Алексей Моторов: «Сейчас сложно быть просто писателем»

«Я шел по Тверской мимо витрин с огромными стопками моих книг, и мне казалось, что это сон»

— Алексей Маркович, наверняка не все наши читатели знают о том, каким интересным был ваш путь в литературу. Расскажите об этом, пожалуйста.

— Я считаю, что слова «путь в литературу» слишком торжественны. В моем случае лучше спросить: «Как у вас книжки получились?» Ответ: в основном благодаря соцсетям, потому что они позволили мне встретить людей, которых я знал когда-то давным-давно, которые были связаны с институтом, больницей, медучилищем, пионерским лагерем, теми местами, где проходила моя молодость. Со многими я тут же вступил в переписку, стал перезваниваться. И это общение пробудило во мне воспоминания. В какой-то момент захотелось эти воспоминания записать. Хотя сомнения были, я ведь ничего раньше не писал. Даже никогда не вел дневников. Максимум — истории болезни на работе казенным языком, письма другу из армии или маме — из пионерского лагеря.

— Но вы любили читать?

— Да. Я стал читать в три года, бабушка научила. Уже в четыре мог прочесть любую книгу. Вообще с книгами проводил много времени. Даже когда я сутками дежурил и добирался до работы по полтора часа, я читал книги, как бы мне ни хотелось спать. В то время все читали много, и я не исключение. Но я никогда не писал. Мне разве что удавался жанр устного разговора — попросту болтовня, но мне казалось, что перевести эту болтовню на бумагу у меня не хватит способностей.

Неожиданно для себя, почти в 50 лет я начал писать некое подобие мемуаров. Это было предназначено для узкого круга родственников и друзей, я ничего не предполагал издавать. Но независимо от меня, сложными путями рукопись попала в Чикаго к одной женщине, которая позже стала моим большим другом, но в то время мне не знакомой. Она сама нашла меня на «Одноклассниках», сообщила, что ей очень все понравилось, и потом весьма настойчиво убеждала меня отнести рукопись в издательство.

«Мне позвонила сама Варя Горностаева и сообщила, что ее заинтересовал мой опус и что издательство за него берется. Немного поработали с рукописью — сначала с одним редактором, затем с другим, около 20% текста ушло во время редактуры и столько же нового добавилось. И книжка взяла и вышла. Всем на удивление — особенно мне». Фото litkritika.by

Я сопротивлялся изо всех сил, искренне считая, что это будет никому не интересно: не такая уж у меня захватывающая и достойная жизнь — я не политический деятель, не маршал, не актер. Просто воспоминания бывшего медбрата о работе в обычной московской больнице. Но однажды в разговоре я дал американке честное слово, что покажу рукопись издательству. Повесил трубку и моментально ощутил, как это «честное слово» повисло надо мной дамокловым мечом.

Но слово надо держать, и где-то через полгода я разговорился со старинным знакомым, который работал в издательстве журнала «Вокруг Света», и спросил, может ли он показать рукопись компетентному человеку, который бы, наконец, сказал, что это все не для печати. И этот парень, далеко не сразу, а месяца через четыре, передал рукопись главному редактору издательства Corpus Варе Горностаевой, заодно предупредив, что главные редактора не читают рукописи сами и что рассматриваются они там по полгода. А мне тогда было главное — выполнить клятву.

Но уже дней через пять мне позвонила сама Варя Горностаева и сообщила, что ее заинтересовал мой опус и что издательство за него берется. Немного поработали с рукописью — сначала с одним редактором, затем с другим, около 20% текста ушло во время редактуры и столько же нового добавилось. И книжка взяла и вышла. Всем на удивление — особенно мне.

— И какая на нее была реакция?

— Не успела она выйти, как почти сразу была признана книгой месяца в магазине «Москва» — это самый известный книжный магазин страны. Зрелище было впечатляющее. Книги лежали пирамидами на кассах, макеты стояли в витринах, по внутренней трансляции целый месяц призывали читать этот бестселлер, на жидкокристаллических мониторах крутили изображение обложки. Я шел по Тверской, видел стопки моих книг в витрине и мне казалось, что это такой сон.

Тираж «Паровозова» был распродан за два месяца. Это никак не вписывалось в парадигму моей жизни. Пошли хорошие отзывы критиков. Первая книга была переиздана пять раз. Мне было сделано несколько предложений об экранизации, но по разным причинам пока ничего не состоялось. Поступали идеи снимать сериал или полноформатный фильм. Даже режиссер Говорухин звонил с одобрительными словами.

«Книги лежали пирамидами на кассах, макеты стояли в витринах, по внутренней трансляции целый месяц призывали читать этот бестселлер, на жидкокристаллических мониторах крутили изображение обложки. Я шел по Тверской, видел стопки моих книг в витрине и мне казалось, что это такой сон». Фото meduza.io

— А как вы решились написать вторую книжку?

— Если бы первая книжка не пошла, я бы точно не стал писать вторую. Лирический герой в ней тот же, но уже повзрослевший. Правда, она не такая веселая, как первая, на дворе уже не 1980-е, а октябрь 1993-го. Часть читателей, которые ждали легкого чтива, были удивлены, но в целом книжку приняли тепло, и она тоже хорошо продавалась. Сейчас ни первую, ни вторую не могу найти в Москве — из Питера присылали почтой. Все ждут третью, но я пока в растерянности — эксплуатировать свою биографию несколько надоело. Много всяких случаев было в жизни, можно еще на книжку набрать или даже на две, но самому хочется чего-то другого. Однако пока нет настроения и куража.

«Очень часто писатели не читают никого, кроме самих себя»

— Наверняка в процессе работы вы сталкивались с нехваткой каких-то профессиональных писательских навыков и качеств. Как справились?

— Чего мне поначалу не хватало, так это знаний пунктуации. На первых трех страницах мучился, вспоминал, как обособлять однородные члены, деепричастия, вводные слова. Но программа Word сама все прекрасно исправляет. Я у нее учился и в процессе точно стал грамотнее. А писать мне было легко. Я же писал главы из собственной жизни. Пришло настроение, поймал кураж. Идеи, как увязать эти главы друг с другом, обычно приходили ко мне уже перед отходом ко сну. Я и за компьютер садился в основном во второй половине дня, когда, как и у многих, появляется настроение вести душевные разговоры, беседы.

С большим сомнением отношусь к рекомендациям каждый день садиться за стол и писать — хочешь ты того или нет. Я пробовал что-то такое делать, без настроения. Перечитывал потом — не получалось ничего. Скорее всего, мои книги отличаются от книг профессиональных авторов. Писательство для меня — не ремесло, которому можно посвятить жизнь. И это еще одна причина, почему я не знаю, будет ли третья книжка. Профессиональный писатель уже давно ее написал бы.

— То есть писательские курсы — обучение завязке, кульминации, развязке и так далее — вам не понадобились?

— Я с подозрением отношусь ко всем этим писательским школам и курсам. Сейчас их очень много, и я понимаю, почему. Писателям нынче жить очень трудно. Гораздо труднее, чем даже десять лет назад, не говоря уж о том, как они жили при советской власти. Тиражи падают катастрофически. Если открыть книжку 1970-х, самый мизерный тираж — 100 тыс. экземпляров. Журналы выходили по миллиону экземпляров. А сейчас, если книжка выходит тиражом в пять тысяч, — это уже хорошо. Десять тысяч — только если это серьезный писатель и издательство уверено в успехе. Пятьдесят тысяч — уже невероятное событие. Средний тираж теперь — две-три тысячи, поэтому писателям жить тяжело. Вот они и берутся за любую работу, организовывают школы, курсы.

Но я считаю, что если человеку не дано, то никакая школа не поможет. Литература — не музыка и не спорт: это там невозможно стать теннисистом или скрипачом без многолетних тренировок, а выкладывать мысли на бумагу — нечто иное. От постоянных упражнений тут мало что изменится. Какой-то голос должен звучать у тебя в голове, и ты должен его просто перенести в текст. Наверное, многие не согласятся со мной, но я уверен, что научить этому трудно.

«Он появился еще в сталинские времена, когда все начинающие писатели должны были быть под контролем, а их творчество — в рамках идеологии. Сегодня это представляется диким анахронизмом». Фото fb.ru

— Можно научить подражать…

— Да, подражать — это запросто. Но подражательство — вещь опасная. Да и вообще, непросто быть писателем тому, у кого есть литературный кумир, потому что так или иначе, пусть подсознательно, но ты начнешь копировать его манеру, особенно если ты хороший стилист. А зачем нам второй Бунин или Платонов, если они уже есть? Опять же, погружаясь в такие школы, вдруг ты начнешь писать в манере своего преподавателя? Кстати, заканчивали ли курсы Гоголь или Толстой? Нет, их нигде этому не учили, кроме того, что, безусловно, они сами были весьма эрудированными читателями.

— С этой точки зрения удивительным кажется существование Литературного института.

— Я понимаю, как это сложилось. Он появился еще в сталинские времена, когда все начинающие писатели должны были быть под контролем, а их творчество — в рамках идеологии. Сегодня это представляется диким анахронизмом.

А вот кому образование точно нужно, так это переводчикам. Когда переводчик с головой погружается в переводимое произведение, просчитывает стиль, ритм и делает качественный перевод, это очень здорово. Пообщавшись и с писателями, и с переводчиками, я увидел, какие это разные миры. Насколько интереснее, эрудированнее, интеллигентнее переводчики! Потому что они растворены в мировой культуре. А писатели очень часто не читают никого, кроме самих себя. Мне говорит один большой писатель: «Я читаю только первую страницу книги, больше и не надо, и так все ясно». Я вот очень редко могу прочитать только первую страницу и на этом остановиться.

Короче говоря, мне не особенно мешало отсутствие литературного образования. Но я бы хотел, чтобы со мной посидел в течение двух-трех вечеров опытный редактор, лучше в домашней обстановке, за чаем, и все, что я написал, разобрал бы с точки зрения грамотности, правильного построения фразы, композиции. Чтобы умудренная опытом пожилая женщина с хорошими манерами и низким голосом сказала мне что-то вроде: «Алеша, ну какую же вы ахинею нагородили, разве же так пишут?»

«Писателям сегодня, как и всем, не хватает общего гуманитарного образования»

— Наверняка по поводу литературных курсов с вами не согласится критик Галина Юзефович. В интервью нашему изданию она сказала: «Талант, вдохновение — это все очень хорошо, но для того, чтобы написать по-настоящему прекрасную книгу, нужно еще мало-мальски представлять, что такое история, как ее рассказывать, как устроен диалог, вот эти все скучные и, на первый взгляд, совершенно не творческие вещи. У нас никогда не было школы обучения литературе как профессии».

— Кстати, один из первых отзывов на мою книгу был в журнале «Итоги» именно от Галины Юзефович. Она написала, что не припомнит ни одной книжки о буднях медиков, которая бы так же хорошо читалась, разве что «Записки молодого врача» Булгакова, за что я ее поблагодарил при личной встрече. Наверное, я понимаю, что она хочет сказать. Но мне кажется, проблема не в том, что писатели не обучаются в литературных институтах, а в том, что, как и всем сейчас, им не хватает общего гуманитарного образования, что позволяет и мысли свои излагать на бумаге, и легко обращаться к другим книгам и авторам. Писатель должен быть литературно эрудированным. Он должен прочитать много, хотя бы чтобы понимать, что такое хорошо написанный текст и почему любят Набокова, Булгакова и Аксенова.

«Один из первых отзывов на мою книгу был в журнале «Итоги» именно от Галины Юзефович. Она написала, что не припомнит ни одной книжки о буднях медиков, которая бы так же хорошо читалась, разве что «Записки молодого врача» Булгакова, за что я ее поблагодарил при личной встрече». Фото livelib.ru

— Кстати, Юзефович также отмечает, что «у нас всегда отношение к писателю было отчасти религиозным: считалось, да и по сей день считается, что писатель (а особенно поэт) откликается на какой-то вышний зов, беседует с музами». Как вы думаете, ваш талант от Бога?

— Думаю, что никто не должен рассуждать о собственном таланте. Вообще о себе нельзя говорить ни в каких превосходных степенях, особенно на публике. Меня всегда смущает, когда человек, сделав полшажочка в искусстве, тут же, раздув щеки, заявляет на радио или телевидении: «В моем творчестве...» Какие же громкие слова! Не знаю, как насчет Божьего промысла, могу сказать, что меня вело особое настроение — хотелось поделиться и с самим собой, и с моим гипотетическим собеседником.

— Как вы думаете, почему тема о буднях медбрата вообще смогла заинтересовать стольких людей?

— Медицинская тема всегда привлекает. У меня есть друг патологоанатом, ее зовут Катя. Катя всех людей, кто не врачи, называет «гражданские». Так вот, «гражданские» любят про врачей и медицину. Потому что врачи — это огромное профессиональное сообщество, с которым все связаны буквально с первых секунд жизни: родился, и всю жизнь — поликлиники, медсестры, анализы… Хочется узнать, как там они живут, эти люди в белых халатах, которые делают нам так больно.

Помню, как в четвертом классе прочитал повесть Юлия Крелина «Хирург», по которой позднее поставили фильм «Дни хирурга Мишкина». Эту повесть написал врач, хирург московской больницы. Мне было невероятно интересно и одновременно жутко читать о медицинских случаях, травмах, а самое главное — о том, как люди голыми руками могут лезть в человеческий организм, что-то там шить, отрезать, перевязывать, все это казалось абсолютно непостижимым. Вот и с «Паровозовым», видимо, та же история. Тем более о врачах книг полно, а о медбрате вроде как и нет больше.

Надо сказать, когда автор нескучно пишет на профессиональные темы, это всегда привлекает, о какой бы сфере ни шла речь. Допустим, Сергей Каледин написал «Смиренное кладбище» о работниках кладбища. Прекрасная вещь, и с большим знанием дела. Одно время он сам там подрабатывал. Видно, что это взгляд не стороннего наблюдателя. И главное — это здорово написано.

Помню, как в четвертом классе прочитал повесть Юлия Крелина «Хирург», по которой позднее поставили фильм «Дни хирурга Мишкина». Эту повесть написал врач, хирург московской больницы. Мне было невероятно интересно и одновременно жутко читать о медицинских случаях

— Знаете, слушая вас, я почему-то вспомнила о том, что рассказывала Ольга Муравьева, потомок дворянского рода, нам в интервью. Она говорит, что в аристократических семьях все члены умели писать, излагать свои мысли в виде стихов, мемуаров, писем, причем на хорошем уровне. Это была нормальная культура во многих образованных семьях до революции.

— Согласен. Взять мою бабушку. Она получила гимназическое образование, которое позволило ей прекрасно владеть словом. Ее рассказы и повести публиковались в «Учительской газете», в «Огоньке», в журнале «Семья и школа». У нее отличная книга воспоминаний. Кстати, самый первый отрывок из еще не вышедшей книжки про «Паровозова» решил опубликовать журнал «Семья и школа», и я был очень этому рад, потому что это бабушкин журнал.

Высокая общая культура — залог хорошего текста. Читаешь письма людей XIX века и не перестаешь удивляться красоте и легкости языка! Сейчас далеко не все писатели так способны выражать свои мысли. Таковы плоды классического образования людей той эпохи. Они прекрасно знали мифологию, римскую и греческую литературу, искусство. Короче говоря, много знать гораздо важнее, чем заканчивать литературный институт.

«Достоевский нынешней власти удобен, потому что без конца говорил о какой-то особенности русской души»

— А какие у вас любимые книги?

— Все, что относят к городской прозе, — например, Василий Аксенов, особенно его ранние и среднего периода романы («Ожог», «Остров Крым»). Люблю Трифонова, считаю, что он как никто смог описать жизнь и рефлексию интеллигента. Люблю Фазиля Искандера, он лиричен и тонок, никто его в этом не превзошел. Люблю рассказы Юрия Казакова. Все это, в основном, проза 70-х годов.

Из классиков люблю Толстого, Чехова и Лескова. А вот Достоевского — нет. Когда говорят, что он какой-то невероятный психолог, всегда возражаю. Какой же он психолог? У него не люди, а какие-то схемы, причем фальшивые. И обратите внимание, сколько сейчас о Достоевском говорят, сколько экранизируют. А Толстого будто и не существует, — более того, над ним стало модно подтрунивать. Потому что Достоевский нынешней власти нравится, так как без конца твердит о какой-то особенности русской души. А сейчас вся эта липа очень востребована. К тому же Достоевский еще и ксенофоб в придачу.

Вот кто настоящий психолог, так это Фридрих Горенштейн. Жаль, что он писатель недооцененный. И хотя по его книгам понятно, что он мизантроп, людей не особо любит, зато прозаик потрясающий.

Считаю, что какие-то книги надо обязательно прочитать в определенном возрасте. Например, Джек Лондон — типичный писатель для подростка. То, что он описывает, хорошо понятно молодым — сильные люди, золотоискатели, моряки. Гюго тоже для этого же возраста, хотя он совсем другой, он невероятно сентиментален. Наверняка в зрелом возрасте человек искушенный поморщится, читая Гюго. А в 10—12 лет читать «Отверженных» и «Собор Парижской Богоматери» — самое то. Хемингуэй — тоже во многом писатель для юношества.

«Из современных авторов каждый должен прочитать Эдуарда Кочергина, его вещь «Крещеные крестами» вышла семь-восемь лет назад. Мальчиком он был отправлен в спецприемник НКВД, потому что его родители были объявлены врагами народа. Его злоключения и приключения дорогого стоят». Фото gctm.ru

К современникам у меня неровное отношение. Читаю Рубину, Улицкую, Сорокина. Многое у них нравится. Некоторые восторги по поводу отдельных авторов совсем не разделяю. Часто попадаются любопытные книги, иногда случаются настоящие открытия. С большим интересом прочитал Мариам Петросян «Дом, в котором…». Это был ее первый и чуть ли не единственный опыт, но он впечатляющий.

Сейчас выходит книга Натальи Ким. Для большинства это имя новое. Она, безусловно, большого таланта человек. Пишет рассказы, основанные на собственной биографии, выкладывает в Сеть. Она умеет так сказать, что подчас слезы душат.

Из современных авторов каждый должен прочитать Эдуарда Кочергина, его вещь «Крещеные крестами» вышла семь-восемь лет назад. Мальчиком он был отправлен в спецприемник НКВД, потому что его родители были объявлены врагами народа. Его злоключения и приключения дорогого стоят. Очень хороша книга Александра Чудакова «Ложится мгла на старые ступени». Дважды перечитывал «Подстрочник» — воспоминания Лилианы Лунгиной.

Сейчас все больше читаю нон-фикшн, мемуары, нежели художественную прозу. Книги по современной истории, о научных открытиях, о частной жизни. Жизнь такая короткая, писатель может нафантазировать с три короба, а хочется все-таки узнать, как, почему и для чего мы живем.

«Нищего писателя можно купить с потрохами»

— Что бы вы посоветовали начинающим писателям?

— Я бы посоветовал молодому человеку больше читать самому. Недавно я был на одном семинаре в литературном институте и там меня спросили о любимых писателях. Я начал перечислять: «Трифонов, Искандер...». Мне говорят: «Вы помедленнее, мы записываем». Не знают, кто такие. Это все равно что собираться стать режиссером и спрашивать, кто такие Феллини и Бергман.

Пишите, раз пишется. Но если молодой человек решит связать с писательством жизнь, то он должен знать, какая это тяжелая стезя. Жить на это невозможно. Почему бы не заниматься чем-то еще, иметь какое-то ремесло? У меня есть пример — писатель и врач Максим Осипов, он работает в Тарусской больнице врачом-кардиологом, и за восемь лет выпускает уже пятую книжку. И то, и другое делает с большим успехом. Врачебное поприще его стимулирует — дает сюжеты из жизни. Мне кажется, сейчас сложно быть просто писателем. Если вдруг период тяжелый, на что существовать? Еще важный момент — нищим писателем легко манипулировать.

«Почему бы не заниматься чем-то еще, иметь какое-то ремесло? У меня есть пример — писатель и врач Максим Осипов, он работает в Тарусской больнице врачом-кардиологом, и за восемь лет выпускает уже пятую книжку. И то, и другое делает с большим успехом». Фото rg.ru

Кстати, почему сейчас многие пожилые писатели так ностальгируют по советским временам? Потому что товарищ Сталин прекрасно понимал, что писатели — это идеологические рупоры, именно им будет доверено творить новую мифологию. Особо строптивых — отправить на Колыму, остальных — купить с потрохами. Дать дачи в Переделкино, огромные тиражи, номенклатурные посты с хорошими окладами, понастроить домов творчества. А взамен писатель должен четко понимать, чего от него требует партия. Как прекрасно жили писатели в СССР! Даже если ты средний автор, но шел в идеологическом фарватере, тебя автоматически переводили на 15 союзных языков и на все языки стран варшавского договора. Каждый третий театр ставил пьесы по твоим книжкам, по твоим сценариям снимались фильмы. Постоянно переиздавали, гонорарами не обижали. Деньги просто рекой текли. Кроме того, командировки за рубеж, поликлиники и санатории. Такая жизнь не снилась никаким западным коллегам. Писатели и сами не заметили, как превратились в цензоров и охранителей режима.

Теперь все изменилось. Писатели берутся за что угодно. Они растеряны. Один из немногих вариантов писательского заработка сейчас — литературные премии. Именно поэтому многие премии превратились в коррупционный междусобойчик: «Сегодня я член жюри, тебе премию дам, завтра ты член жюри, ты мне премию организуешь». Я слышал, как один писатель при мне сетовал, что знакомый председатель жюри не включил его роман в шорт-лист большой премии: «Как он мог, я же с ним неделю пил с утра до вечера?!» И это все искренне.

— А почему вы вышли из российского отделения международного ПЕН-клуба?

— Да потому что руководство Русского ПЕН начисто забыло, что эта организация изначально правозащитная, а уже в последнюю очередь — престижный клуб, где можно ничего не делать, гонять чаи, пить водку и без конца бахвалиться былыми заслугами. Особенно не скрывая, они ждут от власти грантов, денег и готовы оказывать ответные любезности. Поэтому те, кто настойчиво призывал заниматься собственно правозащитной деятельностью, стали руководство ПЕНа невероятно раздражать, кое-кого даже выгнали, причем все там проходило с нарушением собственного устава. Абсолютно позорная история. Около 70 человек за год оттуда вышли, в том числе я, и больше ни в какой писательской организации состоять не желаю.

Начало. Продолжение на следующей неделе.