Взятие Казани в 1552 году: харизма через саблю, мнимая дружба с Москвой и кочующий ногайский панцирь

Как все это работало?

Важнейшими событиями, заложившими и в дальнейшем изменившими принципы отношений между Москвой и татарским миром, были факты монгольского завоевания большинства русских княжеств ханом Бату в 1237—1241 годах и московского завоевания Казанского и Астраханского ханств в 1552—1556 годах. Захват «саблею» (военным путем, — прим. ред.) в средневековом мире считался обоснованной и достаточной легитимацией на владение. Причем прямая ссылка на покорение Казани «саблею» обычно применялась Москвой в переговорах с мусульманскими правителями, так как в исламском мире прямое военное объяснение не было бесчестным, но, напротив, считалось добродетельным и уважаемым.

Вообще же политическое лидерство в средневековом обществе было сильно связано с харизмой правителя. Признаком харизмы был успех в военных сражениях: тот воин, который многократно побеждал в схватках, который неоднократно проявлял гибкость и необходимую твердость в различных ситуациях, рассматривался как владеющий характерными признаками харизмы, и, соответственно, подходил для управления. Тот же правитель, который терпел поражение за поражением в войне, лишался благосклонности небес, ауры завоевателя.

Завоевав «саблею» большинство княжеств Северо-Восточной и Южной Руси в 1237—1241 годах, правитель Улуса Джучи Бату ибн Джучи ибн Чингис ясно обозначил направленность связей между Ордой и Русью на время от 1240-х до 1540-х годов включительно. В данной системе Орда стала бесспорным сюзереном русских земель, а Северо-Восточные русские княжества, «русский улус», как обозначали эти территории восточные источники, стали бесспорными вассалами Улуса Джучи. После распада единого Улуса в первой половине XV века его место в данной системе заняла Большая Орда, как «тронный наследник» прежде единой Орды, а после ее политического уничтожения в 1502 году крымским ханом Менгли-Гиреем место Улуса Джучи заняло Крымское ханство, удерживавшее эти позиции вплоть до 1700 года, когда Москва официально отказалась далее выплачивать дань в Крым.

Однако новые нюансы в принципы работы системы внесли военные захваты опять же «саблею» московским великим князем Иваном IV Васильевичем исконно татарских государств — Казани и Астрахани в 1552—1556 годах. Это двойное событие фактически развалило прежде исправно работавшую систему. Весь позднезолотоордынский мир изменился. По сути, у прежнего Улуса Джучи появилось два, а не один, как прежде, наследника — Крым и Москва. Если первый являлся таковым по праву наследования трона, по праву традиции, то второй начал претендовать на эту не положенную ему роль по праву фактического обладания бывшими золотоордынскими территориями и их тронами, по праву военной мощи, по праву захвата. Фактически эти два государства после 1556 года вышли на равные, уравновешивающие друг друга позиции в плане претензий на золотоордынское наследство.

Как видели все это люди того времени?

Интересно сосредоточиться на тех нюансах, которые помогают нам понять, как представляли себе политические реалии современники тех событий. Здесь имеются хотя и отрывочные, но от того не менее интересные данные.

Дипломатические реалии татарского мира в отношениях с «неверными» очень выразительно были охарактеризованы последним верховным сеййидом Казанского ханства Кул Шарифом (Шерефи Хаджитархани), на деле знавшем не только практику, но и теорию дипломатии. Он писал о связях Казанского ханства с Московским государством:

«В соответствии с необходимостью эпохи, в целях обеспечения богатства и благополучия страны (Казанского ханства, — прим. ред.), спокойствия и безопасности народа, для обеспечения мира правители прекрасного города Казани прикидывались друзьями, обменивались послами и государственными людьми (с Москвой, — прим. ред.)».

И далее приводил двустишье:

«Спокойствие мира зиждется на понимании смысла этих двух слов: быть верным с друзьями и притворно равнодушным с врагами».

Также верховный сеййид счел нужным привести поговорку по поводу соседства Казани с Московским государством: «Не будь рядом с плохим».

Правители Казани «прикидывались», но не являлись в те времена друзьями Москвы; московиты были для них не кем иным, как «врагами», а само Московское государство — политический сосед — «плохим». Очень яркие и исчерпывающие характеристики. Безусловно, любой взгляд субъективен, а взгляд высшего духовного лица на отношения с «неверными» — субъективен намного сильнее; однако, как мне кажется, данный подход отражает политические реалии тех отношений вполне предметно. То же самое можно сказать об отношении к татарам со стороны Москвы. Данная точка зрения нашла свое отражение в таких же субъективных, как и произведение сеййида, русских летописях.

Еще один факт. В 1549 году ногаи — представители Ногайской Орды, наиболее значительные из соседей Казани, недовольные политикой казанского хана, предложили Москве совместную военную акцию, в результате которой Казань была бы захвачена, хан заменен на вассала московского царя Шах-Али б. Шейх-Аулияра (который ранее уже был ханом) и ногайского князя в качестве первого казанского карачи-бека (важного военачальника). Москва приняла предложение, но военное исполнение плана провалилось. В грамоте Ивану IV от казанского беглеца «Абдулы Бакшея», временно обитавшего «в Нагаех» в 1548—1549 годы, говорилось о мыслях, которые в то время озвучивала часть казанской знати крымской ориентации, оставшаяся в Казани («которые с крымцы в одиначестве Булатовы княжие дети да Расовы дети»):

«Шигалей деи царь из Новагорода побежал назад, а вы деи Нагаи одни о себе нас хотите воевати. Что деи нам доспеете? И Шигалеи деи царь один без Нагаи с русскою ратью не может же нам ничево доспети».

Описывая ситуацию перед окончательным взятием города, точнее, один из ее этапов, когда хан Шах-Али, не дойдя до конечного пункта своего похода — Казани, повернул назад, а союзные Москве Ногаи решили сами, без хана, брать город, казанская знать крымской ориентации злорадствовала, указывая на взаимозависимость всех действующих сил: Ногаи без хана и, главное, без его московской военной поддержки, ничего не могли сделать Казани, но и хан только лишь с собственным касимовским и московским войсками, но без военной поддержки многочисленных Ногаев, не представлял угрозы для города. Все антиказанские силы находились в одной упряжке и зависели друг от друга.

Возможно, вспоминая именно этот случай, дети ногайского правителя Юсуфа ибн Мусы, мирзы Юнус и Али, в начале 1550-х годов писали царю Ивану IV: «О себе мы Казань воевали, не взяли. И ты воевал, да не взял же». Покорение Казани (и то же может быть сказано об Астрахани) никогда бы не состоялось, если бы не сотрудничество и попустительство, по очень прозаичным причинам предпочтения собственной выгоды, со стороны других татарских участников позднезолотоордынской политической сцены.

Наиболее ярко, образно и выпукло, на мой взгляд, все взаимосвязи того времени проявляются в приключениях «пансыря» (защитный военный доспех), который изначально принадлежал ногайскому бию (правителю) Исмаилу ибн Мусе, потом был подарен Исмаилом обретавшемуся тогда в Ногаях будущему последнему хану Казани Ядгар-Мухаммеду ибн Касиму, затем был захвачен вместе со своим тогдашним владельцем в московский плен при взятии Казани, «обретался» в Московском государстве и, возможно, вновь «переехал» в Ногаи после просьбы Исмаила, замкнув круг.

В грамоте Исмаила Ивану IV от 1556 года ногайский правитель писал:

«А что у меня пансырь взяли в воине, то и ты сам ведаешь. И ты ко мне пришли пансырь тот, что на Едигере царе взяли (во время взятия Казани, — прим. ред.). А тот был пансырь мои».

Подобно этому «пансырю», перемещались в позднезолотоордынском пространстве и люди, сплетая свои судьбы и судьбы своих государств в причудливую паутину, распутать которую зачастую попросту невозможно.

Резюме

Все государства, входившие в свое время на тех или иных условиях в Улус Джучи, включая Москву, сохраняли на протяжении XV —XVI веков теснейшие взаимосвязи, особенно в сфере реальной политики. Формальные статусы правителей, выплаты материальных средств из одного государства в другие, военные конфликты, конфессиональная разница сторон — все эти факторы меркли перед лицом фактических условий, в которых приходилось жить. Эти условия определяли вынужденное, но очень тесное сотрудничество. При усилении одной из сторон она могла пожертвовать этой «дружбой», однако когда сил на какую-либо акцию не хватало, что случалось гораздо чаще, любая сторона начинала искать фактической поддержки у соседней и обычно ее находила. Брак по расчету был нормой позднезолотоордынского мира.