Реаниматолог Александр Образцов: «Довольно далеко мы ушли за эти сорок лет»
Реаниматолог из РКБ — о том, легко ли 44 года подряд спасать жизни и что общего у врача с детской игрушкой
Александр Федорович Образцов с 1979 года работает в РКБ анестезиологом-реаниматологом. На его глазах строилась и крепла больница, развивалась и разветвлялась клиническая и в частности реанимационная служба. В свое время доктор мечтал быть военным летчиком, но судьба сама привела его в медицинский институт. Как пронести клиническое мышление и стремление к работе через столько лет, когда доктора вынуждены были переквалифицироваться в продавцов, что помогает спасать людей от смерти, что общего у средневекового феодала с московскими «братками» 90-х годов — в его портрете в «Реальном времени».
Хотел в авиацию — а пришел в медицину
Александр Федорович Образцов пришел в медицину, как он сам признается, чисто случайно. Сначала его устремления были прямо противоположными: окончив школу в 1966 году, он поступил в летное училище в Сызрани, собирался быть военным. Но на втором курсе юноша заболел тяжелой пневмонией, с которой никак не удавалось справиться. В итоге его списали по состоянию здоровья.
— Как я сейчас понимаю, это было вызвано сменой климата: в Северном Казахстане, откуда я приехал, было сухо, а в Сызрани воздух влажный. Когда меня списали, я написал письма в несколько архитектурных вузов, и из КИСИ ответ пришел первым. Поэтому я приехал в Казань.
Александр Федорович после того, как не удалась карьера военного летчика, решил попробовать себя в архитектуре: он с юности замечательно рисовал. Юноша поступил на подготовительное отделение КИСИ, но пневмония так и не отпускала — возвращалась волнами. Он подолгу лежал в РКБ, вел разговоры с врачами. Те говорили ему: «Ну куда тебе в архитектурно-строительный? С твоим здоровьем тебе бы ближе к медицине держаться». Так оно и вышло.
В ту пору у РКБ еще не было современных корпусов, она работала на старой базе — разные ее отделения были распределены по разным зданиям: на улицах Бутлерова и Волкова, рядом с университетом… Наш герой признается: он «прилип» к РКБ еще с тех самых пор и может в полной мере называть ее своим родным домом.
В 1974 году Образцов поступил в медицинский институт.
— Все-таки я послушался совета старших товарищей. И, как показывает вся моя жизнь, они не ошиблись, — говорит наш герой.
Александр Федорович окончил стоматологический факультет и получил специализацию «челюстно-лицевой хирург». Хотел работать именно хирургом, целенаправленно готовился им быть. А когда пришел устраиваться работать в РКБ, главный врач ему сказал: «Хирургов много у нас, а вот анестезиологов не хватает. Поработай, пожалуйста». Наш герой прошел специализацию и переквалифицировался в «лечебника». Кстати, по старым приказам, врач, окончив стоматологический факультет, мог работать анестезиологом в отделении челюстно-лицевой хирургии. Теперь система другая.
«Доктор не должен умирать вместе с каждым своим умершим пациентом»
В 1979 году он приступил к работе в отделении анестезиологии и реанимации РКБ, Изначально в республиканской клинике это отделение было единым. Уже позже, после переезда клиники на новую базу оно разделилось: анестезиологи начали работать отдельно, а реанимация и интенсивная терапия — отдельно. Александр Федорович в результате стал реаниматологом: сейчас он лечит больных в ОРИТ-1. Он показывает палату интенсивной терапии, где лежат неврологические пациенты — те, кто перенес инсульт. Здесь шесть коек, отдельный сестринский пост, современная аппаратура и максимум возможностей для того, чтобы возвращать больных к жизни.
А когда РКБ только еще переехала в новые корпуса, реаниматологи работали в одном общем отделении. Здесь собирались случаи самой разнообразной этиологии (кроме, пожалуй, травматологии, на которой специализировалась другая клиника). И беременные, и отравления, и инфаркты, и инсульты, и многочисленные хирургические заболевания — в общем, чего тут только не было!
Но со временем, с развитием медицинской системы в РКБ постепенно углублялась специализация разных отделений, появилось несколько реанимационных отделений.
— Дробление на разные отдельные службы — это, конечно, хорошо. Когда ты работаешь конкретно в своей службе, где все поставлено на поток и ты примерно можешь предугадать, с чем тебе предстоит иметь дело, — это замечательно, — говорит доктор.
Современная техника более передовая в плане оказания помощи, это несомненно. Но очень многое в выздоровлении зависит от самого больного и от особенностей его организма
С начала 1980-х годов регулярно появлялись все новые методы и технологии, и все их нужно было осваивать, всеми ими должен был владеть врач. Это были и гемодиализ, и гемосорбция (очищение крови вне организма), и лазерное облучение крови, и озонотерапия…
Реаниматолог чаще, чем медики других специальностей, сталкивается со смертью. Доктор приводит шутку из области черного юмора: «Реанимационное отделение — это промежуточное звено между клиникой и патологоанатомом». Отсюда — и невеликое желание многих медиков работать в этой специальности, и риск профессионального выгорания реаниматологов, и тяжелая моральная нагрузка. Но Александр Федорович, который вот уже 44 года в профессии, говорит: к смерти у врача должен быть профессиональный подход. Доктор не должен умирать вместе с каждым своим умершим пациентом. Привыкают все к этому по-разному: наш герой вспоминает, как однажды молоденькая медсестра упала в обморок при виде мертвого пациента. Но ничего, потом отошла и много лет работала в реанимации.
А сам он, даже еще только придя в реанимацию начинающим врачом, никакого шока не испытал. Методично, аккуратно постигал профессию, спасал людей. Вылетал по санавиации. Осваивал новые техники и методы.
Случаи спасения и удивительные возможности организма
Доктор вспоминает случаи из своей карьеры, которые окончились благополучно, несмотря на серьезную тяжесть ситуации:
— Если сравнивать то, что было тогда, и то, что мы имеем сейчас (в плане техники и методик), это, конечно, небо и земля. Довольно далеко мы ушли за эти сорок лет. Современная техника более передовая в плане оказания помощи, это несомненно. Но очень многое в выздоровлении зависит от самого больного и от особенностей его организма. Были на моей памяти очень яркие случаи. Помню одного больного, у которого был уже четвертый инсульт, крайне тяжелое состояние — и он в итоге выписался, уехал домой! Году примерно в 1994-м у нас лежала одна медсестра из района: она впала в кому, нечаянно надышавшись выхлопными газами. Мы очень долго ее лечили — у нас в отделении была кислородная медицинская барокамера, и в конечном итоге мы полностью восстановили не только ее сознание, но и работоспособность. Она потом еще много лет работала медсестрой.
Рассуждая о том, как сегодня изменилась медицинская система и что в ней помогает врачам вытягивать людей из лап смерти, доктор не может не упомянуть современные антибиотики. Благодаря расширению их спектра сегодня в арсенале врачей (в том числе и реаниматологов) гораздо больше эффективных способов борьбы с тяжелой патологией. Но и старый добрый пенициллин тоже мог творить чудеса.
После того, как ее прооперировали, на фоне старого доброго пенициллина она полностью восстановилась — домой ушла на своих ногах!
Александр Федорович вспоминает давний случай с одной молодой женщиной, которую привезли в РКБ как-то раз на неотложке в тяжелом состоянии и с ярко выраженной желтизной кожи. Выяснилось, что за пять дней до этого у пациентки заболело в правом боку. Участковый терапевт поставил диагноз «холецистит», рекомендовал принимать таблетки. Пациентка их добросовестно начала принимать, но лучше не становилось. Боль не проходила. Потом пришли выходные — в субботу и воскресенье к участковому врачу не пойдешь. В итоге дотянули до понедельника и вызвали скорую помощь. Врач скорой увидел пожелтевшую кожу женщины и отвез ее в инфекционную больницу с подозрением на гепатит. А в приемном покое обнаружилось: у пациентки перитонит, терминальная стадия. Ее экстренно отправили в РКБ, здесь прооперировали.
Оказалось, что у женщины был аппендицит. Именно поэтому у нее и заболело в боку в среду. В четверг воспаленный аппендикс разрушился, начался перитонит. По мере того, как он нарастал, началась печеночная недостаточность — отсюда и желтизна кожных покровов. И к понедельнику все было уже очень плохо. Доктор рассказывает:
— Она выжила только благодаря тому, что у нее был сильный и молодой организм. И еще у нее, судя по всему, был очень высокий болевой порог, иначе как она в таком состоянии провела дома целых пять дней? После того, как ее прооперировали, на фоне старого доброго пенициллина она полностью восстановилась — домой ушла на своих ногах!
В общем, выживет пациент или нет, зависит не только от мастерства врачей и высоких медицинских технологий. Огромную роль играют индивидуальные особенности организма. Конечно, возраст важен, но и он не показатель жизненной силы. Ведь из РКБ и 90-летние пациенты после инсультов выписываются!
Мы, конечно, с угрозами оружием не сталкивались. Но у нас на окнах были решетки по всей клинике на первом этаже, двери на замке
Лихие девяностые: «братки» с собственной армией и врачи-«челноки»
Вспоминая о «лихих девяностых», доктор признается: работалось тяжело. Во-первых, страна бурлила, об организованной преступности в Казани тех лет не слышал только ленивый. В те времена больницы вынуждены были ставить блокировочные двери и запираться изнутри, чтобы обезопаситься от нежелательных визитов молодчиков, для которых не существовало ни правил, ни запретов. Но не очень помогало.
— К нам как-то в те времена из Москвы приехал на консультацию профессор из института Склифосовского. Он рассказывал, что в Москве в те времена сложился типичный феодальный строй, когда у каждого криминального авторитета есть своя небольшая армия. И если кого-то из них подстреливали, его привозили в «Склиф», охрана выстраивалась на воротах и по всей клинике, и больше ни одну скорую туда не пускали. В такие дни больных направляли по другим клиникам. И еще он рассказывал, как пришел принимать нескольких пациентов с огнестрельными ранениями, а ему показывают: «Вот этого надо лечить первым». Он говорит: «По степени тяжести надо первым вон того лечить, а этот и подождать может». А ему молча автомат показывают. Вот так работали в Москве. Мы, конечно, с угрозами оружием не сталкивались. Но у нас на окнах были решетки по всей клинике на первом этаже, двери на замке. И все равно к нам заходили — в верхней одежде, в сапогах. Прямо в реанимацию. «Своего» посмотреть, навестить кого-то. Ни халат не наденут, ни бахилы. Как-то был случай, когда одного сотрудника кафедры ударили по лицу в вестибюле за то, что он нечаянно кого-то плечом задел. Но по сравнению со столицей мы спокойнее жили, — рассказывает доктор.
А еще вспоминает тотальную нищету тех лет: как дети попрошайничали в транспорте, мальчишки в магазинах палкой пытались достать из-под прилавков закатившиеся монеты… И как приходилось перековываться специалистам. Сигаретами торговать и «челночить» уходили не только инженеры из закрывшихся проектных институтов. Александр Федорович вспоминает и о своих коллегах-докторах, которые уходили в коммерцию:
— Был один такой полузнакомый у нас, он лежал и лечился от пневмонии. Он зимой поехал в Китай за товаром на поезде. Поезд не отапливался, окна были разбиты. Он рассказывал, как в матрас заворачивался, чтобы согреться. Так пневмонию и заработал… — вспоминает доктор.
Мы относимся к неприветливости пациентов с пониманием: все-таки они перенесли очень серьезный кризис, им сейчас несладко
«Надеемся на лучшее, но готовимся к худшему»
Работа реаниматолога нелегкая не только с физической точки зрения, но и с эмоциональной. Она требует высочайшей собранности. Нужно быстро оценивать ситуацию, еще быстрее принимать решения и действовать. И за всей этой механикой доктора не забывают видеть в пациенте человека, сострадать ему и испытывать участие. Перед реаниматологом — не машина, которую надо починить, а человек, за которым стоит целый мир, целая жизнь. Особенно это чувство проявляется, как признается Александр Федорович, когда речь идет о молодых пациентах. С другой стороны, пожилые больные, по его словам, выглядят более беспомощно, их хочется поддержать, приободрить.
— Поэтому, когда пациент лежит в палате интенсивной терапии, мы должны с ними стараться общаться. Придешь к нему, скажешь: «Доброе утро!» Он, конечно, с большой вероятностью ответит: «Какое же оно доброе!» Спросишь: «Как дела, как самочувствие?» И слышишь «Умереть хочу»… Мы относимся к неприветливости пациентов с пониманием: все-таки они перенесли очень серьезный кризис, им сейчас несладко, — говорит доктор.
А пациенты, у которых уже развилась энцефалопатия, могут даже нападать на врачей, лезть в драку, кусаться и пинаться — и такое бывало. Неконтролируемая агрессия может возникнуть и у неврологических пациентов, и на фоне сильной интоксикации (например, в результате сепсиса, перитонита):
— Всякое бывает. И даже убегали пациенты — в коридоре их ловили. Был как-то очень давно случай в одной из казанских больниц: там больной выпрыгнул из окна пятого этажа во время процедуры в малой операционной. Ему перевязку делали, а он уже был довольно агрессивный, активный, все убежать пытался. Вот, видимо, какой-то болевой момент был во время перевязки — он рванулся, медсестер раскидал вокруг себя, окно открыл и был таков…
Подвожу к тому, что можно сделать и чего ждать дальше. И большинство из них все понимают и ведут себя максимально собранно
Реаниматолог разговаривает и с родственниками своих пациентов. Александр Федорович говорит, что всегда объясняет ситуацию максимально прямо и честно, не давая ложных надежд. Прямо цитирует популярную мантру: «Надеемся на лучшее, но готовимся к худшему». Все-таки тут изначально тяжелые случаи, и исход во многих из них долго остается непредсказуемым. Причем родственники больных, по опыту нашего героя, относятся ко всему собранно и спокойно в большинстве случаев. Истерики и непонимание случаются крайне редко.
— Я понимаю, что, приходя сюда, в мой кабинет, человек надеется услышать какую-то положительную информацию. Он приходит сюда, садится рядом со мной, и я начинаю ему рассказывать и объяснять, что происходит с его близким человеком. Подвожу к тому, что можно сделать и чего ждать дальше. И большинство из них все понимают и ведут себя максимально собранно.
«Клиника, клиника и еще раз клиника!»
Сегодня в распоряжении реаниматологов широкий инструментарий и для работы, и для диагностики. Тем не менее их отделение, пожалуй, одно из самых непредсказуемых: у пациента часто не спросишь, чем он болеет и что случилось, медицинская карта у экстренных больных очень редко бывает под рукой. То есть перед врачами фактически «черный ящик», в наполнении которого надо попытаться разобраться. Сегодня им это помогает сделать разнообразное диагностическое оборудование. Но многие опытные врачи во многом ориентируются еще и по клинике, которую отлично знают: 20—30 лет назад технические возможности больниц, мягко говоря, были не выдающимися. Александр Федорович рассказывает:
— Как-то раз, еще давно, в нашу больницу приехал нейрохирург из Москвы на консультации. И вот он говорит с заведующим неврологией и спрашивает: «Вот по этому больному где у вас результаты компьютерной томографии?» А тот ему и отвечает, что КТ у нас нет. Московский врач говорит: «А как же вы больных ведете без компьютерной томографии?» А вот так мы их вели! Клиника, клиника и еще раз клиника! Кстати, наши доктора, которые уехали работать за границу, потом рассказывали: клиника, которую знают наши врачи, помогает им в работе. Они ориентируются лучше, чем молодые доктора современного поколения, которым обязательно нужны результаты инструментальных обследований.
Московский врач говорит: «А как же вы больных ведете без компьютерной томографии?» А вот так мы их вели! Клиника, клиника и еще раз клиника!
Доктор размышляет: медицинское чутье зависит только от человека. Техника техникой, но врача, его интуицию и опыт ничто не заменит. И, кстати, с появлением в больнице современной медицинской техники работать, как признается наш герой, проще не стало. Сегодня в больнице проводятся сложнейшие операции, после которых пациентам нужен грамотный реанимационный уход, да и общее число других болезней не снизилось.
— Что тогда надо было тяжелых пациентов «вытаскивать», что сейчас, — разводит руками доктор. — Да, стало легче в плане диагностики, Сейчас любой начинающий врач отвез нашего инсультного больного на КТ — и все, диагноз готов. А вот в плане того, как лечить дальше — мало что изменилось. Тяжело было и есть в основном из-за непредсказуемости. Мы не знаем, как будет развиваться ситуация, куда она выведет.
Александр Федорович проработал реаниматологом 44 года — огромный срок для этой медицинской специальности. Но, как признается он сам, сменить область деятельности на более спокойную не тянуло ни разу. Разве что в начале девяностых жена предлагала вообще уйти из медицины и зарабатывать деньги челночной торговлей. Доктор на эти уговоры не поддался — остался в своей РКБ.
— Это живая специальность, здесь интересно, постоянно что-то происходит, — объясняет он.
«Пока волчок закручен, он стоит вертикально. Как только останавливается — падает набок»
За пределами больницы наш герой в первую очередь отец и дед. Много времени проводит с дочерью и пятнадцатилетней внучкой.
Не пропали втуне и его художественные способности. На досуге доктор создает поздравительные видеоролики, анимированные открытки для друзей и близких. Говорит, что современные возможности компьютерных программ открывают много возможностей для таких увлечений.
И снова вспомним, как причудливо привела нашего героя судьба в медицину. Сегодня он признается: сразу после школы он бы никогда не стал поступать в мединститут. Его звало небо, он занимался в аэроклубе и мечтал летать. Да и военная карьера, по которой он чуть было не пошел, по мнению Александра Федоровича, тоже у него сложилась бы, не заболей он той злосчастной пневмонией:
— Ведь сложилось все у моих друзей по училищу. Мы до сих пор поддерживаем со многими из них связь. В прошлом году ко мне наш командир прилетал в гости. Он окончил служить в Алма-Ате, и на 9 Мая специально приезжал в Казань посмотреть наш парад. А я ездил в Сызрань в 2011 году на сорокалетие выпуска наших ребят…
Когда приходишь на работу и попадаешь в нашу круговерть, активизируется симпатоадреналовая система, и в этом всем ты не помнишь ни своего возраста, ни усталости, ни даже как твоя фамилия. Тебе вообще не до этого: у тебя работа и пациенты
Доктор шутит: в своей работе больше всего любит момент, когда все выполнено, все живы, работа сделана, и можно расслабиться. А самыми неприятными ситуациями в работе считает свои собственные промахи — подходит к себе самокритично.
На вопрос о том, что держит его в больнице вот уже 44 года, Александр Федорович отвечает:
— Я смотрю по своему самоощущению, когда я на работе и когда я в отпуске. Так вот: в отпуске я раскисаю. А здесь, когда приходишь на работу и попадаешь в нашу круговерть, активизируется симпатоадреналовая система, и в этом всем ты не помнишь ни своего возраста, ни усталости, ни даже как твоя фамилия. Тебе вообще не до этого: у тебя работа и пациенты. В прошлом году очень много было работы — мы задерживались на работе по несколько часов после окончания смены. Слишком много нужно было сделать, довести до ума. И вот это все исчезает, когда ты уходишь на пенсию. Тут как волчок: пока он закрученный, он стоит вертикально. А когда останавливается — падает набок...