Сана Валиулина: «Все герои моей книги — жертвы советской тоталитарной системы»

За имя «Сана» приходилось «бороться»

— Ваше имя звучит как для русского, так и для татарского уха странно. Может быть, это эстонское имя? Что оно означает?

— Сана — это арабское имя, правда, по-арабски оно звучало бы как Санáх, с ударением на последнем слоге. Знакомый арабист когда-то объяснил, что корень «сан» в арабском означает что-то вроде домашнего очага и связан с понятием дома и семьи. Это имя было маминой идеей. Когда она ждала меня, то как раз читала арабскую повесть про девочку Сану, и так ей эта девочка понравилась, что она решила назвать меня Саной.

Интересно, что эстонцы воспринимали это имя совершенно спокойно, без комментариев, они лишь растягивали первый слог по мелодике эстонской речи, то есть получалось Саана. А вот в России мне частенько приходилось за него «бороться». Мне говорили, что нет такого имени и что меня, наверное, все-таки зовут Оксана или Ксана, ну или, на худой конец, Ксения.

— Традиционный в Татарстане вопрос — «кайсы районнан». Откуда родом ваши мама и папа?

— Оба родителя — нижегородские татары. Папины родители родом из Уразовского района, станция Сергач, селение Актуково. В начале XX века его дядя переехал в Москву, где купил дом на Самотечной улице, потом к нему приехала его сестра, моя бабушка. После революции дом национализировали. Папа родился в 1922 году и вырос в Москве. А мамина сторона из деревни Усуэ или Юсюэ. Родилась же она в городе Пушкине в 1925 году.

«Папа родился в 1922 году и вырос в Москве». Фото moscowchronology.ru

— Насколько важен в вашей судьбе московский период обучения в МГУ на филологическом факультете? Москва сейчас для вас Баблоград, столица Газолии, и только?

— Студенческие годы всегда важны для человека, и я не исключение. Когда мы говорим «Москва», «МГУ», «филфак», что мы при этом имеем в виду? Для меня это, конечно, прежде всего люди, замечательные и менее замечательные, которые повлияли на мое состояние ума, а значит, и на мою жизнь. Всегда буду с благодарностью вспоминать Ольгу Николаевну Смирницкую, блестящего скандинависта и страстного знатока древнеисландского эпоса и поэзии, классика Ирину Ковалеву, она навсегда привила мне любовь к греко-римскому миру. А также некоторых преподавателей философского факультета, которые, маневрируя в рамках марксизма-ленинизма, умудрялись протаскивать в свои лекции идеи западных философов, то есть приобщали нас к мировой культуре. Я думаю, что именно в этот период во мне пробудилось интеллектуальное любопытство, осознание того, что ты часть огромного и потрясающе интересного, многообразного мира. Что касается менее замечательных людей… скажем, идеологических фанатов, сейчас бы мы сказали «фундаменталистов», то и они меня очень многому научили. Так же, как и циничные и хладнокровные идеологические функционеры, обслуживающие систему. А именно тому, как велика развращающая сила тоталитарных идеологий для человека, в какие бы наряды эти идеологии и идеологи ни рядились.

Насчет «Баблограда», ну, во-первых, грош была бы мне цена как человеку и писателю, если бы Москва была для меня лишь столицей «Газолии». А во-вторых, четвертая часть моего романа — это аллегория в жанре антиутопии и сатиры. Как и любая антиутопия и вообще вся серьезная литература, она связана с действительностью, но таковой не является. Так что давайте не будем заниматься наивным биографизмом. «Баблоград» с таким же успехом мог быть и столицей любого другого государства, где власти предержащие, возомнившие себя богочеловеками, обезумели от вседозволенности и алчности. Примеров тому множество и в истории, и в наши дни.

Среднему европейцу трудно понять, что такое русскоязычная татарка из Эстонии

— В Голландии вас воспринимают как русскую или делают различия между государствообразующим этносом и малыми народами РФ?

— Восприятие меня в Голландии прошло эволюцию. Сначала, когда я только приехала сюда в 1989 году, на меня смотрели как на великое чудо из загадочной России, или, как ее тогда еще называли, «империи зла», и удивлялись, что я не хожу в гимнастерке образца Мао Цзэдуна и вообще похожа на нормального человека. Так что я прежде всего была представителем страны за железным занавесом, и этнические признаки как бы отходили на второй план. Эстонию путали с Исландией, по-голландски Estland и Jsland более или менее идентичны по звучанию. Про татар мало знали, кроме «беф а-ля татар» и того, что монголо-татары хранили мясо под седлом. Но уже в начале девяностых, когда стала независимой Прибалтика и распался СССР, когда стала меняться карта Европы и в Голландию начали приезжать люди из бывших союзных республик, появилась дифференциация в отношении новых эмигрантов. Теперь, когда я говорила, что я из Эстонии, меня воспринимали как эстонку, что было вполне логично. А вот с татаркой, да еще русскоязычной, было уже посложнее. Приходилось объяснять, кто такие татары вообще и как конкретно мы попали в Эстонию. Ведь среднему европейцу, не знающему истории России, нелегко понять, что же это такое — русскоязычная татарка из Эстонии.

— Чем интересны менталитет и культура голландцев? Каковы их неповторимые особенности в «общеевропейской семье»?

— Культура голландцев интересна прежде всего тем, что в такой маленькой стране столько различий в менталитете и культуре. Протестантский север и католический юг, суровая реформатская «библейская полоса», от Зеландии пересекающая страну по центру, в народе ее жителей называют «черными чулками», и достаточно замкнутые католические рыбацкие деревни на берегу озера Эйсселмер. Совершенно особая культура во Фрисландии, где говорят по-фризски, и в провинции Лимбург, там тоже говорят на своем языке. Упрямые фризы, молчаливые гронингенцы, компанейские брабанцы, гибкие жители Лимбурга и амстердамцы-анархисты — все это Голландия. В Европе же у голландцев репутация людей прямолинейных, иногда даже чересчур, а также трезвомыслящих и предпочитающих неформальное общение отношениям, основанным на иерархии. Голландцы жутко любопытны и предприимчивы. Если где-нибудь в экзотической стране, куда еще не очень ступает нога туриста, встретишь иностранца, то будь уверен, что перед тобой голландец. Как говорят сами голландцы, Голландия — это страна пасторов и купцов. Голландцы уверены, что они все знают лучше всех и прекрасно умеют и любят считать деньги.

«Культура голландцев интересна прежде всего тем, что в такой маленькой стране столько различий в менталитете и культуре». Фото zhelvetro.blogspot.ru

Не для того мы освободились от политической цензуры, чтобы идти на поводу у цензуры коммерческой

— Вы сами предложили сотрудничество «Издательству Елены Шубиной» или ее литературные агенты заинтересовались вашим творчеством?

— До моего последнего романа все мое творчество было на голландском языке. «Не боюсь Синей Бороды» — мой русскоязычный дебют. Когда я написала этот роман, я перевела его на голландский, и он вышел в Голландии, а русская рукопись так и осталась лежать у меня. Через два года я решила послать ее в литагентство Елены Костюкович. Так я вышла на своих литагентов, которые предложили рукопись Елене Шубиной, и она взялась опубликовать роман.

— От чьих «костров» зажигались, когда создавали роман — от Сергея Довлатова, запечатлевшего в своей прозе советскую Эстонию, Маркеса — в первой части, Оруэлла и Толкина в четвертой?

— Всех вышеперечисленных писателей уважаю и люблю, Толкина, правда, хуже знаю. Но от каких «костров» я зажигалась конкретно — это несколько другая материя. Явно не обошлось без Достоевского и Маргерит Юрсенар, в частности, их идей о свободе. А вот, например, когда писала ту сцену четвертой части, где Бухгалтер вспоминает жену и она вдруг предстает перед ним и дает свое благословение, в голове у меня все время вертелись строки итальянского поэта Чезаре Павезе… «смерть придет, и у нее будут твои глаза»…

Очень интересно, что были и музыкальные «костры». В первой части Черный капитан — это опера Белы Бартока «Замок герцога Синяя Борода» на либретто Белы Балажа, который, кстати, очень оригинально переосмыслил одну из самых таинственных легенд из истории европейской культуры.

— Эстонцы показаны в романе положительными, во многом благодаря связи с природой, землей и сохранению языческих корней. Правда и добро за теми, по-вашему, кто пересидел модерн?

— По-моему, эстонцы в романе показаны как обычные люди со всеми их слабостями и сильными сторонами. Взять хотя бы семью Черного капитана, которую трудно назвать образцово-показательной. Говорить о правде и добре вне сферы божественного вообще довольно сложно. На земле же мы иногда можем найти их в самом неожиданном обличье. И здесь самое главное — сумеем ли мы узнать это добро или нет. В романе правду и добро воплощает в себе парализованная бабушка Юры Симма из второй части, которая, кстати, не связана ни с землей, ни с природой.

Касательно эстонцев, я бы сказала, что дело здесь не в модерне, а в истории, которая весьма немилосердно обошлась с эстонским народом. Как выжить маленькому народу под властью колонизаторов? Как сохранить себя при враждебном и чуждом по духу режиме и пересидеть Историю, не потеряв себя? Вот здесь-то на помощь и приходят природа и земля — плоть эстонцев, и традиции предков, языческие корни — их дух.

«Мои литагенты предложили рукопись Елене Шубиной, и она взялась опубликовать роман». Фото hbr-russia.ru

— Рассказчик в романе обозначен всеми средствами: и первым лицом, и точкой видения, и характерологическими средствами. Будто рой дронов фиксирует события череды десятилетий с разных ракурсов. Это ваше ноу-хау?

— Ноу-хау — это очень громко сказано. А вот понятие роевой технологии мне понравилось, возьму на заметку. Роман для меня — живая материя, она динамична, беспрерывно движется и меняется, вместе с ней меняются и перспективы описания событий, и, соответственно, рассказчик. Если в самом начале ему присуще магическое сознание, еще слитое с сущей материей, отсюда и наивно-непосредственный речевой стиль первых глав, то постепенно рассказчик начинает отделяться от мира и осознавать себя как автономная личность, уже способная воспринимать события на некотором расстоянии, то есть более критично.

Очень важен для романа объективный взгляд на происходящее, некое всевидящее око, которое проникает в суть событий и видит, что происходит на самом деле. Как, например, Маня Рахимова в «Нежном сердце», безымянная подруга детства Андрея в «Перед заходом солнца» или жена Бухгалтера в четвертой части. Но это око не должно раздражать всезнайством и морализмом, поэтому его нужно вводить в текст малыми дозами, краткими вспышками света, освещающими материю.

На взгляде из небытия на бытие построена вся третья часть, что позволяет создать особую точку времен, где слиты прошлое, настоящее и будущее. Идеальный хронотоп, в котором происходят прозрение и покаяние Андрея. Рассказчик — это сквозной персонаж, который, постоянно перевоплощаясь, то исчезая и то опять появляясь, объединяет все части романа, создает единство повествования.

— Каков принцип сборки романа? Структура в идеале должна быть четырехчастной. Вторая часть — составлять половину первой, третья — примерно треть второй, четвертая же содержит главный посыл и вчетверо меньше. Эта идеальная пропорция составляет золотое сечение всякого текста. У вас же наоборот: от первой части к третьей объем нарастает, а четвертая канонически вчетверо меньше.

— Я не сторонник принципов и законов в литературе, и уж точно в прозе (поэзия — это отдельная статья). На самом деле, структура находит и выстраивает себя сама, то есть в идеале содержание находит свою форму, что, слава богу, непредсказуемый процесс, как и полагается в свободном творчестве. Конечно, нужна какая-то глобальная схема, чтобы просто не утонуть в материале. Структура как бы растет вокруг главной темы, в моем романе — это поколение, родившееся в шестидесятых. В Голландии он так и называется «Дети Брежнева». Именно они по сути главные герои романа. Все части выстроены в хронологическом порядке, от середины семидесятых до постсоветского, нового времени.

— Приступая к созданию романа, вы просчитали свою потенциальную аудиторию? Понимаете, что массовому российскому читателю он вряд ли будет понятен и интересен?

— Уже Пушкин учил нас не зависеть от массового читателя — «Поэт! не дорожи любовию народной», а Александр Сергеевич для меня большой авторитет. Кокетничать с массовым читателем — значит следовать моде, пренебрегать или забывать о своем пути, что для меня лично неприемлемо, а в конце концов, и непродуктивно.

К тому же оглядка на массового читателя противоречит принципу свободного творчества, необходимого для создания серьезной литературы. Не для того же мы когда-то освободились от политической цензуры, чтобы идти на поводу у цензуры коммерческой. Так что я надеюсь не столько на массового, сколько на креативного читателя, который сможет оценить роман.

«Оглядка на массового читателя противоречит принципу свободного творчества, необходимого для создания серьезной литературы. Не для того же мы когда-то освободились от политической цензуры, чтобы идти на поводу у цензуры коммерческой». Фото vecherka.ee

Система, основанная на насилии и страхе, съедает душу человека

— Вы очень категоричны в оценке Советского Союза. Но опыт «железного века» русской литературы, благодаря концептуалистам и соц-артистам, показал проблемность прямого высказывания, поставив под сомнение язык с его тоталитарными интенциями. Нет ли, на ваш взгляд, противоречия в тоталитарном осуждении тоталитаризма?

— В моем романе все герои, от главных до совсем второстепенных, имеют право на собственное мнение о происходящем, которое они либо прямо высказывают, либо обнаруживают перед читателем в потоке сознания, либо претворяют в действие. Причем все мои герои, в своей совокупности составляющие голос автора, — представители самых различных слоев населения. Кто-то осуждает, кто-то оправдывает систему, кто-то отлично кормится ею, кто-то остро критикует, кому-то вообще все по фигу, а большинство, конечно, приспосабливаются.

По-моему, это чистой воды плюрализм и демократия, если уже использовать политическую терминологию. Через поступки же и мысли моих героев проступает неприглядное лицо тоталитаризма, системы, которая кондиционировала их. Так что прошу не винить вестника за не слишком приятную весть.

— Русские показаны в романе чуть ли не орками, в лучшем случае плодами генетического вырождения. Эстонцы, напротив, характеризуются превосходно. Почему же деградировала эстонская семья Черного капитана?

— Все-таки мой роман не произведение соцреализма, где все герои поделены на положительных и отрицательных, поэтому позволю себе не согласиться с вами. Разве Умник из «Нежного сердца» орк? Он самый настоящий идеальный герой, вполне в духе князя Мышкина. Или мать Андрея из «Перед заходом солнца»? Сам Андрей — тоже противоречивая личность, а с ним и многие другие герои, как, например, отец Юры Симма, совсем не святой эстонец. Русская же бабушка Юры как раз воплощает в себе правду и добро. Все герои в той или иной мере жертвы советской тоталитарной системы, и эстонцы здесь отнюдь не исключение. Что система проделывает с человеком, независимо от его этнической принадлежности, — как раз это я и хотела показать в своем романе. Деградация семьи Черного капитана, месть Томаса, прекрасного сына капитана, родителям и всему уродливому миру, — это пример того, как система, изначально основанная на насилии и страхе, съедает душу человека.

— Вы знаете от мамы татарскую молитву, умеете печь перемячи и помните простые татарские фразы. Скажите какую-нибудь из них для наших читателей. И признайтесь, какое культовое заведение посещаете в Амстердаме: костел, мечеть или молитвенный дом протестантов?

— Помню ланнар ашарга, конечно, «Бисмилля рахмани рахим, ауз билляхи минаш шайтан раджим», всегда говорю «Алла кошса», когда что-нибудь собираюсь сделать или призываю себя к смирению.

В Амстердаме в церковь иногда хожу, но скорее как светский человек, мечеть не посещаю, у нас не было религиозного воспитания. Я согласна с Бертольдом Брехтом, который сказал, что Бог либо в тебе, либо нигде. А если поближе к корням, то не могу не вспомнить пророка Магомета, который завещал людям искать радость в своем сердце. А вообще, в любом храме, где живет любовь и милосердие, чувствую себе как дома. Когда путешествую, всегда посещаю церкви и зажигаю свечки родителям, будь это греческая церковь или католический храм. Если бы жила в католической стране, то чаще бы ходила в церковь — просто помолчать, побыть наедине с собой и немного очиститься душой. Они там открыты целый день, в отличие от протестантских, работающих по часам, как офисы.

— Планируете ли в дальнейшем писать на русском языке?

— Жребий брошен, дороги назад нет, но как и когда это будет происходить, об этом пока еще рано говорить.