысловых концепций. Что такое город? Что такое Казань? Какая она? Для кого она? Кто сейчас в ней живет? Кто в ней будет жить через 20—30 лет? Что там развивать? Какие виды деятельности развивать? Что строить — заводы, торговые центры, жилье? Именно отсутствие смысловых концепций привело, например, к засилью того же современного девелопмента, к проблеме отсутствия рабочих мест в спальных районах либо загруженности транспортных систем. Их проектирование идет в одношаговом режиме: там, где узко, — давайте расширим, там, где пробка, — давайте сделаем побольше полос.

Хотя люди же не на дорогах живут. Люди живут в городе. Их можно спросить: зачем вы туда ездите? Они ответят, что им не хватает вот этого, этого, этого. Вполне возможно, что полицентрическая модель, когда мы начинаем развивать и периферию одновременно с развитием центра, может разгрузить и транспортную систему. Еще один вариант — переход на другие виды общественного транспорта.

Когда мы устраиваем опрос про общественный транспорт, например, про то, почему средний класс не пользуется общественным транспортом, отвечают, что не нравится дизайн, не нравится культура поведения людей на остановке, не нравится сама остановка, не нравится отсутствие гарантий того, что из точки А в точку Б можно попасть за определенное время. То есть это банальные, здравые вещи, которые можно решить на уровне проектирования.

И вот смыслы — это то, чем мы долгое время занимаемся на постсоветском пространстве. Мы пытаемся в городах инициировать размышление о городе. И в этом проекте моя роль не придумать Казани свои смыслы, а вытащить из исследований, из экспертов дискуссию про смысловую концепцию, потому что все будет упираться в это. Архитекторы у вас талантливые. Но им нужно техническое задание либо вектор развития. Градостроители у вас разных школ, поэтому здесь тоже есть с чем работать. Есть и культурологи, и эксперты по наследию, то есть грамотные люди, с которыми необходимо будет поработать над смысловой концепцией, и в каком-то смысле ее тоже отмодерировать.

— Вы как раз упомянули про мораторий на строительство в центре. Чтобы построить какой-то объект, надо пройти сначала много согласований, и в конце его должен одобрить президент Татарстана Рустам Минниханов. Правильно ли, что власти жестко контролируют строительство в историческом центре и что именно они принимают решения?

— Тут, наверное, правильно разговаривать не в категории «правильно или неправильно», а в категориях реальности. В реальности сейчас ситуация такова, что вся ответственность за то, что строят в центре, почему-то доходит до самого президента. С одной стороны, это очень хороший механизм, который помогает уберечь от ошибок. С другой стороны, то, что всю ответственность несет президент и только от него все зависит, это неправильно.

Почему мы создаем проект-концепцию? Потому что невозможно решить проблему одного здания или даже одной улицы или квартала. Ситуацию нужно решать комплексно. От этого зависит и баланс пешеходных и автомобильных сообщений, и баланс функциональных объектов

Выясняется, что где-то на промежуточных этапах не найдено решение, которое бы всех устраивало. Мне кажется, то, что есть мораторий, с одной стороны, конечно же, хорошо, потому что есть какой-то последний фильтр, который может остановить разрушение или уничтожение чего-либо. А с другой стороны, это плохо, потому что тормозятся все процессы. Те конфликты, которые сейчас есть в историческом центре Казани, в принципе связаны с тем, что у девелоперов были какие-то ожидания или даже проекты, и в какой-то момент они либо затормозились, либо реализация их проекта зависит от реализации какого-то инфраструктурного проекта и т. д. Это замороженные средства, замороженные рабочие места, инвестиционные риски.

Лучше оценивать это с точки зрения того, почему это происходит. А происходит это потому, что критериев нет. Градостроительному совету либо какому-то другому департаменту в момент принятия решения не хватает данных или критериев, чтобы сказать, устраивает проект или нет. Все, что касается исторического центра, — скорее всего, речь идет о критериях, связанных с историчностью, с культурой, с ценностями. Отсутствие описания этих вопросов, скорее всего, и тормозит принятие решения на предыдущих уровнях, поэтому все доходит до президента.

Почему мы создаем проект-концепцию? Потому что невозможно решить проблему одного здания или даже одной улицы или квартала. Ситуацию нужно решать комплексно. От этого зависит и баланс пешеходных и автомобильных сообщений, и баланс функциональных объектов. С этой точки зрения это абсолютно верный подход — разработка концепции, то есть общего видения, набора идей и решений, которые позволяли бы историческому центру обоснованно развиваться. Во что выльется это развитие, я не знаю, потому что мы сейчас находимся в начале такого большого проекта.

«Казани не хватает длинных пешеходных маршрутов»

— Как вы относитесь к установке памятников? Некоторые считают, что в Казани их стало очень много и что это уже анахронизм. И когда поднимается вопрос об установке того или иного памятника, рождаются жаркие дискуссии.

— Отношусь к установке памятников очень осторожно. Это точно так же, как с историческим центром Казани. Исторический центр Казани один, то есть это критически уникальный ресурс. Публичное пространство в городе тоже конечно — мы не в полях с вами живем. Мы живем в городе, где любой перекресток, любой скверик имеет ограниченную площадь и большое количество пользователей. И с этой точки зрения памятник — большая ответственность.

Регламенты по установке памятников есть, отсутствует как раз культурная концепция. У городов отсутствует культурная политика для того, чтобы четко понимать, соответствует ли памятник ценностям, смыслам города, его целям. Ой, не соответствует, тогда извините. Материал, из которого делается памятник, соответствует дизайн-коду города? Нет, не соответствует. Может памятник усилить концепцию развития этого квартала либо этого района?

Сейчас Казань, особенно это чувствуется в центре, сжалась, уплотнилась за счет дорог, за счет большого количества новых объектов. И становится душно. Независимо от того, где сейчас в Казани живешь — в гостинице либо где-то ты снял квартиру, хочется длинного пешеходного маршрута, который провел бы тебя в разные эпохи Казани

Мы наблюдаем в городах некий хаос. Предприниматели дарят подарки городу, администрация иногда неожиданно решает все заставить скульптурами. Художники создают арт-объекты. Это такая жизнь во всем ее многообразии, которая показывает, что смыслы, которые ретранслируются, либо из какой-то странной эпохи, либо из мифологии, либо из каких-то исторических процессов, которые не до конца всеми отрефлексированы.

Хотя сам по себе памятник — очень важная вещь для города, потому что она в физическом материале — бронзе, бетоне, гипсе — проявляет историю культуры города. Но вопрос тут в том, какую культуру и ценности она транслирует. И мне кажется, про памятники нужно дискутировать намного дольше и намного жестче. Они могут повлиять на восприятие города туристами, детьми, жителями города. И конечно же, нужно оставить след будущим поколениям. И не хотелось бы, чтобы будущие поколения говорили: «Ну слушайте, предки были какие-то странные и вообще не разобрались. Нанесли в город всего, какой-то был странный период, когда критерием принятия решений по памятникам было «нравится, не нравится».

— Вы в Казани уже не в первый раз. Какой вы ее видите? На какой город она похожа?

— Казань похожа на Казань. Несмотря на то, что в постсоветский период все города развивались примерно по одному и тому же сценарию, особенно сценарию градостроительному: новое строительство, точечная застройка на всем постсоветском пространстве выглядит типично. Но Казань за счет своего ландшафта, за счет своей сложной градостроительной структуры сохраняет свою уникальность, свое какое-то лицо, и Казань тяжело с каким-то городом спутать.

— Что бы вы изменили в ней?

— Я лично не имею права ничего в ней менять. Но я могу сказать, чего мне не хватает в Казани.

— Чего?

— Мне в Казани не хватает длинных пешеходных маршрутов, в которых приоритет был бы за человеком. И маршрута, который был бы эстетическим, чтобы человек шел и любовался видами, архитектурой, средой и т. д.

Сейчас Казань, особенно это чувствуется в центре, сжалась, уплотнилась за счет дорог, за счет большого количества новых объектов. И становится душно. Независимо от того, где сейчас в Казани живешь — в гостинице либо где-то ты снял квартиру, хочется длинного пешеходного маршрута, который провел бы тебя в разные эпохи города. В Казани неудобно гулять пешком. Казань для автомобилистов. И это началось уже достаточно давно — я был здесь и в 90-е, и в 2000-е годы. И это уже такое нерефлексивное состояние — жители Казани себя без машины не представляют.

Даже туристы у вас приехали, вышли, погуляли, поехали. Мне не хватает пешеходных улиц, сложных маршрутов. Мне не хватает дворов, потому что я занимаюсь в том числе и дворами в России, на постсоветском пространстве. Новостройки Казани — это парковки и детские площадки. Причем они существуют обнявшись друг с другом. А старые дворы Казани либо нужно поискать, либо они в полуразрушенном состоянии, потому что постарело население, и ему не хватает ни сил, ни компетенции, чтобы этот двор привести в порядок.

Об общественных пространствах Казани: локальная идентичность и казанский код проявлены в меньшей степени

— Воплотить эти идеи дорого? Сделать эти маршруты вообще реально?

— Город — это вообще дорогая штука. Проблема-то не в маршрутах — спроектировать на бумаге их просто. Прохождение этапов реализации, которые включают расчеты, создание подземной инфраструктуры, снос или строительство, — достаточно долгий процесс. Мне кажется, вопрос нужно ставить, насколько это окупаемо, потому что любое изменение в городе стоит каких-то денег. Вопрос в том, вернутся ли эти деньги.

Город — это вообще дорогая штука. Проблема-то не в маршрутах — спроектировать на бумаге их просто. Прохождение этапов реализации, которые включают расчеты, создание подземной инфраструктуры, снос или строительство, – достаточно долгий процесс. Мне кажется, вопрос нужно ставить, насколько это окупаемо, потому что любое изменение в городе стоит каких-то денег

Проблем в деньгах нет у государства. В России очень много денег. И в Казани, я уверен, есть очень большое количество инвесторов, локальных и региональных. Проблема в том, что инвестор — это не тот человек, который закапывает деньги в плиточку или в какой-то парк. Он ждет обратных инвестиций, еще желательно с прибылью. Но мало какие проекты обладают вот этой бизнес-моделью. Любая пешеходная улица может жить за счет пешеходного трафика, на ней появляется первая линия магазинчиков, ресторанчиков, музеев и т. д.

Другое дело, если эта улица вообще никак не вписана в городскую пешеходную сеть. Получается, она просто построена, и вроде мы все сделали правильно, посадили деревья, а людей нет. Например, в Москве с Тверской и с Арбата съезжают арендаторы. Почему — это же центр города? Потому что шесть полос транспорта создают звуковое давление, добраться до этого центра так тяжело, что по большому счету пользоваться этими улицами могут только жители близлежащих домов. Это новые негоцианты, которые не ходят пешком по городу, либо туристы, живущие в гостинице, которые по большому счету приехали не только ради этой центральной улицы.

Улицы начинают пустеть, хотя в принципе все сделано правильно — расширена пешеходная часть, посажены деревья. Но не посажены, например, защитные кустарники, чтобы защищать нас от шума. А человеку хочется комфорта. Вы на картинке вроде бы сделали все хорошо, рендер у вас вообще отличный, а человек появляется, говорит — здесь шумно. В Москве на улицах, где одностороннее движение, очень неудобно передвигаться автомобилистам, но там пешеходный трафик в любое время суток достаточно плотный, потому что там комфортно гулять.

— В Татарстане уже несколько лет работает программа по созданию общественных пространств — парков, скверов, набережных и т. д. Ее курирует Наталия Фишман. Как оцениваете эту работу?

— Тоже с разных сторон. С одной стороны, Казань — второй город после Москвы, который начал так системно заниматься общественными пространствами. Это плюс. То, что есть программа, политический заказ и что этот политический заказ еще и обеспечен ресурсами, — однозначный плюс.

С другой стороны, при реализации этой программы те ошибки, которые были допущены в Москве, были скопированы и в Казани. Задача любого общественного пространства не быстро его построить, благоустроить, а попытаться понять, а зачем нужен в городе парк либо пешеходная улица, либо набережная. Попробовать подискутировать в городе на эту тему и сделать это не только в профессиональных кругах среди архитекторов, планировщиков, но еще и городских кругах. Зачем городу набережная? Кому она нужна? А кто ею пользуется? Что такое набережная в Казани? А что такое Казань? И мне кажется, во всех этих проектах, безусловно видных, заметных на постсоветском пространстве, локальная идентичность и казанский код проявлены в меньшей степени.

Я могу взять любой рендер из этого проекта, немножко стереть слово «Казань», показывать европейцам и спрашивать: «В каком из ваших городов находится этот парк?» Они скажут: «А это вот однозначно из Голландии. Я где-то видел этот парк в Амстердаме, да-да».

Задача любого общественного пространства не быстро его построить, благоустроить, а попытаться понять, зачем нужен в городе парк либо пешеходная улица, либо набережная

Мы хотим быть современными. Любой город хочет быть современным, любой архитектор хочет быть заметным на мировом архитектурном рынке. Это абсолютно нормальные амбиции. Вопрос только в том, что когда вы начинаете копировать, вдохновляться чужой архитектурой, вы тем самым не даете шанса своей культуре. Да, она странная. У нас есть советский период, у нас есть досоветский период. Мы очень плохо говорим о ценностях, о целях, о смыслах, о духе места, о городской культуре как неком явлении. Для нас культура — это какое-то событие, какие-то учреждения, но нет дискуссии.

Это очень хорошо чувствуется в современных проектах не только в Казани. В Москве то же самое: желание быть современными порождает заимствование форм, материалов, подходов. Все говорят: «Ну наконец-то у нас стало как в Европе». Да, но мы же не в Европе.

А с другой стороны, тогда теряются внутренний рынок и внутренний запрос, например, на смыслы, местные художники понимают, что их работами никто не вдохновляется, ими опять никто не интересуется. Краеведы сразу понимают, что история места проявлена не так либо не проявлена совсем, либо искажена. Местные экологи начинают говорить: «Ребята, здесь вообще ничего не надо было делать, это природный парк». И мне кажется, как раз эта фаза переосмысления общественных пространств упирается в запрос на переосмысление города. Переосмысления города в этих проектах не было. Было переосмысление конкретных территорий.

«Бурное и быстрое развитие породило у жителей Казани потребительское отношение к городу»

Один из наших основных конфликтов с командой Фишман заключался в том, что, на наш взгляд, вовлечение — это не просто собрать людей, дать им карту и сказать: разместите здесь объекты, чего вам тут не хватает, где должен быть туалет, велопарковка. Во-первых, жители не архитекторы и не градостроители. У всех этих объектов есть нормы, правила размещения. У жителей можно спросить — какое ты отношение имеешь к этому пространству, которое мы сейчас проектируем, как ты им пользуешься. Ты бы им хотел пользоваться? Как ты за это готов отвечать, сколько ты за это готов заплатить? Когда вы так задаете вопросы, многие из них начинают думать очень аккуратно, предлагая свои идеи. Уже не будет таких, кто скажет, что «ой как бы здесь было здорово за бюджетные деньги сделать вот это и это».

Я только вернулся из Лондона, изучал культуру private garden, лондонских частных садов, которые пронизывают любой район города. Понятно, что Лондон тоже не пример. Но два маленьких факта. Первый указ о развитии и управлении этими частными садами датируется 1851 годом. Второй момент — входным билетом на ежегодное отчетное собрание по управлению этим парком является чек, подтверждающий, что ты сделал взнос в фонд этого сада. Вот я заплатил какую-то сумму в фонд этого парка, я имею право ходить на собрания, не заплатил — спасибо, но извини, это не твое, тебя это не касается.

Бурное и быстрое развитие и вовлечение с таким «э-ге-гей» породило у жителей Казани потребительское отношение к городу. Я читал статью, что парки построили, а деньги на обслуживание парков не заложили. Если не ошибаюсь, дефицит составил порядка 80 млн рублей. Построить нетрудно — берешь архитекторов, даешь им задачу, деньги. Если у тебя еще есть возможность управлять стройкой, ты все это делаешь достаточно быстро. Но есть еще управление, эксплуатация.

Мы хотим быть современными. Любой город хочет быть современным, любой архитектор хочет быть заметным на мировом архитектурном рынке. Это абсолютно нормальные амбиции. Вопрос только в том, что когда вы начинаете копировать, вдохновляться чужой архитектурой, вы тем самым не даете шанса своей культуре

Моя основная критика не в адрес Наталии Фишман, я ее уважаю как специалиста, а к деятельности — к тому, что это копипаст, на мой взгляд, неудачного московского опыта на благодатную казанскую почву. В Казани амбиции быть первыми и быть не хуже, быть столицей сыграли небольшую злую шутку. Общественных пространств у вас много, они разные, но вопрос в том, насколько учтены интересы местных жителей, горожан, бизнесменов, проектировщиков, насколько это жизнеспособно без внешних поддержаний, без дополнительных затрат. Это, наверное, минус. И насколько эти пространства казанские, насколько они сделаны по-казански.

Например, в Казани даже система принятия решений носит специфический характер. Многие регионы, которые работали с Казанью, знают, что в Казани непросто решать вопросы, договариваться, потому что у вас, как я сформулировал на семинаре, существует «скрытая солидарность». То есть вы молча принимаете решение, друг друга понимая без слов. Но какое решение вы приняли, сложно понять человеку, который с этой культурой не знаком. И мне кажется, уже начинается какая-то реакция на «вторжение» в это городское пространство внешними идеями, внешними подходами, энергией.

«Какой двор, такой и город. Если двор отдан автомобилям, то и город будет сожран автомобилями»

— Вы уже упомянули дворовые сообщества. Для чего вообще их нужно изучать?

— Зачем дворы нужны городу?

— Не знаю.

— Отличный ответ. Он совпадает с большим количеством ответов на всем постсоветском пространстве. Я сейчас делаю перезагрузку советского микрорайона в Астане. Вопрос, что такое двор, ставит их в тупик независимо от возраста. Они говорят — в каком смысле? Я говорю, что такое двор? Зачем двор городу? Они говорят, что никогда об этом не думали.

— При слове «двор» я представляю «ксиловскую» детскую площадку и машины вокруг.

— Это вы описали все дворы Казани. За исключением старых дворов либо тех, где есть жизнь. На самом деле двор — это первый городской институт. И я изучаю дворы, потому что наша система исследований городов показала, что основная проблема развития постсоветских городов — это отсутствие горожан. Не жителей, их много. Отсутствие горожан, то есть людей, которые бы понимали, что такое город, могли бы брать на себя ответственность, были бы договороспособными, не боялись говорить не с такими, как они. Плюс несли ответственность за то, что они говорят.

Двор в нашем понимании — базовый элемент города. Какой двор, такой и город. Если двор отдан автомобилям, то и город будет сожран автомобилями. Если город отдан мамам с детьми, то и весь город будет ориентирован на детские площадки. Как у вас в парках — видно, что мамы и дети — это святое. А где папы? Где подростки? Где интроверты?

Для нас двор — это такой рычаг перезагрузки города. У нас есть целая технология, которая называется «двор по запросу». Мы любую проблему превращаем в сервис, чтобы самим этим не заниматься. Двор — это место, где мы формируем горожанина. У дома есть двор, есть соседи, какое-то общее пространство. И на этом примере взаимодействия с людьми, с которыми ты живешь, и на погружении в ответственность за это пространство ты можешь впитать в себя городскую культуру.

Мы получили жителей, которые живут в квартире, в машине, на работе, но ко всему остальному городскому пространству не знают, как относиться, потому что у них нет такой практики

Но 90-е годы породили ситуацию, когда каждый был сам за себя. И мы получили ячейки, где происходит борьба за место на парковке, где люди практически не проводят время, потому что двор — это гетто, огороженное забором. И все считают, что детская площадка — это максимум, что можно получить. Плюс сама площадь дворов сокращается. В советское время двор все-таки проектировался исходя из нормативов, из понимания того, что во дворе могут проводить время пенсионеры, дети и т. д., что им нужно пространство, что двор — в каком-то смысле рекреация, поэтому делалось озеленение, подразумевались какие-то функции восстановления, занятия спортом.

Сейчас двор — это фактически девелоперский проект. Девелоперы говорят: «Двор — такой нерациональный способ использования участка, можно я и во дворе что-нибудь построю». Конечно, можно — строй подземный паркинг и на нем сделай маленькую детскую площадку. Для девелопера это не пространство, где формируются горожане. Он берет калькулятор и говорит: «Ой, ой, пятно застройки».

Мы получили жителей, которые живут в квартире, в машине, на работе, но ко всему остальному городскому пространству не знают, как относиться, потому что у них нет такой практики. Более того, они не имеют практики взаимоотношений друг с другом. В городской мастерской, которую мы делаем с жителями во дворе, мы не говорим — ребята, вы попали в программу благоустройства, радуйтесь. Мы всегда спрашиваем, а кто хотел бы свои двором позаниматься, а кто хотел бы научиться исследовать свои дворы, а кто свои дворы исследовал, договорился между собой, собрал паспорт двора и готов вместе с нами за ресурсы этот двор попроектировать.

Когда собираете жителей во дворе по их же инициативе, ставите флипчарт, мастерскую, торцовочную пилу, начинаете спрашивать об их пожеланиях, подросток может сказать: «Я хотел бы играть в баскетбол». Супер, но двор такой маленький, поэтому влезет одно баскетбольное кольцо в углу. Бабушка говорит: «Мне нужны клумбы». Да, но клумбы тоже могут быть расположены только в этом углу. То есть нужно сразу делать баскетбольную площадку, и где-то к ней должны быть прикреплены клумбы. Выходят какие-то фрилансеры и говорят: «Нам коворкинг нужен, потому что нам негде во дворе сидеть с компьютерами». И вы проектируете на лету: баскетбольное кольцо, внутри коворкинг, сверху лесенка и две клумбы.

Таких объектов вы не увидите в каталоге КСИЛа, потому что это реализация жизненных сценариев. Это временный объект, ответственность за который несут жители. Да, он спроектирован профессиональным архитектором, сделаны расчеты по всем СНиП и ГОСТам, но жители сами его сколотили из деревяшек, построили и несут за него ответственность для того, чтобы проверить свои «хотелки». Двор — это уникальный ресурс. Если мы сейчас сделаем все в железе, в бетоне, то потом снести это либо подвинуть будет неимоверно тяжело, а дерево — легко.

И самое главное, когда жители начинают все это строить, выясняется, что все они хорошие люди. Кто-то находит себе репетитора из подъезда, кто-то находит общие интересы. Вечером во дворе локальное сообщество может обсуждать, что надо мусорку переносить, надо идти в муниципалитет, надо заниматься двором.

Почему так не получается у всех остальных? Потому что нужен модератор, который не предлагает свои идеи, и архитектор, который проектирует не свои амбиции, который не скажет: «Я вот был на венецианской бьеннале и хочу у вас во дворе построить свою Пизанскую башню. Еще перголу надо сделать, люблю перголы». Нет, архитектор, который готов свои амбиции конвертировать в умение синтезировать на лету ваши сценарии.

Город — это общежитие для незнакомцев. Здесь если ты умеешь договариваться на уровне двора, то высока вероятность, что ты сумеешь договориться на уровне более сложных инструментов

В этой городской мастерской мы читаем лекции про город. У меня есть вечный хит, который называется «Эволюция городов». В ней я рассказываю, как города сформировались, откуда в городах такие атрибуты, как рынок, храм, площадь, кладбище. Кстати, с этой точки зрения Иннополис не город, потому что там нет ни рынка, ни храма, площадь отдана машинам, и кладбища даже нет.

Двор — это институт формирования горожанина через умение уживаться с не такими, как ты. Это в деревне система расселения построена по другим принципам. Там ты живешь и селишься исходя из родственно-социальных отношений и абсолютно жестких регламентов. Кстати, поэтому жители деревни довольно тяжело воспринимают вторжение всяких дачников, кардинальную смену собственников, потому что деревня привыкла жить с теми, кого она знает. Город — это общежитие для незнакомцев. Здесь если ты умеешь договариваться на уровне двора, то высока вероятность, что ты сумеешь договориться на уровне более сложных инструментов.

Проектирование на уровне дворов позволяет проектировать с городскими сообществами парки, аллеи, с сообществом в какой-то перспективе составить, например, техническое задание на школу не как объект, а на школу как функцию, исходя из того, какое нам нужно образование, кого и как мы хотим учить, что такое школа. И с этой точки зрения мы никуда не денемся в городском развитии от выращивания этих социальных институтов.

Есть городские сообщества, но нет городских сообществ, которые готовы вести диалог. В Казани ситуация обстоит лучше, потому что здесь городские сообщества имеют устоявшуюся традицию и, насколько я понимаю, являются одними из основных заказчиков на такие городские проекты. Да, они представлены отдельными личностями. Но по большому счету это городские сообщества.

«На примере Челнов можно изучать, как архитектура влияет на социальное поведение»

— В одном из своих интервью вы говорили, что одно из дворовых сообществ вы нашли в Набережных Челнах. Что это было за сообщество?

— Мы делали исследование этого города несколько лет назад. Набережные Челны — город уникальный в постсоветском пространстве, город, построенный под влиянием идей Корбюзье. И история возникновения города тоже очень интересна. Когда Корбюзье писал свои работы о городе Солнца, он вначале написал маленькое эссе «Город через пятьдесят лет», и там он сделал несколько предположений. Некоторые из них оказались ошибочными. Он писал, что через 50 лет с учетом развития все люди будут летать на частных автомобилях. Действительно, когда ты подлетаешь к Набережным Челнам, ты видишь красивейший город. Когда ты спускаешься на землю, оказывается, что до любой функции надо ехать два километра.

Интересна сама система расселения Набережных Челнов. Когда строился КАМАЗ, сами бригады строили себе еще и жилье. И в краеведческом музее города есть интересные надписи, которые оставляли друг другу строители домов. Условный пример — «6-й цех, заберите наших детей из садика, мы сегодня крышу заканчиваем». Если мы живем в одном месте и работаем в одном месте, то, конечно, у нас сильные отношения. Там остались следы этих сообществ, социальных связей по такому принципу. Они, конечно, тоже уже фрагментированы внутренним переселением, но сообщества там остались.

«Когда ты подлетаешь к Набережным Челнам, ты видишь красивейший город. Когда ты спускаешься на землю, оказывается, что до любой функции надо ехать два километра». Фото chelnyltd.ru

Взрыв преступности в 90-е годы в Набережных Челнах тоже имеет под собой совершенно четкое основание. Если есть дружные комплексы, в которых все внутри — школы, магазины, садики, которые строили сами жители комплексов, в которых все друг друга знают и т. д., в моменты кризиса, конечно, они объединяются быстрее, чем все остальные. За счет того, что они социально одинаковы, они ведут себя одинаково. Как только Челны убрали с московского довольствия и начался кризис, оказалось, что уровень агрессии жителям было некуда выплеснуть. Но из-за того, что они все друг друга хорошо знали и город был молодой, не было сложной культуры, оперы, театра, разнообразной застройки, был выбран простейший способ — либо битва за ресурсы, либо преступная деятельность.

На примере Набережных Челнов можно изучать, как система расселения и архитектура влияют на социальное поведение, особенно в условиях кризиса. Этот кейс перед нами — мы можем Челны изучать вдоль и поперек, потому что еще и люди живы, и документы живы. И сказать — ребята, давайте больше никогда так не делать.

Но если посмотреть на современные новостройки, нетрудно понять, что мы порождаем ту же самую проблему. Недавно вышла статья про московские гетто. Я читал статью и узнавал Набережные Челны. Я точно видел, что не дай бог, но эти проблемы могут повториться множество раз, потому что нет социального многообразия, нет гетерогенной сложной среды, которая разбивала бы горожан по интересам, перемешивала их, давала возможность социализироваться, принимать культуру, заниматься чем-то, кроме того, что спать, есть, гулять с собакой. Мы порождаем те же самые проблемы.

Окончание следует