Юрий Александров: «Пиковая дама» — это не про карточную игру»

«Я получил желаемый результат»

— Юрий Исаакович, почему столько разговоров вызвала ваша предыдущая «Пиковая дама»? Она поделила публику на две части. Одна — приняла спектакль на «ура», другая — не приняла вообще.

— Я не считал количество ни нареканий, ни восторгов, я просто получил результат, которого ждал. Я получил реакцию. Потому что существует большое количество постановок этой оперы, после которых люди выходят, как после ресторана. Они получили какое-то «кулинарное» удовольствие, и все. Без следа. Для меня же это работа знаковая, я всю жизнь обращаюсь к «Пиковой даме».

— Постановка в Казани — какая по счету?

— Не знаю, кажется, ближе к десятой. Потому что это великое сочинение, оно дает возможность многообразия. Это волшебный кристалл, он поворачивается разными гранями. Он отражает проблемы общества, потому что это не просто история про карточные увлечения. Дело не в картах. Дело в том, что в каждом человеке есть это «черное пятно».

— Подсознание?

— Душа, подсознание. Если дать этой черноте развиться — все, погибель. Общечеловеческие вещи со временем стираются. Ну, допустим, если в позапрошлом веке фраза Достоевского о том, что весь мир ничего не значит в сравнении со слезой ребенка, потрясала, то сейчас уже нет.

Сейчас текут реки детских слез, дети гибнут, и реакция на это не очень бурная. Мы сильно очерствели. Тот спектакль в «Новой опере» — такой может быть в жизни только один. Он подводил итог XX века. Действие начиналось в 1905 году и заканчивалось в наше время, персонаж трансформировался, переходил из эпохи в эпоху. Знаковое слово в той постановке была «Новая».

«Я ставил спектакль в «Новой опере» и я мог себе позволить говорить тем языком, который выбрал. То, что часть общества не готова говорить на таком языке, я прекрасно понимал. Люди, которые знакомы с современным режиссерским языком в опере, приняли спектакль». Фото m24.ru

Я ставил спектакль в «Новой опере» и я мог себе позволить говорить тем языком, который выбрал. То, что часть общества не готова говорить на таком языке, я прекрасно понимал. Люди, которые знакомы с современным режиссерским языком в опере, приняли спектакль. И это доказательство, что опера не стоит на месте, и какие-то прорывные идеи дают толчок общему процессу. Режиссура — это не умение поставить спектакль.

— А что?

— Ставить спектакль — это обязанность. Режиссура — это понимание, где ты ставишь спектакль, для кого и в какое время. Когда я ставил спектакль в «Новой опере», я знал, что нахожусь в Москве, где много разных театров, разных прочтений, и я имею право на свое.

«Это мистическая драма»

— А в Казани?

— Когда я начинал здесь, то понимал, что менталитет публики иной. И было пожелание, чтобы я поставил спектакль по законам историзма, находясь в сфере психологического развития персонажей. Поэтому казанская «Пиковая дама» — это поэма, это мистическая драма об истории русской души. Главным действующим лицом в спектакле становится Графиня.

— Не Герман?

— Не Герман. Герман — жертва. И Лиза жертва, и Елецкий жертва. Графиня, с нее начинается спектакль, и ей заканчивается, олицетворяет эту черную дыру, в которую проваливаются эти персонажи. У нее есть свита.

Приживалки, которые обычно в постановках занимают второстепенное место, вышли на передний план. Словно зеркало разбилось, и разлетелись осколки: эти женщины все время пронизывают пространство, они связаны со стихией внутри человека. Они подчеркивают приближение Германа к этой черной дыре. В спектакле будет шестнадцать Графинь, они осколки. Есть еще одно главное действующее лицо в этом спектакле — это Петербург. Как город призраков, город мистический.

— Черный город.

— Да, построенный на болоте, он имеет наклонности самоубийцы, он пытается утонуть в наводнениях. Это город великолепных дворцов и зловонных трущоб. Это город Достоевского и Гоголя с его мистикой Невского проспекта. Только такой город мог родить эту прозу и эту музыку. Мы не пытаемся показать Петербург на сцене театральными приемами, нет, это будет образ, который появляется и исчезает.

— В чем самая большая трудность во время репетиций?

— Самая большая забота — найти ту интонационную сферу, которая объединит всех. Я предложил подумать о первом квинтете, потому что он начинается со слов «мне страшно», и я хочу, чтобы нечто подобное испытал и зритель. Чтобы он погрузился в состояние ужаса, потому что гибнут красивые люди. У нас в начале Герман — как Ленский, он пишет стихи, он счастлив. Но есть червоточина, которая его разъедает и не дает ему покоя.

«Все это сложно, от публики потребуется тоже мыслительная работа, соучастие. Такой спектакль нельзя воспринимать только ушами, но и мозгом, и душой. Потому что меняются и гибнут на наших глазах люди». Фото tatar-inform.ru

«Герман находится в бреду»

— Что это за червоточина? Страсть к деньгам или к власти? «Мы все глядим в Наполеоны»?

— Деньги ему нужны как способ подняться на другую социальную ступень, чтобы иметь право любить ту женщину, которую он выбрал. С этого история начинается: «Она знатна, и мне принадлежать не может». И это естественное желание обладать любимой женщиной превращается в фантом, коверкает сознание. По сути, 70 процентов сценического времени Герман находится в бреду, в состоянии аффекта. Вся сцена в спальне Графини наполнена этими ощущениям, я уж не говорю о сцене в казарме, где являются призраки. Седьмая картина — это распад сознания Германа, и только смерть возвращает ему покой.

— Страшный финал.

— А что делать? Это не веселенькая пьеса. Я никого не хочу развлекать. Карточная игра — принцип этого спектакля. Она идет все время. Даже интермедия Прилепы и Миловзора — это все равно игра в карты. Бал проходит не как написано «у некоего вельможи», у нас он происходит у Графини, она затевает этот дьявольский карнавал. И в какой-то момент уходит быт, и карнавал превращается в шабаш. Я намеренно стираю грани между картинами. Ни секунды паузы — на перемену декораций, на стук молотков, переговоры рабочих сцены. Заканчивается одна картина, внахлест идет следующая. Это была моя принципиальная идея, чтобы так было. Это поток сознания, который остановить невозможно. Фантазий, снов Германа, которые наслаиваются один на другой.

Все это сложно, от публики потребуется тоже мыслительная работа, соучастие. Такой спектакль нельзя воспринимать только ушами, но и мозгом, и душой. Потому что меняются и гибнут на наших глазах люди. Меняется Елецкий, меняется Лиза. Когда она поет «И рабой твоею стану», она действительно превращается в рабыню своего чувства. Люди попадают в эту черную дыру, из которой нельзя выбраться, и начинается распад личности. Графиня у нас вообще многолика, она не только старуха, но и красавица, в которую был влюблен Сен-Жермен.

— Московская Венера?

— Да, и такой она является к Герману и вещает ему про три карты. Но она еще и карточная пиковая дама. Она разная.

— Почему у вас такая любовь к этой опере?

— На вопрос, что бы вы мечтали поставить, я никогда не скажу, что «Пиковую даму». У меня нет никаких мечтаний. Господь предлагает мне какой-то вариант. У меня были годы, когда за один сезон я поставил три «Князя Игоря».

Сначала я испугался, а потом у меня появился азарт. Я поставил три абсолютно разных спектакля. В Самаре открывался театр, и там я поставил спектакль-праздник. Это был красивый, светлый, оптимистичный спектакль.

«Когда я пришел в «Новую оперу», я поставил спектакль о том, что власть должна нести ответственность. Потому что там через дорогу Кремль, и они должны были услышать меня». Фото akvareltula.ru

Когда я ставил спектакль в Ростове, основной мыслью постановки были проблемы народа и власти. А когда я пришел в «Новую оперу», я поставил спектакль о том, что власть должна нести ответственность. Потому что там через дорогу Кремль, и они должны были услышать меня. Что касается казанской постановки «Пиковой дамы», то это было не мое желание, а предложение театра.

— Материал этот выматывает?

— Да, часто ставить «Пиковую даму» нельзя, тяжелый материал. Абсолютно выматывает, особенно если ты хочешь забраться в человеческую душу, хочешь в ней копаться.

— Если долго смотреть в бездну, бездна начинает смотреть в тебя.

— Да, не всякий артист к этому готов. И потом, я не верю в «звезд», они не спасут спектакль. Ансамбль «звезд» — да. Когда репетируешь, солисты бывают разных школ, разных возможностей, и надо из них сделать команду единомышленников. Это самая трудоемкая и неблагодарная работа.

— Принцип «не навреди» в режиссуре для вас приемлем?

— Безусловно. Не можешь поставить гениально, поставь грамотно. Главное — не оскорбить публику. Не волочиться за ней, а не оскорбить. Я ставлю спектакли не для критиков, не для фестиваля «Золотая маска», а для публики. Я все это давно прошел, у меня полная тумбочка «Золотых масок». Публику надо оторвать от «ящика», от проституции и поножовщины, ее надо привести в оперу, где она будет существовать по законам прекрасного.