«Булгарский язык» и языки населения средневековой Булгарии: моделирование этнолингвистической ситуации

§3. «Булгарский язык» и языки населения средневековой Булгарии: моделирование этнолингвистической ситуации

1. Лингвистика и этнос: системный подход. Лингвистическая характеристика того или иного народа традиционно считается одним из важнейших показателей и характеристик этноса. В определенной степени можно сказать, что для многих историков и археологов выяснить языковую принадлежность той или иной археологической культуры, того или иного средневекового народа и является целью этнокультурных реконструкций. В сознании целых поколений гуманитариев языковая характеристика является наиболее важной целью и итогом этногенетических процедур. Но при этом не всегда осознается, что язык — это иерархически организованная многоаспектная система. «Система языка — это система знаков, выражающих идеи, смысл. Язык выступает как общее понятие по отношению к речи. Речь — это реализация системы языка в процессе речевой деятельности. Основным свойством языка является то, что язык — это система отношений элементов». Именно как к системе к ней и необходимо относиться, учитывая отличия устной и письменной речи, а также наличие в устной речи диалектов, наречий, говоров, городского койне и т. д., а в письменной — различных литературных языков, фольклора, языка официально-деловых документов, эпистолярных и конфессиональных языков.

Для изучения этногенеза важно правильно моделировать языковую ситуацию как формы существования языка и взаимодействия его различных уровней и форм в зависимости от исторической, социальной, конфессиональной и другой ситуации. Если внутреннее развитие языка и всей устно-письменной речи является предметом изучения собственно лингвистики, то для решения проблем этногенеза необходимо рассмотреть проблемы этнолингвистики как «анализ корреляции между разными видами языковых состояний и этносами, социальными группами в обществе». Моделирование системы языка на основе одного какого-то элемента представляется малопродуктивным, ведущим к ошибочным суждениям и построениям.

Средневековые булгары в этом отношении являются весьма показательным объектом изучения. Вопрос об их языке является предметом ожесточенных научных дискуссий и политических дебатов. Еще со времени господства в этногенетических исследованиях лингвистической парадигмы происходят дискуссии о булгарах и их языке. Во многом ожесточенность споров вызвана стремлением реконструировать булгарский язык как проточувашский и на этом основании представить булгар в качестве прямых предков современных чувашей. Лингвистическое обоснование эта теория получила еще во второй половине XIX в. в трудах Н.И. Ильминского и Н.И. Ашмарина. Концепция, обосновывающая это, стала определяющей в исследованиях современных чувашских историков, лингвистов и археологов, обросла значительной литературой и для многих стала своего рода постулатом этонкультурной истории средневекового Поволжья.

В этой связи, рассматривая вопрос об этнополитической истории Булгарии, обойти стороной этот вопрос нет никакой возможности. Он требует определения авторской позиции и обоснования, почему автор движется не по проторенному пути лингвистических дискуссий, а своим особым путем. Главным образом это проистекает из ясного понимания, что языковеды (а вслед за ними историки и археологи), прямо сопоставляющие средневековый булгарский язык с современным чувашским, делают логическую ошибку, смешивая два разных понятия — «булгарский язык» и «язык населения Булгарии». Представляется, что это не только два совершенно разных понятия, но и разный подход к лингвистической характеристике средневекового общества.

2. Языковая ситуация в Среднем Поволжье VIII—XIII вв. и «булгарский язык». Проблема характера, особенностей и развития языка (или языков) населения Булгарского государства является одним из самых спорных в тюркологии. Проблема есть даже в самой терминологии. Поскольку в тюркологии принято называть один из тюркских языков, который был распространен в Дунайской Болгарии (представлен в «Именнике болгарских ханов» и надписях на каменных стелах на греческом языке и т. д.), Предкавказье (зафиксирован в северокавказских рунических памятниках и заимствованиях в венгерском языке) и в Среднем Поволжье (сохранился в эпитафийных памятниках XIII—XIV вв. и заимствованиях), «булгарским», то очень часто вольно или невольно историки путаются, ставя знак равенства между термином «булгарский язык» и «язык населения Волжской Булгарии». Проблема в том, что большинство историков и лингвистов априорно исходят из нелепого предположения, что в средневековом государстве все население использовало один и единственный язык. Восходит это предустановленное понимание к внедренному в научное сознание концепту сталинистской «народности». Суть ее в том, что единая «народность» a priori предполагает наличие единого языка. Это самое простое заблуждение, возникшее вокруг изучения «булгарского языка».

Между тем как понятие языка средневекового общества несводимо к простым схемам. Кроме родного языка, на котором говорили в каждой общине, существовал общеразговорный язык, на котором говорили на рынке и с чужими людьми на улице города. Был также язык государства, на котором издавались декреты и велось делопроизводство. Одновременно существовал еще язык религии, как правило, изучавшийся теми, кто выбрал путь служения богу. Существовал еще язык культуры и высокой литературы, который иногда совпадал с одним из обращавшихся в стране языков, а иногда это был особый язык. В этом смысле язык населения Волжской Булгарии отнюдь нельзя свести к единому и единственному «булгарскому» языку. Очевидно, название исчезнувшего языка по какому-то этносу не совсем точно, поскольку допускает контаминации с понятием этноса. Еще более усиливается путаница, когда для лингвистической ситуации в средневековом Поволжье используют параллельно термины «булгарский» и «кыпчакский» языки, которые прямо указывают исследователям на простой и окончательный путь решения проблемы — произошла смена одного этноса (булгарского) другим (кыпчакским) и, соответственно, их языков. Не исключено, что более методически верно было бы назвать эту группу языков «огурскими», как это предложил американский тюрколог П. Голден, что в определенной мере сняло бы часть недоразумений.

Другая проблема состоит в том, что о характере языковой ситуации и ее особенностях в период VIII — первой трети XIII в. в Булгарии лингвисты имеют весьма отрывочные сведения, а основой для ее реконструкции является экстраполяция языковой ситуации, конструируемой на основе анализа эпитафийных памятников XIII—XIV вв., на более раннюю ситуацию. Кроме факта, что сам язык эпитафий в силу своей формульности и наддиалектности не вполне репрезентативен для описания разговорного языка населения страны, языковая ситуация в период Улуса Джучи в Поволжье явно и самым радикальным образом отличалась от более ранней, что связано как с чисто лингвистическими, так и экстралингвистическими факторами.

Остроту этой, в общем тривиальной лингвистической проблеме придает то, что единственным из современных языков, который мог бы быть назван наследником булгарского, является чувашский язык. В результате идет не просто спор о смене одного древнего языка другим, а об этногенезе и этнической истории современных народов, что вызывает массу вненаучных аллюзий и проблем. И если для Х. Фейзханова, который впервые выявил в мусульманских эпитафиях XIII—XIV вв. слова р-языка, имевшие параллели с чувашским языком, и назвавшего язык этих эпитафий «чувашским», это было извинительно, учитывая состояние тогдашней лингвистики и компаративистики, как и для Н.И. Ашмарина, создававшего болгарскую концепцию этногенеза чуваш в идеологическом противоборстве с концепцией татарской истории Ш. Марджани, то для современных тюркологов такие попытки весьма сомнительны.

Между тем делаются попытки решить эту проблему с помощью нехитрых умозаключений. Так, по мнению лингвиста Н.И. Егорова, «наиболее ранние датированные памятники содержат явные кыпчакские языковые признаки, но уже во второй половине XIII в. болгароязычные эпитафии начинают сопутствовать кыпчакоязычным», а уже в «начале XIV в. доминирующее положение в эпитафиях занимает болгарский язык и кыпчакские черты исчезают». Между тем доказательная база этого утверждения ничтожна, а общая языковая ситуация в булгарских землях Улуса Джучи по определению была совершенно иной, нежели в самостоятельном Булгарском государстве. Не говоря уже о том, что реальность была обратной: р-язычные эпитафии возникаю одновременно с з-язычными, а в середине XIV в. полностью исчезают. К тому же вряд ли правомерно сравнивать разговорный язык с литературным, существующими во взаимосвязанных, но все-таки разных плоскостях культуры.

Положение о доминировании текстов на каком-либо языке также лишено надежных оснований. Правда, формально из общего количества найденных р-язычных памятников, датированных первой половиной XIV в., больше, нежели з-язычных, однако это лишь формально. Пока неизвестно и вряд ли будет когда-либо известно общее количество существовавших памятников. Даже если предположить, что современная выборка из сохранившихся текстов отражает реальное соотношение, возникшее тогда, когда происходила установка этих памятников, то и это не может быть решающим доказательством, поскольку отражает именно предпочтения (кого — неизвестно, поскольку существуют различные мнения — разброс их колеблется от мастеров-каменотесов до заказчиков) в изготовлении эпитафий, а не реальную языковую ситуацию. Поскольку, если же принять версию, что соотношение стилей языков эпитафий отражает реальную языковую ситуацию, то нам придется признать, что германоязычное население Западной Европы в большинстве своем говорило на латыни. Данный пример, кроме всего прочего, лишний раз подчеркивает насколько сложной в действительности была языковая ситуация в средневековых обществах и насколько разными могли быть разговорные диалекты и письменный литературный язык.

3. Булгары и их язык в исторической перспективе. В исторической литературе нередко возникают разногласия о количественном составе булгар. Здесь бросается в глаза то, что исследователи зачастую смешивают два понятия: булгары (племя) и булгарская этнополитическая общность (сложившаяся в результате консолидации многих племен в рамках Булгарского эмирата). Для более полного ответа на этот вопрос следует кратко представить общую картину проникновения тюркских языков на территорию Европы, как она реконструируется ведущими исследователями этого вопроса.

По крайней мере с III в. н.э. в Волго-Уральский регион начинают проникать тюркские племена. Есть основания полагать, что среди них были представители различных племенных диалектов — р-языков и з-языков, но при явном преобладании первых. В середине III в. гунны усилились и, став реальной силой, в 375 г. вышли к границам Римской империи, сокрушив аланов и готов, выдавив в пределы империи. Держава европейских гуннов, возникшая в Паннонии, включала, видимо, европейские степи вплоть до Волги. Возможно, именно в это время или даже несколько ранее какие-то общины огуро-тюркских племен (носителей особенностей р-языка), разбитые в степи, отступили в Среднее Поволжье и в Верхнее Прикамье. В определенной степени об этом свидетельствуют некоторые археологические памятники. О языке гуннов ведутся споры, поскольку сведения о нем противоречивые, хотя о тюркскоязычности правящего рода можно судить по данным о языке хунну в Центральной Азии.

Движение протоболгарских племена — огуров (урогов), сарагуров и оногуров — было вызвано натиском савиров в середине V в., которые были сдвинуты в результате движения в Европу аваров, потерпевших поражение от тюрок. Огуро-болгарские племена, судя по ретроспективным данным, являлись носителями тюркского языка с ротацизмом, ламбдаизмом и особенностями лексики (р-язык). Есть данные о том, что савиры имели этнические контакты с огурскими племенами. В период ослабления Тюркского каганата болгары, жившие в степях Кубани и Причерноморья, создали свое государство — Великая Болгария. Но в середине — второй половине VII в. она распалось, разделившись на ряд объединений, часть которых переселилась в район Подунавья, Среднюю Волгу, а часть осела в Подонье и Западном Предкавказье, где стала частью Хазарского каганата.

Пришедшие в Среднее Поволжье булгары застали здесь довольно пеструю лингвистическую ситуацию. Булгары и другие носители р-языка отнюдь не превалировали в количественном отношении над носителями других вариантов тюркского языка (так называемого з-языка или языка общетюркского типа). По мере объединения различных племен под властью булгарских правителей в состав их государства входили различные тюркские племена, чей лингвистический статус может быть определен только условно.

В результате волн миграций различных тюркоязычных групп происходило взаимодействие с миром финно-угорских народов, оставившее свидетельства этих процессов в виде тюркских заимствований в этих языках. Среди этих заимствований довольно много слов из тюркского р-языка. Важно отметить, что примерно два десятка из них относятся к общепермским, значит, и проникновение в их язык-основу может быть отнесено, по мнению ведущих лингвистов, к VIII—X вв., а других — в более позднее время (в марийский не ранее XIII—XIV вв., в пермских — до XIII в.). Если принять эту вполне достоверную точку зрения, то это может свидетельствовать только о том, что среди мигрировавших в Волго-Уральский регион тюркоязычных общин преобладали носители р-языка. Но распространять эту картину на весь булгарский период нет никаких оснований, как и распространить эту ситуацию на этнолингвистическую ситуацию в Булгарии X—XIII веков.

Вместе с тем для понимания общей лингвистической картины у нас еще недостаточно материалов и много противоречий. Не до конца выяснена роль субстратного урало-алтайского языка. Например, роль общего алтайского языка в этом взаимодействии мог играть язык р-типа. Не совсем понятен механизм заимствований и их структура, различия и динамика этих заимствований разных тюркских диалектов как между собой, так и с финно-угорскими языками. Не определена хронология этих заимствований, поскольку среди лингвистов существуют разногласия относительно ее хронологии. Обычно все заимствования из р-языка датируются в целом X—XIV вв., хотя до гибели Волжской Булгарии была одна политическая культурная и лингвистическая ситуация, а после — другая. Непонятно, почему лингвисты фиксируют исключительно р-язычные заимствования, а з-язычные фактически игнорируют. Понятно, что первые лучше фиксируются из-за своей исключительности, но это искажает общую картину лексического взаимодействия народов и их языков в Урало-Поволжье. Очевидно, правы те лингвисты, которые считают, что требуются более системные и тщательные исследования с учетом всех языковых факторов, учитывающие глубокие связи языков, «глубокую перспективу» (по словам Э.Р. Тенишева) и ареальные явления. Все это заставляет полагать, что для однозначного суждения об этнолингвистической ситуации в Булгарии X—XIII вв. на основе заимствований в поволжско-финских и пермских языках только и исключительно из тюркского р-языка в этот период нет оснований. В том смысле, что это не прямая калька с этнолингвистической ситуации в Булгарии, а весьма причудливое и искаженное его отражение. Такой однобокий взгляд односторонний и неверный, хотя бы потому, что одновременно не рассматривается заимствования из з-языка. Если смотреть на ситуацию с точки зрения только одних источников, исходя из неверной посылки, что «булгарский язык» тождественен понятию «язык населения Булгарии», то и выводы будут получены однозначные и вполне ожидаемые. Однако реальная ситуация была, вполне очевидно, иной. Более сложной и значительно более дисперсной и мозаичной.

Разумеется, параллельно с процессом сложения нового этноса волжских булгар шла борьба как между тюркскими языками (этническими диалектами), так и между тюркскими и нетюркскими языками. В такой сложной этноязыковой ситуации необходимо было средство для межэтнического общения, хотя бы в этнотерриториальных рамках. Несомненно, таким языковым образованием могло служить лишь наддиалектное койне, в основе которого лежал принцип взаимопонимаемости. Вначале, естественно, на базе диалектов могли возникнуть промежуточные языковые образования, границы которых бывают всегда неустойчивыми, и они меняются в соответствии с условием развития конкретного диалекта в его соотношении с литературным языком и с изменением условий исторической жизни данного языкового коллектива.

Однако выступал ли булгарский язык (с р-признаком) средством межэтнического общения? Если да, то можно ли определить его функциональные (да и типологические) границы? Думается, р-язык в силу своей специфичности не мог выступать не только в качестве какой-либо разновидности форм наддиалектности, но и как базы в образовании промежуточных форм. Очевидно, правомерно было бы рассматривать его в конкретном периоде историко-экономического развития общества территориально маркированной единицей.

У нас нет никаких данных, позволяющих раскрыть структурные особенности или характер языков хотя бы тех основных племен, которые были известны в Х в., это: берсула, эсегели, сувары, буртасы и др., кроме как проанализировать сами эти этнонимы. Рассмотрение их показывает, что часть из них связана своим происхождением с регионом Северного Кавказа — сувары, берсула (барсилы) и баранджары, некоторые — с Семиречьем и Восточным Туркестаном — эсегели (чигили или эсгили), часть спорны — буртасы (Гадло, 1979; Golden, 1980; Zimonyi, 1990). Из этих групп мы довольно уверенно можем выделить эселегей как носителей з-языка. Поскольку карлукский род чигилей и телесский эсгилей, наряду с ягма, являлись создателями государства Караханидов с языком общетюркского типа. Хотя языки сувар и берсула могли быть носителями языка и р-типа, но не исключено, что уже баранджары, как оседлые и городские жители, могли быть носителями общетюркского наддиалектного койне.

В течение X—XI вв. в Булгарию продолжался приток тюркского населения, причем как из Подонья и Предкавказья, так и из Центральной Азии. По сведениям Ибн ал-Асира: «В этом году, [в месяце] сафаре (сентябрь — начало октября 1043 г.), приняли ислам 10 тысяч кибиток из неверных тюрков, которые, бывало, делали ночные набеги на мусульманские города в краях Баласагуна и Кашгара, грабили их и учиняли беспорядки. И принесли в жертву в день праздника Жертвы 20 тысяч голов овец, и Аллах избавил мусульман от их вражды. Они проводили лето в краях Булгара, а зимовали в краях Баласагуна, но когда приняли ислам, то рассеялись по стране…» Очевидно, что эти тюрки (очевидно, какие-то кимако-кыпчакские племена) были среди других, совершавших такие длительные перекочевки к границам Булгарии и вступавших в контакт с булгарами.

В последующее время в Булгарию происходила регулярная инфильтрация населения из Нижнего Поволжья и Заволжья, из области расселения различных племен Дашт-и Кыпчака, в первую очередь, очевидно, йемеков (кимаков), со своим языком. Поэтому в данном случае можно ставить вопрос как об отдельных языках, так и о группе диалектов, которые, возможно, обладали признаком территориальности.