«Мои познания о русских были ограничены словом «урыс», знакомым каждому татарину с колыбели»
Из воспоминаний Ашрафа Валиуллина о детских и школьных годах в татарской деревне в Башкирии
Непростая жизнь сельских жителей Поволжья в первой половине прошлого столетия нагляднее всего предстает в рассказах очевидцев тех событий. Воспоминания Ашрафа Мирсаяфовича Валиуллина (1924—2010), родившегося в татарской деревне в Башкирии, — яркий тому пример. Его повествование о детских и школьных годах продолжает публиковать в своем дзен-канале доктор исторических наук, главный научный сотрудник Института истории им. Ш. Марджани Академии наук РТ Лилия Габдрафикова.
«В соседнем Альшеевском районе, примерно в ста километрах от нас, находилась деревня Нигматуллино (она же Мәләш) с неполной средней школой, где работал и жил Мажит абый. Туда и определили меня взрослые для продолжения учебы с нового 1936/37 учебного года».
Продолжаю публиковать воспоминания Ашрафа Валиуллина (1924—2010), уроженца татарской деревни Старое Арсланово из Буздякского района Башкирии. Он был сыном сельского муэдзина. Начало его истории можно прочитать здесь.
Он вспоминал о своих родных, о матери, поскольку очень много времени проводил именно с ней. Отца его репрессировали в 1930 году, дом конфисковали и устроили там сельсовет. Летом 1935 года бывшего муэдзина освободили. Но в декабре 1937 года арестовали снова, обвинив в агитации против советской власти. Работники Арслановского сельского совета накануне его ареста составили на Мирсаяфа Валиуллина справку следующего содержания:
«... Кулак (мазин). Раскулачен в 1930 году, отсидел 5 лет. Единоличник. Ведет агитацию против советской власти. Хлебопоставку, мясо, денежные сборы категорически отказался выполнять, заявив в сельсовете, что советская власть все отобрала, ограбила, больше ничего не может платить. Жена Разия — дочь муллы...».
На этот раз бывший муэдзин уже не вернулся. Его осудили на 10 лет лагерей. Официальную информацию о его смерти сын получил лишь в 1996 году. А за 60 лет до этого, Ашраф Валиуллин был выпускником Арслановской начальной школы и ему предстояло продолжение обучения в неполной средней школе в татарской деревне Нигматуллино (совр. Альшеевский район Башкирии).
«Поскольку в школе деревни было только четыре класса, нужно было продолжать учебу где-то в другом месте. Предстояло через 2 месяца расставаться с родной деревней, а затем и покинуть ее навсегда, как в свое время пришлось сделать это Мажит абыю и Райса апе.
Директором Нигматуллинской средней школы был Бадиг жизняй — муж сестры моей матери Хамдия апы. Мой брат Мажит абый тоже работал в этой школе учителем по ботанике, зоологии, пению, рисованию, одновременно выполняя обязанности завуча.
У Бадиг жизяй с Хамдия апой было трое детей: мой ровесник и двоюродный брат Рафаил, мои двоюродные сестры Наиля апа (старше меня на 2 года) и Ляля (младше на 2 года). Так я оказался рядом с родными людьми, что послужило началом близких, теплых родственных отношений до конца жизни этих дорогих мне людей. Впервые так далеко я оказался от родной деревни, отдельно от мамы, папы, Марьям тата».
«Папа по-русски знал всего два-три слова»
«Проводил меня до Мажит абыя в августе 1936 года папа. До Нигматуллино нужно было идти пешком 3 дня, проходя по 30—35 километров в день. Разговоров о том, чтобы ехать поездом, не было. Возможно, не было и денег. Даже при их наличии нам удобнее было добираться самим. Папа по-русски знал всего два-три слова и ему невозможно было бы расспрашивать о поездах, изъясняться с кассирами и проводниками, узнавать, где и когда нужно делать пересадки. Да и все равно нужно было идти пешком до станции Буздяк, а также от станции Раевка до Нигматуллино.
Что же касается моих познаний о русских тогда, то они были ограничены единственным словом «урыс», знакомым каждому татарину с колыбели. Куда спокойнее было идти пешком, предоставленные сами себе, по свободной тихой грунтовой дороге, не оглядываясь назад, не опасаясь быть сбитым каким-либо транспортом.
Папа тянул самодельную двухколесную тележку с нашими нехитрыми пожитками и продуктами, а я семенил рядом. Снизу тележки была подвешена баночка со смазкой, и папа периодически смазывал железные колеса, которые, я помню, были от заброшенного плуга.
К исходу дня мы добрались до какой-то деревни. Папа объяснил, что это деревня Ивановка и живут здесь русские. Мы остановились у одного дома. К калитке вышел сам хозяин и папа с ним о чем-то говорил, наклоняя при этом голову к плечу и приложив ладонь к уху. Из всего разговора я запомнил лишь одно слово «знаком». Означало ли оно, что они где-то виделись раньше или это было предложение «будем знакомы», не знаю. «Продолжительный» разговор закончился тем, что хозяин впустил нас к себе домой, указал место в сенях, и мы расположились на полу, подстелив предложенные хозяйкой тряпки и старую одежду. От длительной однообразной ходьбы ноги мои опухли, ныли, и я уснул мертвым сном.
Рано утром, поблагодарив хозяев, мы отправились дальше. Предстояло нам, как пояснил папа, пройти еще столько же, сколько вчера и переночевать в Давлеканово. А оттуда на послезавтра останется еще километров тридцать, и мы, Алла боерса, к вечеру будем в Нигматуллино.
Забегая вперед, хочу сказать, что через год, в августе 1937 года, папа проводил меня, уже двенадцатилетнего в 6-й класс, точно по этому маршруту с той же тележкой. В Ивановке «знаком» встретил нас более добродушно, чем в прошлом году. Слово «знаком» произносилось с улыбкой, а перед сном нам было предложено по кружке чая».
Продолжение следует.