Владимир Яковлев, Казанский оперный театр: «Имя Нуриева нельзя было даже произносить!»

«Мы пригласили около тридцати солистов»

— Владимир Алексеевич, сегодня открывается международный фестиваль классического балета имени Рудольфа Нуриева. Чем будете удивлять?

— Качеством спектаклей. Фестиваль откроется премьерой балета «Эсмеральда», который очень-очень много лет не шел на казанской сцене. «Эсмеральда» будет идти в течение двух первых фестивальных вечеров. Причем в первый вечер партии исполнят солисты нашей балетной труппы, а во второй — их коллеги из Кремлевского балета.

— Кто из наших балерин исполнит партию Эсмеральды?

— Кристина Андреева.

— Что еще увидит фестивальная публика?

— «Жизель», «Шурале», «Лебединое озеро», «Дон Кихот», «Анюту», «Баядерку». Наши авторские балеты — «Спартака» Георгия Ковтуна и «Даруй нам мир» Владимира Васильева.

— В этому году на афише нет традиционного гала-концерта, который ждет публика…

— Тем не менее финал фестиваля не менее интересен. В этому году мы пригласили театр Бориса Эйфмана. Казанцы смогут увидеть его балеты «Роден» (он пройдет дважды) и «Онегин».

В этому году мы пригласили театр Бориса Эйфмана. Казанцы смогут увидеть его балеты «Роден» и «Онегин».

— Фестиваль классического балета — и не совсем классический балет от Эйфмана. Как это увязывается?

— Мы знакомим публику с разными направлениями балета, Борис Эйфман — один из величайших балетмейстеров современности, он уважаем во всем мире.

— Кризис не повлиял на количество приглашенных солистов?

— Думаю, что нет. Афиша фестиваля вместила около тридцати солистов из разных театров мира.

«На имени Нуриева было табу!»

— Владимир Алексеевич, помните ваш приезд в Казань, в оперный театр?

— Очень хорошо помню. Расскажу небольшую историю. В Вагановском училище в Ленинграде я жил в интернате вместе с ребятами-татарами. Они были из Уфы. Когда дело подошло к выпуску, я взял карту СССР и стал гадать, куда же я могу попасть. Казань даже не рассматривал, хотя все города перебрал. Но когда сдали экзамены, пошли в кафе, выпили по бокалу шампанского и чуть не опоздали на распределение. Гусары, погуляли. Когда пришли в училище, узнал, что мне предлагают ехать в Казань. Хотя мой педагог рекомендовал меня в Михайловский театр, но у меня не было прописки, а без нее не брали на работу. Этот вариант отпал. А тут приехала из Казани Нинель Юлтыева, стала уговаривать. Я подумал: Казань так Казань.

— И приехали в Казань?

— Приехал к открытию сезона, телеграмму не давал, из аэропорта сразу в театр. Первый, кого увидел, был Виталий Бортяков, я с ним знаком не был, и братья Ибатуллины, Рафаэль и Ренат. Они взяли надо мной опеку, пригласили к себе домой переночевать. Встретили по-братски, мы же были знакомы по интернату. Утром привели меня в театр, это была осень 1969 года.

— 1969 год, имя Нуриева уже гремит. Что говорили о нем в училище?

— Ничего не говорили! Табу, закрытая тема. У нас в училище был роскошный музей, где были собраны уникальные фотографии от Павловой и Нижинского до актеров Мариинского театра. Но ни одной фотографии Нуриева не было, ни одной! Ни слова о нем, даже имя его нельзя было произносить. Первые годы я даже не знал, кто это, жил по квартирам, не в интернате.

У нас в училище был роскошный музей, где были собраны уникальные фотографии от Павловой и Нижинского до актеров Мариинского театра. Но ни одной фотографии Нуриева не было, ни одной!

Когда дали место в интернате, там училось много иностранцев, они привозили с Запада журналы по балету, книги, и пошла информация. Вот тогда мы увидели фотографии Нуриева, пошли рассказы о нем. О Рудольфе рассказывали фантастические вещи.

Позже я стал учеником Николая Зубковского, он был женат на Нинель Кургапкиной, партнерше и друге Нуриева. Она единственная, кто не боялся с ним тайно поддерживать отношения после побега в Париже. Мы часто бывали у них в доме, и я однажды увидел фотографию Нуриева — потрясающе одухотворенное лицо. Поэтому, когда мы решили пригласить Нуриева в Казань, я обратился за помощью к Кургапкиной, и она помогла устроить встречу директора нашего театра Рауфаля Мухаметзянова и Нуриева.

«Я сам себе сочинил вариацию»

— Вернемся в Казань. Что вам выпало тогда танцевать?

— Я танцевал все! Прошел такую школу… Все ступени. Одна из серьезных партий вначале была партия Шута в «Лебедином озере». Я ее готовил в перерыве какого-то спектакля. Была одна репетиция — и все. Вариацию сам себе сочинил. Самое трудное было в первом акте, я не знал порядка номеров. Это сейчас мы репетируем, все объясняем, а тогда такая конкуренция была! Тебе надо, ты и учи. А как учить? Видео не было. Я весь первый акт и импровизировал.

— Насколько сложен был переход от ведущего танцовщика к шефу балета?

— Это другая работа, и все давалось сложно. До этого я был солистом — станцевал свое и ушел. Что происходит, как идет спектакль, какое там хозяйство — ничего не знал. В упор не видел. И вот мы на гастролях в Португалии, и Рауфаль Сабирович предлагает мне стать шефом балета. Это где-то 1988 год. Похоже, что он ко мне присматривался, уловил лидерские качества, а я всегда общественной работой занимался, правда, не по зову души, а по приказу. И вот последний день гастролей в Португалии, мы зашли в тратторию, посидели, и он сделал мне такое предложение. А у меня настроение хорошее — дальше отпуск, я себе на гастролях магнитофон хороший купил, все отлично. А когда приехал в отпуск к родителям в Сочи, думаю: зачем я согласился? Надежда была, что Рауфаль Сабирович передумает, но он не передумал. В сентябре он уехал в отпуск, а меня оставил руководить. И разбирайся, как хочешь. Очень было трудно, не знал, с чего начинать.

Я танцевал все! Прошел такую школу… Все ступени.

— Как же выплыли?

— Не знаю, наверное, помогло, что я с десяти лет жил без родителей. На разных квартирах обитал, даже в казематах Петропавловской крепости жил, там, где декабристов допрашивали. Это сейчас там музей, а раньше люди жили. Потом в интернате жил, законы в нем существовали. Закалка была, и она помогла. Рауфаль Сабирович, конечно, очень помогал.

«Кордебалет — ось спектакля»

— Как вы сейчас охарактеризуете нашу балетную труппу?

— Есть вещи объективные. Когда я пришел в этот театр работать, многие мои однокурсники пошли работать в Мариинский театр, в Михайловский, в труппу Леонида Якобсона. И мне было стыдно говорить им, где я работаю. Нас воспринимали как глухую провинцию. Сейчас мне не только не стыдно — я с гордостью говорю, что работаю в Казани. Недавно принимал экзамены в хореографическом училище, спрашиваю: «Почему приехали в это училище?» «Так это же Казань», — отвечают. Когда я стал шефом балетной труппы, поехал в Пермь набирать их выпускников. Ребята от меня убегали. Само слово «Казань» пугало, группировки пугали, шлейф шел не очень хороший. Тогда, вернувшись из Перми, я понял, что спасение утопающих — дело рук самих утопающих, и нам нужно свое училище. Его в Казани и открыли, и Рауфаль Сабирович очень помог. Мы с ним всегда понимали друг друга с полуслова, это очень важно, когда складывается такой тандем.

— Ошибались?

— Масса была ошибок! Но Москва не сразу строилась. Потихоньку что-то начало получаться. Я по природе не балетмейстер, я руководитель, и задача была передо мной сформировать балетную труппу. И приглашать балетмейстеров. Надо было укрепить дисциплину, заставить людей работать. Когда я танцевал, дисциплины в труппе не было. Работы не было. Было такое слово — «сверка».

Я по природе не балетмейстер, я руководитель, и задача была передо мной сформировать балетную труппу.

— Это что такое?

— Ну, например, «Лебединое озеро». Вальс — встали, отошли. Мазурка — встали, отошли. Всем все понятно? Сейчас работа, репетиции, все отрабатываем. Было оскорбительное слово «кордяга», то есть кордебалет. Первое, за что мы взялись, — это подняли заработную плату и подняли уровень артистов кордебалета. Потому что кордебалет — это ось балета, солиста можно пригласить, а кордебалет всегда будет свой. И он во всех спектаклях занят. И потом, наш театр первый стал переходить на контрактную систему, хотя в то время ее, по сути, еще не существовало. Мне была выделена определенная сумма денег на надбавки, но я их делал только при условии, что люди работают нормально. У людей появился экономический стимул. Удивительно, но кордебалет перешел на новую систему раньше, чем солисты. Менталитет менялся с трудом. Но обороты набирались — фестивальное движение началось, гастроли в Европе. И все получилось.