Япония — Казань 100 лет назад: гастроли циркачей, миссионерство и шпиономания
Восприятие Японии в начале XX века. Часть 2-я
Историк Лилия Габдрафикова в колонке «Реального времени» продолжает описывать отношение российской провинции к Дальнему Востоку и Японии. Особенно подробно наш колумнист останавливается на восприятии Страны восходящего солнца жителями Казанской губернии и татарами.
Коммерческий успех японской культуры в России
Несмотря на негативный идеологический фон, японская культура продолжала интересовать россиян. Мода на японскую культуру зародилась еще на рубеже XIX—XX веков. В 1900-х годах в городских домах можно было наблюдать «японский» стиль в оформлении комнат (пуфики, софы, ширмы и т. д.), большое распространение получили японские гравюры. Исследователи называют это мифологическим образом «Живописная Япония», который продолжал существовать в стране даже после начала Русско-японской войны, параллельно с другим мифом — о «желтой опасности».
Этот интерес к Японии по-разному использовался предпринимателями. Так, после Русско-японской войны по всей России гастролировала японская труппа цирковых артистов. Рекламный буклет гласил, что многие из них в Японии служили в Цирке Микадо. Например, «придворный артист Цирка Микадо и Корейского императора» Итао-сан Ямада». Любимцем японской и российской публики был его маленький сын Магоити. Четыре девушки выступали на сцене в роли японских гейш. Были среди артистов «прыгуны и туннелисты» братья Пари, «сыны воздуха» Манио Мияучи, Кицигкро-сан Ямани, эквилибрист Вада-сан Ионезо, а также драматические артисты и так называемые мимисты (Содзиро-сан, Иванага Саватаро). Однако их реальный статус в родной стране, вероятно, был немного иным. Иначе в поисках материального благополучия артисты не отправились бы в Россию.
По России японская труппа гастролировала под началом директора-режиссера С.И. Морозенко. В Казани они выступали с 6 августа по 10 сентября 1910 года. Надо отметить, что годом ранее, в мае 1909 года, в Казани выступал другой японский цирковой артист — Оно Окитаро. В Национальном архиве РТ сохранилась афиша этого представления. Всего в труппе Морозенко было 20 человек. Из них 11 взрослых и 9 детей от 9 до 16 лет. Среди артистов было много людей с одинаковыми фамилиями Ямада, Ямано, Исотани. Они являлись родственниками. Руководителем труппы был 45-летний Камекичи Ямада. Путешествовала с артистами 65-летняя дама Зинзо Ямада. Все они получили визу в Одессе.
Воспоминания об этих японских акробатах оставил советский артист Д.С. Альперов. Он выступал вместе с ними в Архангельске. Он упоминает 24 человека.
«Среди японских артистов были прекрасные воздушные гимнасты, которые поражали даже нас, привыкших к большому мастерству. Они казались какими-то чертями, умевшими держаться за воздух и как бы ходить по нему. Был искусный жонглер-антиподист. Началось выступление японцев парадом. Артисты выходили в великолепных парчовых, тканных золотом халатах. Их представляли публике, выкрикивая их диковинные имена. (…). Основаны были номера на рискованных трюках, вызывавших у публики напряженное состояние, полное волнения. По городу артисты ходили в японских костюмах. В труппе были подростки и дети», — писал он.
Доходы артистов в Японии были мизерными, поэтому они решились попытать счастья в далекой России. По замечанию Дмитрия Сергеевича, вывезший цирковую труппу из Японии предприниматель Морозенко платил артистам Ямада-сана за гастроли (очевидно, за каждый город) тысячу рублей, а сам получал доход с каждого представления. «Насколько ему это было выгодно, можно судить по тому, что впоследствии он построил себе каменный дом в одном из поволжских городов», — рассуждал русский артист.
Уже после отъезда японской труппы из Казани, в конце сентября 1910 года, в местной полиции получили письмо из японского посольства, в котором интересовались точным адресом некоторых японских акробатов. Через месяц посольство просило передать пакет японскому подданному Ититаро Исотани, состоявшему при цирке братьев Никитиных в Казани. Как выяснилось, родители данного артиста и его сестер, которые также гастролировали вместе с ним, никак не могли связаться с ними. Поэтому разыскивали их в России через дипломатическую миссию. Представители посольства писали о том, что родители Исотани уже в преклонном возрасте и очень беспокоятся об их будущем, просили уговорить его и сестер вернуться на родину. Но японца казанская полиция не нашла. К тому времени он уже уехал в Ростов-на-Дону.
Судя по всему, японские артисты, особенно молодого возраста, уехавшие в Россию в некоторых случаях против воли родителей (как в предыдущем случае), через какое-то время либо продолжали гастроли уже в составе других цирковых трупп, либо возвращались в Японию. Так, если артист Альперов упоминает о 24 японцах, казанская жандармерия зафиксировала 20 цирковых артистов, а через год на гастролях в Херсоне их было уже 18 человек. Везде за ними наблюдали органы жандармерии, однако как констатировали сами представители политической полиции, никаких «положительных результатов» эта работа не дала. Японские артисты не были замечены в шпионаже.
Коосуке Накамура — православный миссионер из Японии
После первой русской революции шпиономания стала основной идеей внутренней политики страны. В этих условиях вызывали подозрения даже российские подданные, а иностранцы тем более воспринимались как потенциальные шпионы. В 1911 году казанская политическая полиция начала следить за японцем Коосуке Накамурой. К тому времени он уже целый год находился в Казани и обучался на миссионерских курсах при Спасо-Преображенском монастыре. Приехал он из Владивостока и вел в Казани тихую монастырскую жизнь. Но на одной из главных улиц города однажды его заметил сам главнокомандующий Казанским военным округом генерал Сандецкий и тут же заподозрил в нем тайного агента. С тех пор за Накамурой установили негласное наблюдение.
Интересно, что во время гастролей в Казани цирка японских артистов Накамура успел познакомиться со своими соотечественниками и вел с ними переписку. Однако казанская жандармерия до 1911 года не была осведомлена об этом. Кроме того, Накамура вел переписку с японскими подданными — корейцем Борисом Ивановичем Сиананом и японцем Хан-Хонь Кеми. Они тоже некоторое время проживали в Казани, позднее выехали в Нижний Новгород и Самару.
Коосуке Накамура жил в России с весны 1909 года, визу он получил в Приморской области. Родился он в 1879 году и был крещеным. На православный манер его звали Михеем Ивановичем Накамурой. Прошел обучение в духовной семинарии, его религиозным наставником был токийский архиепископ Николай (в миру Иван Дмитриевич Касаткин, 1836—1912). Именно в его семинарии в течение пяти лет и обучался Накамура до отъезда в Россию. Вероятно, Накамура неслучайно приехал в Казань, в местную Духовную академию. Его учитель, архиепископ, несколько раз (в 1870, 1880 годах) бывал в Казани и был знаком с известными казанскими миссионерами Н.Н. Ильминским, Е.А. Маловым. Очевидно, результатом приезда И.Д. Касаткина в Казань стала подготовка в Духовной академии в конце 1880-х годов японской миссии.
В 1881 году Казанская духовная академия удостоила токийского архиепископа звания почетного члена. «Казанская духовная академия — мать миссионерства Русской церкви», — писал архиепископ Николай, поэтому сюда он направил и своего талантливого ученика Накамуру.
Жандармские служащие составили словесный портрет православного японца: «…бороды не носит, усы имеет средней величины; одевается в черную тужурку, черные брюки навыпуск и носит черную шляпу». Они отмечали, что Накамура является оригинальной личностью; развитый, живой; а по политическим убеждениям сторонник конституционной монархии. На вопрос, почему он выбрал Казань, Михей Иванович отвечал, что лучше всего ознакомиться с православной миссионерской деятельностью можно только в Казани.
Помимо русского языка и основ религии он изучал татарский язык. Между тем центром миссионерской деятельности являлась Казанская духовная академия. Но Коосуке Накамура в первые годы своего пребывания в Казани держался подальше от этого учебного заведения. Своим собеседникам он говорил, что в монастыре чувствует себя комфортнее. «Мы люди простые, здесь проще и меньше толков», — говорил он. На курсах Накамура подружился с учителем церковно-приходской школы из соседней Симбирской губернии — чувашем Михаилом Андреевичем Крышкиным. Своим родным в Японию Коосуке отправил фотографию, где они были запечатлены вместе с Михаилом Крышкиным.
Тем временем казанская жандармерия развернула активную деятельность по установлению личности загадочного японца из казанского монастыря. Через разыскной пункт были отправлены сообщения о нем в самые дальние уголки империи. Жандармское полицейское управление Уссурийской железной дороги составило список лиц с фамилией Накамура, въехавших в последнее время в Россию. Поиск усложнялся из-за того, что фамилия эта считалась достаточно распространенной среди японцев. В 1912 году Казанское ГЖУ и Уссурийское ЖПУ сошлись во мнении, что казанский Накамура не идентифицируются с подозрительными иностранцами с аналогичной фамилией с Дальнего Востока.
Интересны письма Коосуке Накамуры родным в Японию. Он подписывался Михаилом. А жену свою то называл по-японски Фусуко, то на православный манер — Марьей. Видимо, она тоже принадлежала к православной общине. В письмах неоднократно упоминается миссионерское издание «Сейкио Симпо» («Православный вестник»). В далекой России Накамура скучал по «цветущей вишне» и по родным, беспокоился о здоровье матери и жены, просил ее прислать свою фотографию. В тоже время он сравнивал японское лето и казанское и находил, что в России летом очень хорошо.
«В настоящее время чувствуешь здесь [себя] так хорошо, когда под сенью деревьев читаешь, невыразимо хорошая погода, во всех общественных садах массы народу, повсюду пьют чай из самоваров, пьют пиво, и все, по-видимому, от души веселятся», — писал он в одном из писем. В этот период, летом 1911 года, Накамура усиленно готовился к вступительным экзаменам в Казанскую духовную академию, называл ее даже университетом. Он переживал, что не сможет поступить, поэтому просил жену не рассказывать родным и близким о его планах хотя бы в течение трех месяцев. Японец предполагал, что при провале экзамена он может вернуться на родину уже зимой.
Несмотря на неудовлетворительные оценки (средний балл 2,83), Коосуке Накамура все же приняли в ряды студентов Казанской духовной академии. Решение в пользу японского подданного было принято архиепископом Казанским и Свияжским Иаковом, он обратил особое внимание на его набожность, старательность, тихое поведение и принял в монгольский отдел миссионерского отделения. Из-за того, что материальное положение у японского подданного было тяжелым, он получал стипендию Синода. Учеба давалась Накамуре нелегко, он не блистал высокими оценками. В 1914 году из-за Первой мировой войны ему пришлось на время прервать учебу. По приглашению японского посольства в Петрограде он работал переводчиком в японском лазарете Красного Креста. «Как ни неприятен был вынужденный перерыв наших занятий, однако твердо помня долг христианина повиноваться своим законным властям и терпеливо нести возложенные на него обязанности, мы с радостью отправились на место нашего служения», — писал он об этом позднее.
В том же 1915 году студентом монгольского отдела Казанской духовной академии стал еще один выпускник духовной семинарии в Токио — Петр Давидович Уцияма. Однако он уже не успел окончить академию, среди выпускных работ нет его фамилии. В 1916 году Михей Иванович Накамура, японец из Токио, все же сдал выпускные экзамены в Казанской духовной академии и был удостоен степени кандидата богословия, но без права преподавания в духовных учебных заведениях Российской империи — как иностранный подданный. В фонде Казанской духовной академии в Национальном архиве Республики Татарстан сохранилась рукопись его выпускной научной работы «Очерки истории православной миссии в Японии». Труд Накамуры включает 14 глав, хронологические рамки охватывают период с середины XVI до начала XX века. Помимо общих сведений о распространении христианской культуры на территории Японии, автор подробно описывает православные миссии в Хакодате, Токио, Киото, Сендае, Мацуяме, Санумасси, Такасимидзусси.
В поисках шпионов
В годы Первой мировой войны политическая и обычная полиция в России искала потенциальную угрозу уже среди выходцев с Запада. Борьба с так называемым «немецким засильем», еврейским «шпионажем» на западной границе империи являлась приоритетным направлением внутренней политики. В то же время не забывали и о восточных окраинах империи, в том числе о «желтой угрозе». Например, летом 1914 года под надзор казанской полиции попали 27 китайцев, проживавших в «Оренбургских номерах». Занимались они в Казани продажей шелка. Но при этом постоянно расспрашивали местных жителей о расположении городов, шоссейных дорог, за какое время можно пройти пешком от одного пункта до другого, где мосты и какие. Поэтому китайских торговцев заподозрили в шпионаже в пользу Германии. После обыска их номеров восемь человек были задержаны в полицейской части, а затем отправлены в казанскую губернскую тюрьму. Остальные 16 человек были отпущены в свои номера — под наблюдение полиции. Но уже через несколько дней также были заключены под стражу. При обыске ничего подозрительного не нашли, если не считать фотокарточку с изображением двух китайцев в военной форме.
Судя по всему, служащие жандармерии не случайно заинтересовались китайскими торговцами, из 27 человек в первую очередь обратил на себя внимание некий Син Шу Пин, который прекрасно владел русским языком, жил в номере один, чисто одевался, располагал деньгами и мало интересовался торговлей. В коллективе он был лидером. Однако он выбыл из Казани еще до ареста товарищей. При этом никто из арестованных не признался (или не знал), куда он уехал. К концу 1914 года остальные китайцы были высланы за территорию Казанской губернии.
Таким образом, в начале XX века вопросы, связанные с Дальним Востоком и Японией, периодически возникали в общественной жизни Казани и губернии. Если до войны с Японией имперские задачи страны скрывались под видом социальных программ и православного миссионерства, то с 1904 года благотворительная помощь Дальнему Востоку была напрямую связана с военными нуждами России. Именно в годы войны усилилась пропаганда восточной угрозы в печати, а пребывание японских подданных в России в 1910-х годах сопровождалось негласным наблюдением политической полиции. Несмотря на неоднократные подозрения японцев и китайцев в шпионаже и даже случаи их ареста, казанской жандармерии не удалось представить достаточно доказательств в пользу данных версий.
Справка
Лилия Рамилевна Габдрафикова — доктор исторических наук, главный научный сотрудник Института истории им. Ш. Марджани Академии наук Республики Татарстан. Колумнист «Реального времени».
- Окончила исторический факультет (2005) и аспирантуру (2008) Башкирского государственного педагогического университета им. М. Акмуллы.
- Автор более 70 научных публикаций, в том числе пяти монографий.
- Ее монография «Повседневная жизнь городских татар в условиях буржуазных преобразований второй половины XIX — начала XX века» удостоена молодежной премии РТ 2015 года.
- Область научных интересов: история России конца XIX — начала XX века, история татар и Татарстана, Первая мировая война, история повседневности.