«Принижение статуса татарского языка — старческий маразм государственной машины»

ТЧК

Век художественной литературы, беллетристики, публицистики ушел в прошлое. Он породил великое множество мировых шедевров. Хотя татары в силу обстоятельств шли своим путем, очень извилистым, как сама судьба, но также достигли вершин именно в ту эпоху становления капитализма. В русской культуре после Пушкина, Гоголя, Толстого и Достоевского был еще серебряный век. Затем наступила стагнация под бдительным оком «отца народов». Он сделал все, чтобы ликвидировать естественное развитие культуры, для чего не стеснялся просто расстреливать целые поколения талантливых людей. В живых остались или бесталанные, или же те, кто ковал советское оружие. Шолохов замолчал. Твардовский пытался сопротивляться. Чингиз Айтматов пытался возродить былую славу русского Слова. Однако, наступил век чтива. С 2000 года началось горделивое время тотальной пошлости в литературе, языке, политике, морали.

Пока в Москве трещали о величии русской культуры, появились объективные причины для ее сворачивания. Мир вначале осторожно, а потом с нарастающей скоростью перешел в век электроники. Он начался много раньше, с телеграфа со своим стилем. Мы его называем «телеграфный». Сложноподчиненные предложения, деепричастные обороты, междометия исчезли. Точка стала ТЧК. Все предельно сжато. Письмо стало сухим, без витиеватости. Телеграф похоронил эпистолярный жанр.

«Затем в каждом доме появилось радио, оно породило слушателей вместо читателей. Наряду с устной речью, часто копировавшей письмо, появились звук, музыка, диалоги». Фото radiotatarstana.ru

Затем в каждом доме появилось радио, оно породило слушателей вместо читателей. Наряду с устной речью, часто копировавшей письмо, появились звук, музыка, диалоги. Телевидение просто заворожило публику и полностью захватило внимание зрителей. Живые новости, документалистика, художественные фильмы, дебаты политиков, «мыльные оперы» и т. д. заполняли все свободное время телезрителей. Казалось, радио было навсегда посрамлено. Однако люди пересели в автомобили, застряли в пробках и вновь начали слушать радио.

Молодежь, уставшая от окружения, заткнула себе уши наушниками. Казалось, все спрятались в свои соты, и людей объединяла только внешняя рамка в виде государства. Однако появление таких средств, как интернет и iPhone, создали новую среду, по выражению Маршалла Маклюэна, появилась «мировая деревня». Люди стали общаться в виртуальном мире также непосредственно, как жители деревни, как бы в живую. Средства связи создали иллюзию непосредственного общения.

Старшее поколение обеспокоено тем, что дети перестали читать, их язык все более упрощается и вульгаризируется. Да что там дети, даже известные по стране журналисты плохо пишут по-русски. Запятые умеют ставить, а стиля уже нет. Тяжелые фразы, неумение выразить мысль. Вместо фактов пишут никому не нужное свое мнение. Литература превратилась в детективное чтиво.

Молодежь не только не читает книг и газет, она не смотрит телевизор, радио слушает в машине, да и то в основном музыку. Новое поколение ушло в интернет и соцсети. Оно живет в виртуальном мире, ставшем новой реальностью. Неслучайно исчезла вечная проблема «отцов и детей» — им незачем конфликтовать, они живут в разных мирах. Старикам надо успокоиться и принять всю ситуацию за должное.

«Мы, учившиеся русской словесности у Тургенева, стали историческим хламом. Потуги федеральных властей заставить детей учить добротный русский язык обращен в пустоту, а параллельное принижение статуса татарского языка — старческий маразм государственной машины». Фото kazan24.ru

Нулевая степень письма

Мир вступил в электронную эру. Эпоха классической механики, евклидовой геометрии, рационализма Декарта, типографских станков и вычурного письма, а также политических манифестов уходит в небытие. Мы, учившиеся русской словесности у Тургенева, стали историческим хламом. Потуги федеральных властей заставить детей учить добротный русский язык обращен в пустоту, а параллельное принижение статуса татарского языка — старческий маразм государственной машины. Уровень литературы виден по критике. Когда-то был такой жанр, интересный сам по себе. Все творчество Белинского было связано с критикой литературы. Сегодня профессиональных критиков заменили пиарщики или тролли — узаконенные продажные хулиганы.

Мы возвращаемся к нулевой степени письма.

Письменная речь пришла вслед за устной и повлияла на нее. Мы стали говорить так, как пишем. Обычная речь постоянно меняется, движется, не считаясь с формой и стилем. «В речи все явлено непосредственно, предназначено для немедленного потребления; здесь слово, молчание и их движение устремлены к отсутствующему пока смыслу: это бег, не знающий задержки и не оставляющий за собою следа. Напротив, стиль обладает лишь вертикальным измерением, он погружен в глухие тайники личностной памяти, сама его непроницаемость возникает из жизненного опыта тела; стиль — это всегда метафора, то есть отношение между литературной интенцией автора и структурой его плоти (вспомним, что в структуре свернута всякая длительность). Вот почему стиль — это неизменная тайна, однако его безмолвствующая сторона вовсе не связана с подвижной, чреватой постоянными отсрочками природой речи. Тайна стиля — это то, о чем помнит само тело писателя; его намекающая сила не зависит от быстроты движения речевого потока, где даже невысказанное становится формой сказанного; эта сила проявляется в самой оплотненности стиля, ибо под ним прочно и глубоко залегают такие слои реальности, которые абсолютно чужды слову, и эта реальность интенсивно сгущена или мягко разлита во всех его фигурах. Стиль оказывается своего рода сверхлитературным действом, в котором человек стоит на пороге всемогущества и магии» (Ролан Барт).

«Язык и стиль – слепые силы; письмо — это акт исторической солидарности. Язык и стиль — объекты; письмо — функция: оно есть способ связи между творением и обществом, это литературное слово, преображенное благодаря своему социальному назначению, это форма, взятая со стороны ее человеческой интенции и потому связанная со всеми великими кризисами Истории» (Ролан Барт). Фото msu.ru

Между языком и стилем остается место для такого явления, как письмо. Любая литературная форма выбирает какой-либо тон, отношение к сказанному, оценку. При этом писатель обретает отчетливую индивидуальность, он принимает на себя социальные обязательства, ангажируется.

«Язык и стиль — слепые силы; письмо — это акт исторической солидарности. Язык и стиль — объекты; письмо — функция: оно есть способ связи между творением и обществом, это литературное слово, преображенное благодаря своему социальному назначению, это форма, взятая со стороны ее человеческой интенции и потому связанная со всеми великими кризисами Истории» (Ролан Барт). Различные писатели пользуются различными видами письма; их разделяет все: тон, выразительная манера, цели творчества, мораль, особенности речи.

О татарском «сепаратизме»

Не только писатель имеет свои оценки, но и само общество может оказаться под давлением письма. Всякая власть всегда вырабатывает аксиологическое, иначе говоря, политическое письмо. Слово становится одновременно и средством устрашения, и средством прославления. Революционное письмо устрашало и давало гражданское благословение на Кровь. Марксистское же письмо по своему происхождению есть язык познания; лексическое единство дает единообразное объяснение действительности. Марксистское письмо (письмо Маркса и Ленина) связано с действием, и потому оно очень скоро превратилось в выражение определенной системы оценок. Дальше всех пошел сталинизм, где лексика потеряла нейтральность и точно определяла где Добро, и где Зло. Функция письма стала не просто идеологической, но и в конечном счете свелась к экономии судебных издержек. Письмо уничтожило всякий временной зазор между актом именования и актом вынесения судебного приговора.

Так, сам язык определял до суда вредительскую по отношению к интересам государства деятельность как преступную. Письмо изображало реальность в уже оцененном виде, как приговор. Слово «уклонист» носило уголовный смысл. Если два уклониста собирались вместе, они становились «фракционерами», что ведет к усугублению наказания. Торжествующий сталинизм привнес двусмысленность в такие слова, как «демократия», «свобода», «мир», называл своих сторонников «всеми честными людьми» и т. п. Из новейших изобретений можно вспомнить выражение «принуждение к миру». Очевидно, что любой политический режим располагает своим собственным письмом.

«Татарстан, имевший свое мнение по разным вопросам, тут же окрестили «сепаратистским» и увязали с «неизбежным распадом России» по аналогии с СССР. Теперь любое несогласие с мнением Москвы можно было квалифицировать как сепаратизм». Фото Олега Тихонова

Татарстан, имевший свое мнение по разным вопросам, тут же окрестили «сепаратистским» и увязали с «неизбежным распадом России» по аналогии с СССР. Теперь любое несогласие с мнением Москвы можно было квалифицировать как сепаратизм, что оправдывает любое действие против оболганного субъекта федерации. Причем успехи Татарстана столь же неприемлемы для федерального центра, как и собственное мнение, даже соответствующее Конституции РФ. На этот случай есть подходящий термин: «Татарстан жирует за счет русских областей!». Естественно, никто не помнит, что республика — донор и в принципе не может «жировать» за счет кого-то, скорее все наоборот.

Такая особенность «полицейского» письма характерна для любых режимов, склонных к авторитаризму. «Сепаратизму» республики тут же противопоставили наведение «порядка», что уже несет в себе репрессивный смысл. Русская речь в силу исторических обстоятельств вырабатывает запретительную лексику: «На столб не влезать. Убьет!», «По газонам не ходить!», «Купаться строго запрещено!» — не просто «запрещено», а «строго запрещено!». Этот стиль вошел в плоть и кровь языка, и писатели, пытающиеся выразиться иначе, оказываются заложниками предыдущей истории. Русская речь богата сама по себе, но в устах пиарщиков и особенно троллей она опошляется, вульгаризируется, а политики вносят двусмысленность, и этот великолепный инструмент становится чуждым для незамутненного ума, за что он не должен нести ответственность.

Я уже не могу писать: «России нужен элементарный порядок!», поскольку в нем содержится контекст вертикали власти, римейк сталинизма. Слово «федерализм» потеряло свой первоначальный смысл, заложенный в Конституцию страны, оно стало именем собственным. «Так рождается трагедия письма, ибо отныне всякий сознательный писатель вынужден вступать в борьбу с всесильными знаками, доставшимися ему от предков, знаками, которые из недр инородного прошлого нанизывают ему Литературу словно некое ритуальное действо, а не как способ освоиться с жизнью» (Ролан Барт). С одной стороны, письмо стремится к разрыву с прошлым, с другой ожидает пришествия будущего, надеясь на лучшее. Однако будущее готовит сюрпризы.