«Контрреволюционная деятельность на литературном фронте»

Глава Союза писателей и переводчица

Сын муэдзина Кави Нежметдинов работал чернорабочим на ферме, упаковщиком на мыловаренном заводе, учителем начальной школы, комиссаром военной школы и ответственным редактором окружной красноармейской газеты. Участвовал в Гражданской войне. Публиковаться начал в 17 лет. Окончил Московскую высшую военно-педагогическую школу. Его жена Сарвар Адгамова сначала работала юрисконсультом в Центральном доме крестьянина, а потом — литературным переводчиком.

В 1934—1937 годах Наджми был первым председателем правления Союза писателей ТАССР. Опера рассказывает об этом периоде жизни: сначала Наджми снимают с должности и сажают в одиночную камеру, где он под угрозами подписывает признание («контрреволюционная деятельность на литературном фронте»). В конце 1939 года его выпускают — за недоказанностью обвинения. Жену арестовывают в январе 1938-го и отправляют в Сиблаг, освобождают осенью 1940-го. Порознь они провели 40 месяцев. Наджми умер в 1957-м, Адгамова в 1978-м. Их сын Тансык, отправленный в Ирбитскую колонию, был заведующим кафедрой радиофизики. И у него учился мой отец.

В истории появления этой оперы много случайного и городского. Нежметдиновы жили в Мергасовском доме. Либреттист Айдар Ахмадиев помогал в нем убираться, когда градозащитники решили ускорить процесс консервации дома, там он получил от внучки писателя книгу с перепиской писательской пары. «Мергасовский» уже становился спектаклем — в «Углу». Как дом. А здесь Ахмадиев рассказал историю композитору Миляуше Хайруллиной, так начала появляться опера. Потом была встреча молодежи с Рустамом Миннихановым, победа на конкурсе «Партитура». То есть это был долгий и непростой процесс. Ахмадиев написал несколько текстов для Кариевского. Хайруллина, которая писать музыку начала чуть позже, чем говорить, а потом выиграла ворох конкурсов как композитор и пианист, сочиняла для театра, придумывала эстрадные песни, а теперь учится в аспирантуре в Москве.

Не Болгаром единым

В результате оперу презентовали на фестивале «Мирас» в концертном варианте. Это был второй день фестиваля. В первый ГАСО РТ играл микс произведений из разных эпох. Обязательный Жиганов (симфоническая поэма «Кырлай»). Своеобразный памятник эпохи — увертюра «Юность КАМАЗа» Анатолия Луппова с элементами твиста. Премьера от молодого композитора Алсу Сунгатуллиной — многогранная симфоническая поэма «Нурлы Казан», в которой уживается все — и свинговые темы, и топот коней. Вернувшаяся спустя несколько лет «Чатыр-Тау» Эльмиры Галимовой для кыл-кубыза с оркестром — кажется, больше ее нигде не играли, но древний инструмент теперь уже меньше плывет по строю, хотя все еще не может до конца найти свое место. Обязательный живой классик Эльмир Низамов с симфокартиной для солиста, хора и оркестра «Древний Болгар».

Низамов написал две оперы, обращаясь к булгарскому прошлому. «Алтын Казан» показали сначала в БКЗ, потом у «Чаши», потом несколько раз в профильном театре. «Кара пулат» делали в Тинчуринском, а потом наконец довезли до Черной палаты в Великом Болгаре и показали с проекцией на древние стены. В целом исторические татарские оперы ставятся. Правда, в оперном ставятся они редко, ответ на это всегда один — есть же великая классика!

«Кави-Сарвар» берет тему не героическую, а очень даже противоречивую. Здесь нет полностью положительных героев, каждого эпоха крутит по-своему. 1937-й — это когда писатели, которых мы изучаем в школе, врут на собраниях и пишут доносы. Или хотя бы их черновики.

Импортозамещение

В опере Наджми (Артур Исламов) встречает новый 1937-й с женой (Эльза Исламова), сыном (Карим Галиев, уже выступающий в трех операх, включая «Сююмбике») и тетей Хатирой (руководитель камерного хора РТ Миляуша Таминдарова располагает и бархатным голосом, и эмоциональной игрой). В гости к ним приходят теноры, то есть писатели — Фатих Карим (Ильгиз Мухутдинов) с женой Кадрией (Айгуль Гардисламова), Мирсай Амир (Ирек Фаттахов) с Фаузией (Сюмбель Киямова) и Хасан Туфан (Иркен Мустафин) с Луизой (Илюза Хузина). До этого к Сарвар приходит некий поэт Самат Бикташев (блестящий в пресмыкательности Денис Хан-Баба), чтобы Наджми спас его от критики. В результате Наджми умалчивает о наличии каких-либо «врагов» в Союзе, его исключают из партии, он в тюрьме, под пытками. Жена таскает бревна в Сиблаге, знакомится с татаркой Салимой (Айсылу Нуруллина), которую превращает в любовницу блатного сидельца некая Нинка (Любовь Добрынина), а потом доводит, по сути, до самоубийства. Добавим, что лагерные сцены идут преимущественно на русском — а потому так понятно звучит встреча землячек. В итоге все закончится условно хорошо, но Наджми до самой смерти будет получать анонимки.

Вообще, перечислять заслуги каждого артиста — это утомительный длительный листинг. Главное, что подчеркивала Хайруллина, — это местные деятели. Дирижер Айрат Кашаев — казанский, поступил в Московскую консерваторию после училища имена Аухадеева. Он эмоционально ведет оркестр, порой кажется, что не дирижирует, а впитывает и выводит энергию. Для режиссера Ильгиза Зайниева — это первый опыт работы в опере.

Поскольку, как известно, оперы у нас ставят люди приглашенные (и не беда, что некоторые могут критиковать то, что татары в Казани разговаривают на родном языке). Удивительно, но созданные одним человеком, Назибом Жигановым, две организации, театр и консерватория — даже проводят два Шаляпинских фестиваля. Впрочем, говорят, что, возможно, Рауфаль Мухаметзянов закажет Хайруллиной большое произведение о поэте Дэрдмэнде.

Но так быть точно не должно — чтобы каждая местная опера появлялась на сцене в результате стечения обстоятельств. С другой стороны, это авторитарное и консервативное искусство. Артистам, которые работают в высоком жанре, в любом случае приходится сосуществовать рядом с нынешней номенклатурой.

«Мы бились за каждый слог»

Язык Ахмадиева вызывает порой вопросы (есть элементы кальки). Но потом Хайруллина объясняет, что текст выверен, тому есть причины:

— Либретто писалось сразу на татарском языке и писалось целиком и полностью по моим требованиям. Мне где-то не нужны были рифмы, а где-то напротив — нужны. Где-то нужны повторения слов, где-то рваные предложения и тому подобное. Здесь нет разделения на поэзию или прозу. Каждое слово и слог ложились под каждый мелодическо-интонационный шаг в музыке, — говорит композитор. — Текст либретто в любой опере невозможно читать как самостоятельный текст, он покажется странноватым, нарушающим язык. Но того требует музыка. И когда ты не читаешь текст, а слушаешь, как он распевается в музыке, — все становится на свои места. Выбор слова и даже слога, когда это связано с оперным пением, так же жестко продиктован физиологическими особенностями при пении, каждая вокальная позиция, тесситура, переходные ноты и иные сложности мною учитывались, а оттого — были продиктованы требования к выбору каждого гласного или согласного звука, сочетания букв и тому подобному, поскольку это все влияет на вокал. Каждая интонация здесь подсвечивает слово, а каждое слово — музыкальную интонацию. Мы бились за каждый слог. Я не могу менять даже пары слов — это изменит мою музыку. Так что все, что касается текста, — все написано так, как требовала я как композитор по ритму слов и по их звуковому-слоговому наполнению.

Получается понятная, ясная история не только о любви, но и о совести. Рифмуется она с недавно показанной в Доме татарской книги (который устроил в БКЗ выставку) «Бәхет елы» о том же периоде жизни Шарифа Камала, который избежал тюрьмы, но всех его друзей (а значит, и приятелей-коллег Наджми) посадили или расстреляли.

Отметим, что Ахмадиев хорошо обыграл скользкий момент с биографией Мирсая Амира. Долгое время считалось, что он написал донос на Адгамову. Как разобрался в свое время Рафаэль Мустафин, следующий глава СП ТАССР, после громкого препирательства с Адгамовой Амир действительно написал об этом письмо, но не отправил. Но потом его самого арестовали — а письмо достали из пиджака. Ахмадиев сначала выводит на сцену первую часть историю, а потом достаточно прямолинейно, устами Бикташева, указывает, что Амир невиновен.

Что касается музыки, то Хайруллина, во-первых, не идет по пути сочинения какой-либо попсовой арии. Как только начинаешь чувствовать повторяемость — она резво уходит в другую сторону. При этом в обширной партитуре чувствуются, условно говоря, и Свиридов, и Шостакович, и Мусоргский, и Жиганов. Хайруллина вставляет элементы такмаков, пародирует восторженность советского искусства, использует стихотворение «Совет илебез» («Наша советская страна»), сочиняет колыбельную. Хор поет «Ура, иптәшләр!». Трио заключенных (которых играют те же актрисы, что изображали жен писателей) цитирует «Мавр сделал свое дело, мавр может уходить». Притом что поначалу в опере кажется затянутой экспозиция, после зритель привыкает к темпоритму и по-настоящему переживает за героев, чтобы в конце в едином порыве вскочить для аплодисментов.

Даже с таким выразительным итогом совершенно непонятно, что будет с этой оперой дальше. Но ясно, что о 1937-м будут писать, говорить, петь и играть еще долго.