Ольга Шарипова: «Новорожденные дети — очень благодарные пациенты»

«Мне кажется, я всегда знала, что буду работать с детьми»

Оля с детства хотела быть врачом. Ее мама и папа докторами не были, зато были ими дядюшки и тетушки, и девочка с детства слышала их разговоры. Мысль о том, что она тоже хочет лечить людей, созрела в ней очень рано и не оказалась детской блажью. Повзрослев, девушка уверенно поступила на педиатрический факультет казанского мединститута. Сегодня, 39 лет проработав в педиатрии, Ольга Васильевна уверена: все было правильно, все было не зря.

Задумываясь сегодня о том, почему выбрала именно педиатрию, она отвечает:

— Мне кажется, я всегда знала, что буду работать с детьми. Что буду именно детским врачом. Во «взрослую» медицину меня не тянуло никогда, моя стезя — это дети, в этом у меня не было сомнений.

Да не простые дети. А самые маленькие. Окончив вуз в 1984 году и приехав по распределению в Нижнекамск вслед за мужем-акушером-гинекологом, Ольга Васильевна попала в интернатуру в местный родильный дом. Микропедиатров было очень мало — так тогда называли неонатологов, специальность в те годы только еще зарождалась. И молодой специалистке предложили поработать. Нижнекамск середины восьмидесятых был стремительно растущим молодым городом: средний возраст нижнекамца тогда был 24—26 лет! Можно себе представить, сколько там было родов: до 30 в сутки!

Работать приходилось очень тяжело. В те времена не было той аппаратуры для выхаживания недоношенных малышей весом менее 1 килограмма, которая есть сейчас. О двухстеночных кювезах можно было только мечтать. В распоряжении докторов был мешок Грегори — полиэтиленовый пакет, в который входит трубочка с кислородом. В него помещали малыша. Аппараты ИВЛ у микропедиатров середины восьмидесятых уже были, но они были очень несовершенны.

Мне кажется, я всегда знала, что буду работать с детьми. Что буду именно детским врачом

— Так что тогда, по сравнению с сегодняшним днем, работать было гораздо сложнее. Учились всему на своем собственном опыте. Когда я еще только что пришла, с нами работала очень опытная медсестра. Она была уже в возрасте, носила очки с толстенными линзами, — рассказывает Ольга Васильевна. — И вот мое дежурство. Как говорят, теория без практики мертва, практика без теории слепа. У меня теории полно, практики — ноль. Вижу — лежат пятеро новорожденных. Мы с ней подходим к ним, я смотрю — дети как дети, лежат, сопят. А она деловито так говорит: «Так, вот этого и вот этого я забираю в палату интенсивной терапии, не нравятся они мне». Я думаю: «Что с ними не так? Что она в них нашла? Они ведь так же, как и другие, выглядят»… А потом уже и сама научилась видеть новорожденных, которым действительно нехорошо. Это надо уметь и видеть, и чувствовать. Не знаю, как это объяснить, но те, кто работают в отделениях с новорожденными детьми, меня прекрасно поймут.

Нижнекамск — Казань — Крайний Север

В родильном доме Нижнекамска Ольга Васильевна проработала почти 20 лет. Через семь лет после того, как она пришла, ее назначили заведующей отделением новорожденных. Оно было большое, на 90 коек. А вот микропедиатров в Нижнекамске было очень мало, и круглосуточное дежурство они обеспечить не могли. Поэтому дежурили на дому. Ложится, предположим, доктор спать — ей поступает звонок: «Пожалуйте на роды!» Врач встает, одевается впопыхах и мчится в роддом. Там оказывает помощь, а дальше — по обстановке. Если на дворе уже утро, пора оставаться на дневную смену.

В 2001 году мужа нашей героини перевели на работу в Казань, новое место трудоустройства после переезда начала искать и она. В то время организовывались райздравы, и ей предложили место районного педиатра Авиастроительного района. Это была административная, организаторская, руководящая работа. Районный педиатр курирует работу медиков в школах, детсадах, больницах. Через 7 лет Ольга Васильевна поняла, что все-таки очень хочет вернуться в неонатологию, болеет этой профессией. И такая возможность ей вскоре представилась, но весьма нестандартным образом.

— Мужу предложили поехать вахтой работать на Крайний Север, там большой недостаток акушеров-гинекологов. А потом оказалось, что им еще и очень нужен неонатолог. Меня туда звали целый год, уговаривали. Отказаться было как-то неудобно, и в итоге мы туда поехали вместе, — вспоминает наша героиня. — Детей оставили бабушкам — благо они были уже взрослые на тот момент, оба учились в институте.

Два года на Ямале

Супруги приехали в Ямало-Ненецкий автономный округ, в городок Тарко-Сале. До ближайшего более или менее крупного города, Нового Уренгоя, — два с половиной часа на вертолете. Контингент — нефтяники и коренное население. Родильный дом представлял собой деревянный барак, в котором даже не было канализации — удобства были представлены выгребной ямой. В этих условиях доктор проработала почти два года. Там она была единственным неонатологом на 200 километров вокруг. Отделения патологии новорожденных в роддоме не было — детей, нуждающихся в помощи, нужно было везти или в Ноябрьск (полтора часа на вертолете), или в Салехард (два с половиной часа).

— Нам уже было под сорок лет, и когда мы туда уехали — я даже себя зауважала за такой лихой поступок, — смеется сегодня доктор. — Но там было интересно, особенно по первости, когда мы только что туда приехали. Например, 1 мая они отмечают проводы зимы, День оленевода, очень колоритно! Летом там можно было уйти на работу в летнем платье и босоножках, а к вечеру увидеть, что пошел снег. Самые сильные морозы, которые мы там заставали, — минус шестьдесят.

Супругам дали служебную квартиру, и они начали работать. Круглосуточно, кругломесячно, круглогодично, как вспоминает доктор. Вызывали Ольгу Васильевну на все роды, а они, как правило, происходили ночью («Всегда все святые дела творятся ночью», — шутит она). Она спала практически с телефоном в обнимку — а куда денешься, если, кроме нее, специалистов не было?

Через два года решили вернуться в Казань — во-первых, тянуло к детям, а во-вторых, возникли проблемы со здоровьем.

— Все-таки на севере просто так надбавки не платят. Все-таки там с непривычки сильный удар по здоровью. Высокая разреженность воздуха, сильный сухой мороз, полярная ночь и полярный день, которые сбивают биоритмы… Словом, мы вернулись в Казань.

Я считаю, что в неонатологии, с новорожденными детьми, работают только люди, которые очень любят этих детей

«Новорожденные — это очень необычный контингент пациентов»

Ольгу Васильевну снова пригласили работать районным педиатром, но она попросилась работать с детьми. Тогда-то она и пришла в детскую горбольницу №1 — в отделение патологии новорожденных. Было это в 2009 году. Через два года ее назначили заведующей отделением. Оно здесь на сорок коек, довольно большое. Есть реанимация новорожденных детей, опытный персонал.

— Я считаю, что в неонатологии, с новорожденными детьми, работают только люди, которые очень любят этих детей. Это ведь очень необычный контингент пациентов. Они тебе не расскажут, что у них болит, — малыш может лежать в кроватке и тихо умирать. У них большинство патологий проходит с одинаковыми симптомами. Поэтому неонатолог всегда балансирует, работает как будто на острие ножа. Очень много происходит на грани интуиции — надо видеть этих детей и понимать. И если прикипел — всю жизнь там будешь работать. В этом отделении врачи и медсестры по 40 с лишним лет работают. А если не пришлось по душе — через пару месяцев уходит человек, — рассказывает доктор.

А в 2013 году Ольгу Шарипову назначили заместителем главного врача по медицинской работе. В кресле начмеда она работает и по сей день.

Здесь уже совсем другая специфика работы — стационар в Первой детской больнице большой, многопрофильный. Кроме отделений реанимации и патологии новорожденных, тут есть специализированные педиатрические койки: гематологии, пульмонологии, нефрологии, есть ревматологические, кардиологические, гастроэнтерологические койки. Профиль большой, работы много.

Спасенные жизни — такие маленькие и такие большие

Еще сегодня Ольга Васильевна — председатель аккредитационной комиссии для молодых врачей — принимает экзамены. Она смеется: говорит, что у нее обычная судьба врача, как у всех. Но каждый путь врача — отдельный, свой. Мы спрашиваем: долго ли неонатолог привыкает к своему пулу таких крошечных пациентов?

— Когда я только пришла в процессию, мне казалось: да как же их отличать? Они же все одинаковые! Но это не так! Все новорожденные очень разные. И на лицо, и на голос, и даже на характер!

Мы даже имя ему дали — между собой называли его Сережей. И вот после долгих наших усилий он все-таки пошел на поправку, окреп — и выписался. И мама назвала его Сережей!

Доктор вспоминает интересные случаи из своей карьеры. В далекие девяностые в Нижнекамске родился недоношенный малыш весом в 1,8 килограмма. Для тех времен это был очень тяжелый случай (это сейчас выхаживают детей весом начиная с 500 граммов, а тогда это технически было очень сложно). Врачи начали выхаживать этого ребенка в мешке Грегори, он очень долго не шел на поправку, и надежду потеряли уже даже доктора. Но продолжали выхаживать. Ольга Васильевна ему несколько раз переливала свою кровь — у недоношенных детей развивается сильная анемия, а в то время еще можно было переливать кровь напрямую от одного человека к другому.

— Мы даже имя ему дали — между собой называли его Сережей. И вот после долгих наших усилий он все-таки пошел на поправку, окреп — и выписался. И мама назвала его Сережей! Когда ему было полтора года, она к нам с ним пришла — и это был чудесный здоровый мальчик, — вспоминает доктор одну из тысяч спасенных ее руками жизней.

«У нас все будет хорошо»

Ольга Васильевна рассказывает еще об одном случае: это было уже здесь, в Первой детской. К врачам поступила семисотграммовая девочка. Она очень долго пролежала в реанимации, целых полтора месяца за нее «дышал» аппарат. А когда малышку сняли с аппарата, ее дыхание оставалось слабым и нестабильным. Гарантий не давал никто. Никаких. И только мама девочки, сама еще 21-летняя девчонка, упрямо твердила: «У нас все будет хорошо!».

— Чуть только какая-то нагрузка на ее организм — кормление, например, — у нее остановка дыхания. Она синеет у нас, я ее хватаю и бегу с ней в реанимацию. А рядом мама бежит и, как молитву, повторяет: «У нас все! Будет! Хорошо!». Настрой этой девочки был железный. Даже я думала, что мы ребенка не выходим. А она была уверена в том, что все наладится. У меня до сих пор мурашки по коже, когда я об этом вспоминаю. А малышка красавица такая! Белокурая, с локонами, улыбчивая, — не может сдержать эмоций врач.

Доктор рассказывает: пуповину пересекают, а психологическая связь с ребенком остается на всю жизнь.

— Кстати, именно поэтому я всегда очень доверяю материнскому чутью. Никогда не говорю: «Ой, да что там мама напридумывала такого». Мама не придумывает. Она шестым чувством понимает: с ее ребенком что-то не так, — замечает доктор.

Я всегда очень доверяю материнскому чутью. Никогда не говорю: «Ой, да что там мама напридумывала такого»

Связь спасителей и спасенных

Для тех недоношенных детей, которых выхаживали в отделении реанимации и патологии новорожденных, детская горбольница №1 (и непосредственно Ольга Васильевна как начмед) организовали Центр катамнеза. Он занимается тем, что оказывает медпомощь своим маленьким пациентам, когда у них уже все хорошо и они выписались из больницы. Это нужно, чтобы помочь участковым педиатрам и до трех лет взять обслуживание этих непростых пациентов на себя.

До наступления эпидемии ковида педиатры из ДКБ №1 каждый год 17 ноября (в День недоношенного ребенка) собирали детей, которых выходили. Ведь связь между спасителями и спасенными остается на долгие годы. Ольга Васильевна показывает нам рисунок, который стоит у нее на почетном месте — среди грамот и наград.

— Это нарисовала девочка, которая родилась весом в 900 граммов, и она на ней написала «Вот такая я была», на этом рисунке, видите? А еще одна девятисотграммовая девочка, которую мы выхаживали, пришла к нам работать медсестрой, когда выросла, а потом стала неонатологом, представляете? Теперь она живет и работает в Москве. У нее черный пояс по каратэ, она очень спортивная девочка.

Но, кстати, не только крошечных новорожденных видела Ольга Васильевна. Когда работала в нижнекамском роддоме, был у нее ребенок весом в 7 кг 300 г. У него была очень здоровая, румяная мама, кровь с молоком. 7,3 кг — норма для почти полугодовалого обычного ребенка. И на фоне остальных новорожденных этот мальчик выглядел как настоящий Голиаф. В роддоме на него даже пеленок-то не было.

«Пока у нас лежал мальчик с легкой формой, у него во взрослом госпитале умерла мама»

Когда пришел ковид, детскую горбольницу №1 перепрофилировали в провизорный госпиталь. «Перековываться» пришлось за три дня — именно столько времени прошло между закрытием больницы и открытием госпиталя.

— Конечно, нам было очень тяжело, — рассказывает начмед. — Все было в новинку. Все проблемы решались с колес. И конечно, нам по-человечески было страшновато. К нам приходили целыми семьями: ребенка привозят, а у него и мама тоже заболела. Иногда нам приходилось вместе с ребенком лечить и родителей, а ведь взрослые болеют тяжелее, чем дети. Родителей порой приходилось переводить во взрослые госпитали. Были и трагедии. Всегда буду помнить 14-летнего мальчика: пока он у нас лежал с легкой формой ковида, у него во взрослом госпитале умерла мама. Похоронили без него, и узнал он об этом, только когда выписывался от нас. Очень тяжело было работать…

Доктор, как и многие ее коллеги, вспоминает, как тяжело было в защитных костюмах — температура внутри них летом доходила до шестидесяти градусов, и медики могли в них и в обморок упасть, и тепловой удар получить. И падали, и получали, и с носовыми кровотечениями, и с гипертоническими кризами врачей и медсестер выносили из отделений…

Госпиталь обслуживал 19 районов Татарстана — весь центральный округ. Везли больных отовсюду. Но — справились. Помогли другие клиники, главные специалисты Минздрава, очень помогали коллеги из ДРКБ. За эти полтора года все несколько раз менялось — если сначала нужно было держать больных минимум 14 дней, то потом изменились стандарты, и больница была своеобразным сортировочным пунктом: детей с ковидом направляли в одну больницу, детей без ковида, в соответствии с системой маршрутизации, в другие клиники…

— Это был и сложный, и интересный период жизни. Все наши врачи проходили программу обучения, мы ведь не инфекционисты. А сейчас мы видим последствия ковида. Например, наша заведующая ревматологическим отделением отмечает: стало очень много мультивоспалительного синдрома — это идет как осложнение. Сейчас хотим проследить динамику, что за дети им болеют, и выясняем, что в основном это дети, которые перенесли ковид в легкой форме. Что служит толчком для развития этого синдрома? Пока сложно объяснить.

Еще доктора сегодня видят нарушения у перенесших коронавирус детей со стороны сердечно-сосудистой системы. Еще — нарушения гемостаза. Еще — нефрологические проблемы. В общем, нет системы, которую ковид вообще никак не затронул бы.

Это был и сложный, и интересный период жизни. Все наши врачи проходили программу обучения, мы ведь не инфекционисты. А сейчас мы видим последствия ковида

«С каждым ребенком умирает часть твоей души»

Без трагедий у доктора, который десятки лет выхаживает недоношенных младенцев, не обходится. Ну а кроме того, патология новорожденных не всегда бывает связана с недоношенностью. За двадцать лет работы в Нижнекамске Ольга Васильевна видела всякое. И рождение сиамских близнецов, сращенных грудной клеткой — они родились уже мертвыми. И много других пороков развития.

Но в роддоме все-таки положительные эмоции перевешивают: неонатолог рассказывает, с каким неустанным любопытством ждала окончания родов, чтобы посмотреть, какой же малыш появится на свет. А вот когда пришла в отделение патологии новорожденных детей — столкнулась с тем, что здесь психологически сложнее.

— Здесь мы ждем результата: выпишется от нас ребенок или здоровый, или с инвалидностью. Видеть случаи, когда мы ничего не можем сделать, и малыш все-таки останется инвалидом, — это тоже очень тяжело. А ведь родители верят до последнего, и как-то надо им сказать, например: «Ваш ребенок будет развиваться вот так. Он не сможет вставать, будет лежать все время. Не сможет кушать самостоятельно — будете кормить через зонд». Это очень тяжело, и тоже накладывает свой отпечаток.

Доктор всегда должна поддерживать контакт с мамой ребенка. Все врачи немного психологи, а неонатологи — в особенности. Ведь они работают с материнским чувством, с инстинктом, который древнее, чем наш разум. Естественно, если мама слышит грустные новости о своем ребенке, у нее может быть разная реакция. Первая и самая распространенная — «С моим ребенком это не должно было произойти». Кстати, с фразой «Мой ребенок не может, не должен быть больным» очень часто уходят в закат отцы — посмотрите на семьи с детьми-инвалидами. Нередко такого ребенка мать воспитывает одна, и врачи эту статистику очень хорошо прослеживают. Но вернемся к первому моменту, когда мать узнает о беде. Этот момент, говорит Ольга Васильевна, доктор должен пережить вместе с ней: ее агрессию, боль, торг, принятие и все промежуточные фазы:

— Поэтому я считаю, что очень сложно быть неонатологом. Как и, впрочем, везде в медицине тяжело. Особенно сейчас, в свете последних событий, — еще сложнее стало работать с родителями. Мы замечаем изменение отношения к нам. Присутствует агрессия в сторону медработников. Я всегда родителям говорю: «Здесь нет врагов вашему ребенку. Мы хотим ему помочь, но это не всегда получается — от нас не все зависит». Но это сложно. Наверное, самый тяжелый момент в работе неонатолога — контакт с родителями.

Я бы не хотела, чтобы дети умирали или превращались в инвалидов

Понятно, что невозможно спасти любого ребенка с патологией. И сорок лет проработав в педиатрии, Ольга Васильевна признается: до сих пор очень тяжело терять пациентов, привыкнуть к этому нельзя. По ее словам, с каждым ребенком умирает частичка души доктора. Не говоря уже о том, насколько тягостное бремя — идти к матери с сообщением о том, что ее ребенок не выжил. Подобные моменты могут привести к выгоранию. Врач приводит статистику: продолжительность жизни доктора в среднем на 10 лет меньше, чем у человека немедицинской специальности. А у хирурга — на 20. А есть еще реаниматологи-неонатологи, которые на границе жизни и смерти буквально проживают весь свой рабочий день…

Так что на наш вопрос о том, что самое тяжелое в ее работе, Ольга Васильевна, не раздумывая, отвечает:

— Я бы не хотела, чтобы дети умирали или превращались в инвалидов.

Кстати, с течением времени докторам становится чуть легче: сейчас рождение детей с тяжелыми пороками, несовместимыми с жизнью, происходит все реже и реже. Дело в том, что совершенствуются методы пренатальной диагностики, и такие беременности вовремя прерываются. Стали грамотнее и родители: раньше больше рожали наобум, теперь — готовятся к беременности.

«Если раньше надо было лечить, то теперь надо выхаживать»

Но радости все-таки больше.

— Новорожденные дети — это очень благодарные пациенты. У них огромные компенсаторные возможности, и мы должны их просто подтолкнуть. Должны помочь им войти в эту жизнь без каких-то потерь. Сейчас не зря развивается ранняя реабилитация — это важно именно в периоде новорожденности, а не когда у него уже развились проблемы. Поэтому работа неонатолога заключается еще и в том, чтобы вывести его в жизнь полноценным человеком!

Работа неонатолога за сорок лет радикально изменилась. Стали мягче и физиологичнее методы выхаживания и аппаратура. Появилось множество новых руководств и исследований — например, посвященных тому, какие факторы являются наиболее повреждающими для новорожденных детей. Например, сейчас неонатологи пришли к тому, что недоношенный ребенок нуждается больше в выхаживании, чем в медикаментозном лечении. Методы реанимации изменились, и малышу надо создать условия, максимально приближенные к утробе мамы: темно, тепло и влажно.

Новорожденные дети — это очень благодарные пациенты. У них огромные компенсаторные возможности

Если зайти в отделение реанимации новорожденных, то мы увидим кювезы, приглушенный свет, почувствуем определенную температуру. Каждый кювез прикрыт специальным колпаком, чтобы внутри было темно. Персонал ходит в мягкой обуви, чтобы каблуки не цокали по полу.

— Изменилась и аппаратная поддержка. К примеру, если раньше это был стопроцентный кислород, то теперь чаще применяется смесь с воздухом. Словом, если раньше парадигма была «Лечить, лечить, лечить», то теперь она сменилась на «Выхаживать, выхаживать, выхаживать», — говорит Ольга Васильевна.

«Ничьи дети»

В отделение патологии новорожденных попадают и дети, от которых матери отказались в роддоме. Все, включая и здоровых малышей: надо же им где-то находиться в период новорожденности. Ольга Васильевна говорит, что сейчас статистика заметно улучшается: если в нулевых в год было до девяноста отказников, то теперь — в среднем тридцать. Малыши проходят полное обследование всех специалистов, данные отправляются в Городской центр усыновления. И больше 80% из них уезжают в новые семьи. А дети с тяжелыми пороками развития отправляются в дом ребенка…

Бывает и такое, что отказавшаяся от ребенка мать прибегает за ним, чтобы забрать. Здесь могут быть два варианта развития событий. Все зависит от того, что произошло в роддоме. Если мать написала официальный отказ, и ребенка отдали в семью — вернуть его уже практически невозможно. Но за такими детьми практически никогда не возвращаются.

А вот если мать просто ушла из роддома, не забрав новорожденного и не оформив никаких бумаг, на такого малыша составляется акт об оставлении ребенка. И в течение полугода его нельзя отдавать на усыновление: только под опеку. И вот тут мама имеет полное право прийти и сказать: «Я забираю своего ребенка».

— И это может быть настоящей трагедией. Представьте себе, семья забрала ребенка, выходила его, ухаживает за ним четыре, пять месяцев, и вдруг приходит чужая женщина и забирает малыша, которого они уже успели полюбить. С которым прошли самый сложный период новорожденности. Причем, как правило, такие мамы — личности асоциальные. Изредка случается, что это молодые девочки, испугавшиеся беременности. Но чаще всего это маргиналы, которые приходят с таким посылом: «Я возьму ребенка, и мне будут платить пособие».

Бабушка, не похожая на бабушку

Ольга Васильевна показывает себя не только опытным врачом, но и очень увлеченной и любящей бабушкой. У нее четыре внучки: старшей десять лет, младшей — всего шесть месяцев. Конечно, она помогала своим детям с малышами: все-таки бабушка-неонатолог — это серьезно. Правда, и некоторые элементы профдеформации присутствуют: доктор с улыбкой рассказывает, что, обследуя первую внучку, постоянно «находила» у нее несуществующие нарушения.

— И куда только я ее не носила! И к хирургу, и к неврологу, и к офтальмологу. А у нее все было хорошо, просто тут я перестраховывалась и нервничала. Уже со следующими внучками такого, конечно, не было, я была спокойнее, — улыбается Ольга Васильевна. — Ведь своего родного человека адекватно продиагностировать — это проблема. Вот поэтому я с пониманием отношусь к американским правилам: там врача отстраняют от лечения его близких родственников.

Вот это меня и держит. Удовлетворенность тем, что я сделала благое дело

Однако в России так не получится. Доктор рассказывает, как патронажный врач, узнав, что бабушка — неонатолог, чуть ли не с порога разворачивалась с облегченным вздохом. И вся большая семья возлагает на нее ответственность за здоровье всех этих детей. Приходится соответствовать, хочешь ты того или нет.

Во внучках наша героиня души не чает — то и дело с любовью вспоминает и говорит о них. Говорит, что очень любит проводить с ними время и ощущает себя в полной мере классической бабушкой. Впрочем, со стороны никакой бабушкой ее не назовешь — язык не повернется. Прямая, подтянутая, красивая, ухоженная и с молодыми глазами, лучащимися светом. У нее разнообразные хобби — в свободное время доктор читает книги, завсегдатай театра, любит возиться в своем саду, но все же главным увлечением называет свои «бабушкины радости».

В профессии Ольга Васильевна уже сорок лет. Она видит и много человеческого счастья, и много горя. Административная часть ее работы — нервная и хлопотная. Так что же держит ее столько лет?

— Все-таки когда видишь, что ты помогла вот этому ребенку — это такие эмоции! У меня есть пациенты, которые уже выросли. Они присылают мне фотографии, сообщения, празднуют свои дни рождения, и читать их сообщения так приятно! Я ведь помню, какими они были — маленькими, слабыми, и в некоторых случаях даже было непонятно, выживут они или нет! А ты сделала так, что они выжили. Вот это меня и держит. Удовлетворенность тем, что я сделала благое дело.