Этногенез булгар: труды зарубежных историков

4. Труды зарубежных историков: системный анализ источников и формальные выводы. Труды зарубежных авторов всегда важны для понимания развития темы и перспектив ее изучения. Находясь вне единой историографической традиции зарубежные историки чутко реагируют на новые тенденции развития науки и внедряют их в свои труды. Изучение позволяет понять те узкие моменты, которые есть в отечественной науке, и выпукло показывает проблемы, требующие особого внимания.

За многие годы накопился значительный объем работ, в которых рассматриваются те или иные аспекты по интересующей нас теме. Все эти труды интересны и важны, открывают какие-то аспекты проблемы этногенеза булгар, но для нас важнее показать значение обобщающих и концептуальных трудов.

В обобщающих трудах П. Голдена дается в основном характеристика огурских племен и их происхождения. Проблемы происхождения булгар описываются им в свете письменных источников и обобщенных лингвистических материалов, которые предопределяют вывод автора о генетической связи булгар с этими племенами.

В труде, обобщающем сведения о Хазарском каганате, П. Голден во многих разделах затрагивает проблемы истории булгар и их языка, считая его языком р-типа, который он называет «огурским». Особо он рассматривает историю сабиров/савиров, отмечая, что, возможно, в их этногенезе участвовали иранские племена. Обобщая материалы начального этапа истории хазарского государства, автор отмечает, что только после разгрома Великой Болгарии около 650 г. «оно начинает играть важную роль в мировой истории». Говоря о населении Волжской Булгарии X в., он считал, что булгары составляли меньшинство. Булгарский правитель платил дань хазарам и отправлял своих детей заложниками кагану.

Автор считал, что дата миграции болгарских племен на Среднюю Волгу спорна и зависит от понимания точки отсчета — или захват хазарами Болгарии в Подонье, или последствия арабо-хазарских войн. То есть автор, не привлекая комплекс источников, прежде всего археологических, оказался не в состоянии составить общее представление о начале булгар на Волге и смотрел на проблему исходя из общей логики событий. Он повторяет мысли, которые высказывались еще в 1950-е гг. советскими археологами, что некие «постгуннские» тюркоязычные кочевники, смешавшись с иранскими племенами, перешли на оседлый образ жизни, а со временем к ним присоединились огурские племена болгар. Разумеется, эта чисто умозрительная схема не имеет ничего общего прежде всего с археологическим материалом, но и в теоретическом отношении непонятно, что это за тюрко-иранцы, перешедшие от скотоводства к земледелию в Среднем Поволжье в VII—IX вв., а главное, какие источники (включая археологические) привели автора к столь нетривиальной мысли. Желание наполнить эту схему содержанием заставляет автора сетовать на то, что аутентичные источники ее не подтверждают: «Любопытно, что Махмуд ал-Кашгари, обычно столь хорошо осведомленный, кажется неинформированным о важных различиях между огурскими языками, используемыми в Волжской Булгарии и общетюркским». Хотя более любопытно, что стремление утвердить некую умозрительную схему заставляет сомневаться в сведениях вполне добротных источников.

Рассуждая о составе населения Булгарии, этот американский тюрколог перечисляет разные «племенные группировки», из которых состояла ранняя Булгария — сувар, баранджары, серебряные/нукратские (странные идеи академика Марра, оказывается, живут в западной историографии) и др., считая, что часть из них пришла на Волгу из Причерноморья или Прикаспия.

При этом автор бездоказательно считает, что сувары пришли на Среднюю Волгу раньше булгар, миграция которых вызвала постоянные конфликты между ними с другими племенами. В этой связи он полагал, что в начале X в. Булгария была «классическим примером сегментарного государства». По мнению П. Голдена, хотя у булгар известны города и развита торговля, но кочевые традиции играли значительную роль. Внешняя политика Булгарии после падения Хазария была связана с Русью, при этом автор, плохо зная русские источники, делает много фактических ошибок. Практически те же идеи были высказаны им в других обобщающих трудах.

Труды венгерского ориенталиста И. Зимони являются практически единственными в западной историографии, полностью посвященными происхождению волжских булгар. Самой важной и концептуальной работой, фактически главнейшей в англоязычной литературе, является монография «Происхождение волжских булгар». Достоинством этой работы является практически исчерпывающее использование арабо-персидских историко-географических сочинений, причем автор дает собственные переводы наиболее значительных из них. В определенном смысле это скорее серьезная источниковедческая работа, а не аналитический труд об этногенезе булгар. Разумеется, это только улучшает эту книгу, делает ее фундаментальной и солидной, но снижает ее качества в качестве аналитической работы, обобщающей все эти сведения. Кроме того, сама структура монографии такова, что ограничивает хронологию работы по основной части письменных источников, т.е. до конца X в.

К числу достоинств работы следует отнести специальное изучение арабо-хазарских войн и роли торговли, особенно по волжскому пути, на формирование поволжской Хазарии и ее столицы Итиля. Интересной и весьма доказательной представляется концепция автора о разрушительной роли нашествия печенегов и разорения основной территории каганата в Подонье, что резко дестабилизировало всю жизнь в каганате и, в конечном итоге, привело его к гибели.

Но в этом труде есть и сомнительные гипотезы, к числу которых следует отнести довольно формальные лингвистические сопоставления между некоторыми терминами мусульманских эпитафийных надписей XIII—XIV вв. (йури/чури) с этнонимом кабары/кавары (мятежники, которые боролись против кагана). Во-первых, странно, что иудейские повстанцы, о которых известно только то, что они бежали на Балканы, где обнаружены их могильники с иудейской символикой у с. Челарево (Воеводина, Сербия), оказались в Среднем Поволжье и составляли какую-то мусульманскую общность, сохранявшую свое единство еще в золотоордынское время. Если они были иудейские мятежники, то став мусульманами, вряд ли сохранили бы свою идентичность. Во-вторых, существует серьезный хронологический разрыв между их упоминанием Константином Багрянородным и эпитафиями XIII—XIV вв. В-третьих, этимология йури/чури как военно-служилого сословия основывается на доказанных тюркских этимологиях, тогда как чтобы доказать переход из кабаров (qabar/qawar) в йури (juwari) нужно слишком много допущений. Тем более что для чтения йори/чури есть вполне четкие лингвистические основания.

Еще одним недостатком работы является формальное использование археологических источников. Фактически автор использовал весьма ограниченный корпус источников, хотя в 1980-е гг. уже был открыт целый комплекс памятников VIII—IX вв., меняющий наши представления о структуре погребальных памятников Среднего Поволжья и, следовательно, на процессы миграции различных племенных групп.

Иными словами, труды зарубежных историков в основном посвящены происхождению огурских народов в целом и булгар в частности. Однако фактически они ограничились лишь указанием на то, что поскольку огуры имели особый р-язык, а булгары относятся к этому народу, то они тоже носители этого языка и предки чувашей. Представляется, что это весьма сомнительная логика, которая сводит решение этнических проблем к формальной лингвистике. Фактически это возврат к лингво-исторической концепции, не учитывающей сложность этнической идентичности, ее пластичность и динамичность. Весь этногенез булгар в этой концепции состоит в максимально точном описании миграции огуро-болгар в Среднее Поволжье, сколько и откуда пришло тюркских племен и какого они были происхождения (тюрко-иранского или огуро-тюркского), и на этом основании строятся догадки о том, что из себя представляет булгарский этнос.

* * *

Таким образом, можно сказать, что история изучения населения средневековой Булгарии прошла значительный путь. От первых интуитивных попыток изучить и понять этнокультурную и языковую природу булгар до первых обобщений и создания современных концепций. За этот период времени сменилось несколько парадигм. Первая из них — эволюционная этнолингвистическая теория — ставила во главу угла язык как важнейший этнокультурный фактор. В свете этой теории сменилось несколько точек зрения на сущность булгарского этноса от понимания его как славянского до признания его тюркским. Важную, хотя и не определяющую роль в становлении этой парадигмы сыграли археологические материалы, поскольку время господства этой теории пришлось на период бурного развития археологии и первых попыток осмысления этого вида источников.

Дилемма встраивания булгарского периода довольно остро стояла перед татарскими историками середины XIX в. и была блестяще разрешена в трудах Ш. Марджани, считавшего период Волжской Булгарии неотъемлемой частью общей истории татарского народа и его предков. Его ученики и последователи с разной степенью научности и логичности развивали его концепцию. Нельзя не отметить, что постепенно наметился перекос в сторону усиления внимания к булгарскому периоду, что диктовалось новыми (лингво-этнографическими) теоретическими подходами, которые вырабатывала мировая наука.

Основным фоном смены парадигм стала смена эволюционной теории на позитивизм. В этнографии, которая постепенно становится важнейшей наукой для понимания этнических процессов в древности и средневековье, наиболее прогрессивными становятся концепции «диффузионизма» и «культурных кругов». Влияние этих теорий стало во многом определяющим для формирования теоретического базиса археологии, которая становится одной из влиятельных наук о прошлом. Теории этнографии, переложенные для археологии, позволили преодолеть эволюционизм и дали необходимый теоретический инструментарий для осмысления этнокультурных процессов прошлого.

В отечественной науке новые теоретические разработки стали применяться уже в начале XX в. Однако это поступательное развитие было прервано декретивным внедрением в 1920-е гг. в гуманитарные науки теории стадиальности развития языка и автохтонного происхождения народов («яфетическая теория» Марра о развитии языка и общества). По мере внедрения в советскую историческую и лингвистическую науки вульгарного марксизма в виде марристских концепций в 1930-е гг. булгаро-татарская концепция становится определяющей, а прямая связь между булгарским периодом и современными татарами все более влиятельной. Во многом этому способствовало и развитие археологии, теоретическое осмысление достижений которой протекало в русле сначала «теории стадиальности», а в 50—60-е гг. XX в. в виде «теории восхождения» и концепции «культурных кругов». На эти научные процессы самым пагубным образом наслоились идеологический диктат и утверждение единственной точки зрения на этногенез татарского народа через определяющую роль булгарского периода, что было выражено в Постановлении ЦК ВКП(б) от 9 августа 1944 г. и закреплено в академической «научной сессии по происхождению татарского народа» (25—26 апреля 1946 г.), проведенной совместно Отделением истории и философии АН СССР и Казанским филиалом АН СССР. С этого времени все научные труды по этнокультурной истории булгар следовали этим идеологическим установкам (А.П. Смирнов, Н.Ф. Калинин и др.).

В рамках этого узкой псевдонаучной парадигмы археологи и историки продолжали действовать, набирая материал и формируя взгляды на локальные проблемы прошлого. Это было особенно важно, поскольку в 70—90-е гг. XX в. объем археологического материала резко вырос в связи с масштабными полевыми работами на основных булгарских памятниках. Появилась необходимость не только выработать общую концепцию историко-археологического понимания Волжской Булгарии, но и создать концепцию этнокультурной истории булгар в контексте татарского этногенеза. С созданием подобной теории блестяще справился А.Х. Халиков, чьи труды являются бесспорным вкладом в советскую этногенетику, наиболее логичными и последовательными в плане изложения концепции «общебулгарской народности». В целом ряде своих трудов и лекционных курсов А.Х. Халиков, развивая «теорию восхождения», выдвинул целый ряд положений, связывающих археологические материалы с историческими материалами, реконструируя этнокультурные и социальные процессы в Волжской Булгарии. Для своего времени подобная теория была важным шагом вперед в осмыслении булгарского периода истории через призму археологических источников.

Несомненно, что на этапе становления науки эта концепция сыграла важную роль в деле разработки проблем этногенеза народов Поволжья, но по мере развития этнологии стали все отчетливее видны ее изъяны. Во-первых, оказалось, что четких с древнейших времен до наших дней критериев этничности, которые фиксировались бы в археологическом материале, несмотря на все усилия «этногенетиков», не выявлено и конвенционально не определено. Их необходимо устанавливать и определять для каждой эпохи и для каждого этноса отдельно и на основе четких научных критериев, а не на основе историографической традиции, апелляции к общеэтнографическим параллелям или банальной эрудиции. Во-вторых, изменились современные представления об этносе. Если ранее для его характеристики советским ученым достаточно было сослаться на соответствующее сталинское определение племени, народности или нации, то сейчас, после работ теоретиков этнологии (Э. Геллнер, Э. Смит, Э. Хобсбаум, Б. Андерсон, Ф. Барт), приходит понимание, что сущность этничности лежит в области коллективного сознания, а оно изменчиво, многопланово и структурировано.

Однако после падения идеологического диктата в конце 1980-х гг. и постепенного возвращения отечественных гуманитариев в общемировое научное поле стали видны концептуальные изъяны прежних теорий.

Сложность состоит в том, что не определен характер общности, ставшей отправной точкой для последующих трансформаций. В советской науке был принят термин «народность» для обозначения средневековых общностей. Современный взгляд на это общество показывает, что оно не имело того единства, которое приписывалось ему прежде, а теоретические основания, которые вкладывались в это понятие, не выдержали испытание временем. Определенно, этнические общности эпохи средневековья можно назвать скорее этносоциальными, чем этнокультурными, а понятие «народность» как единая средневековая общность следует убрать из научного лексикона. Для решения вопросов этногенеза и этнической истории необходимы новые подходы и методики анализа источников.