«Каждый из нас в более выгодной позиции даже к гениальному писателю-предшественнику»

— Сергей Николаевич, какая аудитория собирается на ваши лекции?

— По опыту презентации книги в нескольких городах я вижу, что собирается довольно молодая публика.

— Молодые люди интересуются вашими трудами с профессиональной точки зрения или им интересны ваши лекции как популяризатора науки?

— Я не задавал таких вопросов, но похоже, что среди моих слушателей были не только студенты-филологи, но и те, кто занимается другими вещами. Или даже ищет, чем заниматься. На одной из презентаций было несколько старшеклассниц — учениц моего аспиранта, и некоторые после презентации решили пойти на филологический факультет.

— В одном из интервью вы говорили, что изучение теории литературы вызывает у вас эстетическое удовольствие. А для более широкой аудитории этот предмет может быть интересен?

— У меня лекция как раз называется — «Зачем литературе теория?», главная ее идея именно в том, что современная теория литературы пишется не для писателей. Они, конечно, пытаются ею пользоваться, но скорее в игровых целях, чем как нормативным правилом. Теория литературы обращена главным образом к читателям, которых имеет смысл учить разумному, творческому и критичному отношению к текстам, которые они читают. И не только к художественным текстам. В современной культуре есть много текстов, которые сближаются с художественными по своему устройству, например, рекламные. Нужно уметь насладиться хорошей рекламой, но также и критически отнестись к тому обману, который в ней может скрываться.

У меня лекция как раз называется — «Зачем литературе теория?», главная ее идея именно в том, что современная теория литературы пишется не для писателей. Они, конечно, пытаются ею пользоваться, но скорее в игровых целях, чем как нормативным правилом

— Вы изучаете рекламные тексты, копирайтинг?

— Я не занимаюсь этим предметом специально. Я рассматриваю его в более общей перспективе — как устроена культура вообще и как ее читать. И в этом смысле теория литературы — бесценный интеллектуальный ресурс, который полезен не только профессионалам, но и рядовым читателям. Хотя моя книга написана для более-менее опытных людей, которые уже имеют некоторые базовые знания о литературе и ее устройстве, но вообще ее задача сходна с теми, которые нужно ставить при обучении литературе обычных читателей, например, школьников. Я надеюсь, что если не прямо, то косвенно, через преподавателей литературы, моя книга пригодится и рядовым читателям.

— А какие основные проблемы теории литературы?

— Некоторые проблемы, связанные с чтением, я рассматриваю в своей книге. Например, тексты обычно неоднородны. Они состоят из разных частей, сегментов, эти сегменты сталкиваются друг с другом. В тексте могут быть стихи и проза, и они по-разному читаются. Есть рассказ о чьей-нибудь жизни, а есть идеологическая интерпретация этой жизни. Более того, даже само художественное качество одного и того же текста может варьироваться. Писатель может дать слабину и где-то плохо написать, но он может и написать намеренно плохо. Если, например, мы откроем в произвольном месте роман Достоевского «Бесы» и попадем на стихи капитана Лебядкина, мы сильно ошибемся, оценивая по этому отрывку качество всего текста. Первый навык, который нужно вырабатывать читателям, — учитывать неоднородность текста, совмещение в нем разных частей, установок, разных языков культуры, уметь различать их.

— Писатель может писать текст, чтобы он «царапал», был неприятным...

— Да, литература практикует прием так называемого остранения. Писатели специально создают странные, непривычные тексты, меняют наше представление о том, как надо писать. Многие современные писатели намеренно пишут не так, как хотелось бы читателю: трудно, запутанно, с шокирующими эффектами, стимулируя тем самым читательскую работу. И нужно учиться отличать такие намеренные эффекты остранения от простой неумелости, которая тоже встречается сколько угодно. В этом и состоит мастерство читателя.

«Если, например, мы откроем в произвольном месте роман Достоевского «Бесы» и попадем на стихи капитана Лебядкина, мы сильно ошибемся, оценивая по этому отрывку качество всего текста. Первый навык, который нужно вырабатывать читателям, — учитывать неоднородность текста». Фото labirint.ru

Жуковский делал неточный перевод. Так больше не переводят

— В интервью 2010 года вы говорили, что очень мало читаете художественную литературу. Это по-прежнему так?

— К сожалению, да. К сожалению, потому что я очень люблю литературу. Но слишком много времени уходит на чтение специальных книг, в частности теоретических. Поэтому я не могу посвящать чтению художественных текстов много времени, кроме тех, которые мне нужно прочитать для работы прямо сейчас.

— А что вам больше нравится — самому писать или переводить?

— Писать. Более того, я вообще никогда не считал себя переводчиком по профессии. Был период, когда я много переводил, но уже несколько лет я ничего нового не перевожу, только руковожу коллективными переводами, да еще перевожу свои собственные тексты. Мне всегда казалось более сложным и содержательным писать самому. Это не значит, что я ставлю переводческую деятельность ниже, чем критику. Перевод — важнейшая область культурной работы. Есть теория, согласно которой всякое оригинальное культурное творчество содержит в себе лишь то, что мы уже знали раньше, мы просто пытаемся выразить это другими средствами.

— Нет ничего нового под луной?

— Примерно так. Все знания мы получаем от кого-то другого. Если не от Бога, то от традиций. Во всяком случае, вдумчивый переводчик получает бесценный опыт: вникая в текст и переводя автора, понимает его больше, чем любой другой читатель, даже критик.

— При обучении переводчикам говорят, что переводятся не слова, а мысль. Значит ли это, что переводчик как бы пересказывает текст, что это уже его произведение?

— Я никогда не занимался пересказом. Я всегда стремился и стремлюсь, особенно как редактор, к точному переводу. Основная работа редактора — это уточнение перевода. Не приближение к нормам современного языка (например, исправление стилистических ошибок), это не главное. Главная работа над переводом — это более глубокое понимание оригинала и более адекватное его изложение. Конечно, приходится и сообразовываться с современным состоянием нашей культуры, уровнем и составом знаний предполагаемых читателей, применять сложные стратегии адаптации переводимого текста к тому, что называется читательским горизонтом ожидания. Текст приходится растолковывать — иногда внутри самого перевода, иногда вне его, дополняя комментариями. Так или иначе, задача переводчика максимально точно и адекватно донести текст до читателя, для которого он не писался, помочь освоить его нашим современникам, живущим в другой стране, а часто и в другое время, чем автор.

«Есть исторически важные примеры таких неточных, но очень значимых в культуре переводов — например, переводы Жуковским западной поэзии. Он не стремился к абсолютной точности, в то время вообще не было такой задачи; тем не менее его переводы оказали огромное влияние на развитие русской поэзии». Фото hermitagemuseum.org (И. Реймерс. Портрет Василия Андреевича Жуковского. 1837)

— Говорят ведь, что Маршак фактически написал Шекспира заново. Это, получается, нетипичная история?

— Моя точка зрения такая, что работа переводчика подобна работе слуги. Он должен быть эффективным и незаметным. Поэтому хороший перевод — незаметный перевод. Если переводчик слишком выставляет себя, это может быть интересно, но это будет не перевод, а, скорее всего, другая форма деятельности. Конечно, есть исторически важные примеры таких неточных, но очень значимых в культуре переводов — например, переводы Жуковским западной поэзии. Он не стремился к абсолютной точности, в то время вообще не было такой задачи; тем не менее его переводы оказали огромное влияние на развитие русской поэзии. Современный перевод базируется на других принципах.

— В этом плане литературная критика, которой вы также занимаетесь, это, по сути, — перевод с русского на русский?

— Не совсем. Исследование художественной литературы — это ее осмысление на научном языке, что принципиально отличается от перевода: у них разная направленность, разные функции, обычно разные люди этим занимаются. Язык науки — в принципе не национальный. Конечно, наука поневоле излагается на том или ином языке (английском, французском), но с установкой на максимальную прозрачность для другой культуры. Если в художественной литературе с давних пор существует культ национального языка, считается, что задача писателя — как можно более глубоко выявить, реализовать возможности своего языка в его отличиях от других, то задача теоретика литературы — свести многообразие всех национальных литератур к каким-то общечеловеческим, научно, а не интуитивно постигаемым структурам и законам.

Понять то, что еще недопонял автор

— Вам интереснее переводить именно научные тексты?

— Я пробовал переводить художественные, еще в 90-е годы перевел несколько новелл с французского языка, и они были напечатаны. Но я чувствовал, что такое умеют делать и многие другие. А вот перевести кое-какие теоретические, философские тексты — это, пожалуй, я могу лучше многих, что более соблазнительно.

— Вас в этих текстах привлекает сам язык, которым они написаны, или идеи, которые в них содержатся?

— Дело обстоит сложнее. Я и в качестве исследователя, и в качестве переводчика стараюсь искать в научных, философских, «идейных» текстах не только ясно выраженные идеи. Я стараюсь выявлять, вытаскивать на свет и систематизировать интуиции, образы, метафоры, продуктивные, но не вполне продуманные самими авторами компоненты текста. Они могут быть его слабостями — как недодуманности, противоречия, изъяны, но в них может скрываться и его сила, потому что в продуктивных метафорах и даже, более того, продуктивных противоречиях могут обнаруживаться такие возможности мысли, которые сам автор еще не смог до конца высказать в виде идей. А мы, его наследники, сможем их подхватить и использовать в работе.

«По сравнению с писателем, который, пусть и гениально, писал сто или двести лет назад, у меня есть то преимущество, что я знаю о случившемся после, знаю много неизвестных ему событий и текстов». Фото Максима Платонова

— Это что-то о величии ума, о божьей искре, которая проскальзывает и принимается тем, кто эту идею готов воспринять?

— Каждый из нас находится в более выгодной позиции к предшественникам — просто потому, что у нас другой, более богатый опыт. По сравнению с писателем, который, пусть и гениально, писал сто или двести лет назад, у меня есть то преимущество, что я знаю о случившемся после, знаю много неизвестных ему событий и текстов. Это позволяет мне находить у него еще не вполне освоенные им «недоидеи», не вполне идеи, которые могут быть не менее важными для нас, чем то, что он сумел ясно выразить.

— В интервью вы говорили о том, что множество мыслителей до сих пор не переведены.

— Нет, я говорил, что не переведенных работ первого ряда не так уж много. Главная проблема переводческой практики сегодня — это качество переводов и отсутствие комментариев. Например, значительная часть текстов, которые принято называть современной французской теорией, издана на русском языке не должным образом. Последствия этого очень существенные, потому что из-за неясных переводов и недостаточно точных интерпретаций в обществе, даже в интеллектуально продвинутых кругах, сложилось впечатление о заумности, иррациональности, прихотливости и неприменимости французской теории. Сложилась ложная репутация, которой она не заслуживает.

Продолжениепо ссылке.