Две древнейшие — литература и театр

Что есть автофикшн в литературе и театре

Публика вместе со спикерами собралась на небольшой театральной площадке MON. Минималистичное пространство с темными стенами и ярко направленным на сцену светом. Кстати, сцены в традиционном представлении здесь тоже нет. Скорее, это пространство, отведенное для выступления. Два стула, столик, на нем два стакана с водой. Практически сразу вышли спикеры. Дискуссия началась с ожидаемого объяснения, что есть автофикшн в литературе, о чем рассказывал Михаил Котомин, и в театре, об этом рассказала Кристина Матвиенко.

Удивительно, но лекция книжного обозревателя журнала «Правила жизни» Максима Мамлыги в рамках этого же фестиваля никак не пересеклась с выступлением Михаила Котомина. Хотя и тот и другой говорили об автофикшне в литературе. Но если Мамлыга рассказывал в основном о русскоязычных представителях этого направления, то Котомин — об иностранных. Одной из ярких представительниц зарубежного автофикшна Котомин назвал британскую писательницу Рейчел Каск.

Репортаж о лекции Максима Мамлыги про автофикшн читайте здесь.

«Рейчел Каск — это, на мой взгляд, самый интересный революционно пишущий человек. Она просуществовала как вполне конвенциональный писатель около 15 лет. Писать начала в конце 90-х, написала восемь романов. А потом наткнулась на новую форму, которая воплотилась в трилогии «Контур». Это романы, в которых ничего не происходит. Такой каскад разговоров, которые впитывает в себя рассказчица. А рассказчица — это та же писательница. То ли это Рейчел Каск, то ли не Рейчел Каск. То есть такая бесшовная реальность, которая складывается в композицию. Для меня это было сильное эстетическое впечатление» — рассказал Михаил Котомин.

Он отметил, что интерес к автофишну родился из размышлений об изменении литературы как коммуникации. XX век сильно изменил практически все виды искусства. Визуальное искусство пережило радикальную перестройку после появления «Черного квадрата» Казимира Малевича. Классический театр переродился в постдраматический. А литература, по мнению Котомина, как будто бы не менялась веками. «Конечно, Толстой отличается от Сорокина, но не так уж сильно. Современные литературные премии в России выглядят ужасно устарелыми. Литература — это всегда роман, который обычно поднимает вопросы о судьбах родины» — отметил Михаил.

Котомин также сказал, что оживление литературы произошло в конце 90-х — начале «нулевых», когда художественные тексты задавали вопросы, актуальные для своего читателя, а писатели были модными медийными личностями, украшающими обложки глянцевых журналов. Но потом литература провалилась в какое-то безвременье. Отсюда можно сделать вывод, почему сейчас так популярен автофикшн. Это не роман о прошлом, это текст про наше сегодня. К тому же нельзя не упомянуть о мировом кризисе литературы. Люди просто устали от традиционных литературных форм и искали что-то новое и свежее.

Эти рассуждения Михаила Котомина подхватила и театральный критик Кристина Матвиенко. Она рассказала, что в театре произошли похожие перемены. Связаны они с тем, что в начале «нулевых» в искусство пришли нетеатральные люди и повседневные фактуры. Они просто выходили на сцену и заявляли о себе, что-то делали перед публикой. Первый, кто совершил эту революцию, был писатель и актер Евгений Гришковец.

«Важен был не только приход таких людей в театр, но и приход в театр другой реальности, которая тут же стала разрушать границы и привела с собой другую публику, непрофессиональную. Важен момент простодушного саморазоблачения, когда актер в очень бедном в постановочном смысле театре выходит и демонстрирует свою личность как того, кто сейчас будет пытаться транслировать чужой голос. Этим голосом был часто маргинализованный человек, исключенный или непредставленный на русской сцене» — сказала Кристина Матвиенко.

Она привела в пример спектакль «Узбек» Талгата Баталова, который приехал в Москву из Ташкента. Его постановка — это история о том, как он сам проходил все бюрократические российские институции. Этот опыт Баталов превратил в материал для спектакля. Он простодушно раскладывал перед публикой документы о получении прописки, фактически продемонстрировав все «мытарства нового москвича». Спектакль был крайне прост по форме и получил большой отклик у публики.

Все это привело к демократизации театра и развалу его границ. Постановка уже необязательно должна была быть зрелищной и качественной. Многие режиссеры начали отказываться от «качества» в пользу реалистичности. «Люди стали лепить из себя спектакли, все больше стремясь к тому, чтобы тексты были некрасивыми, чтобы не были законченными, чтобы в них была дикость жизни. Отказ от героя, как от центростремительной системы, сильно благоприятствовал современным формам драматического театра и политизировал его. Потому что это эмансипирует автора, дает ему ощущение, что он не тоже имеет голос, а он его имеет», — подытожила Кристина.

Акционизм VS театр

Диалог Котомина и Матвиенко шел вполне гладко, пока не вспомнили про Эдуарда Лимонова. Его ранние произведения про Эдичку часто относят к направлению автофикшн. А споры о том, что там было на самом деле, не утихают до сих пор. Котомин сказал, что затем Лимонов начал как бы подтягивать свою жизнь под литературное произведение и воплощать ее не только в текстах, но и в акционизме.

«Лимонов изобрел этот уличный акционизм 90-х годов, который родился из очень разных кругов. Это все атмосфера уличного театра. Это такой автофикшн до того, как он был назван автофикшном. И главная политизированность здесь состоит не в поддержке того или иного угнетенного голоса, потому что присвоение голосу статуса угнетенного, мне кажется, носит характер сториселлинга. Политизированность здесь — это скорее храбрость открыться самой жизни» — сказал Михаил Котомин.

Он также отметил, что в акционизме Лимонова и в акционизме в целом важен не только человек, который вышел рассказать о своем опыте, но и необходимы люди, готовые его слушать. Аналогично с автофикшном, где автор рассказывает о своем, подчас скучном опыте. «То, что эти тексты читают, а спектакли собирают аудиторию, это и есть первый политический жест. Это создание какой-то коммуникативной рамки. Мы живем в эпоху радикальных перемен, когда у любого мнения есть жесткая критика. И автофикшн — это такой глоток свободы» — заключил Котомин.

Но Кристина Матвиенко не поддержала его мнение про акционизм и театр. Она сказала, что в начале «нулевых» русскому театру хотелось научиться у более радикальных коллег прямому взаимодействию с городом, домами, районами и людьми на улице. Но этого не произошло, театр не вышел за свои границы. Хотя современная реальность пришла в него вместе с новыми людьми, которые создавали спектакли и принесли свою повестку.

«При этом я бы не сказала, что сами акционистские методы повлияли на театр в серьезной степени, потому что театр стремится к сохранению своих границ. Это касается всего: и форм, в которых он существует, и более-менее безопасных тем. У акционистов есть эстетика одного радикального жеста. Они приходят и за короткое время совершают жест, ясный для огромного количества людей. А театр говорит про продолженное время. В нем не 15 минут, обычно спектакль длится час. В это время разворачивается история, которая не заключается только в одном месседже. Акционизм и театр — это принципиально разное искусство» — парировала Кристина.

Жаркого спора не получилось, но получился довольно интересный и содержательный разговор. Михаил Котомин очень философски завершил эту дискуссию. Он сказал, что театр — это один из древнейших видов искусства, зародившийся еще в античности, гораздо раньше, чем появилась литература. И даже Аристотель в своих размышлениях о литературе имел в виду именно театр. И поскольку театр пережил не одну художественную и историческую революцию, то сейчас может позволить себе расслабиться и быть полностью свободным, не формулировать никаких месседжей, а экспериментировать с формой.

Екатерина Петрова — литературный обозреватель интернет-газеты «Реальное время», автор telegram-канала«Булочки с маком» и основательница первого книжного онлайн-клуба по подписке «Макулатура».