Пока в стране спокойно и когда страна напугана
Татарская деревня и Турция конца XIX века — на сцене Камаловского
Четырехчасовой спектакль представил Фарид Бикчантаев в Камаловском театре. «Муть. Мухаджиры» — постановка по двум романам Махмуда Галяу, «Болганчык еллар» и «Мөһаҗирләр», описывающим голод в Поволжье 1877 года и перепись 1897-го, за которым последовал переезд части татар в Турцию. Работа над ним шла так долго, что, внезапно, многие исторические темы стали актуальными.
Как люди жили!
На премьере была внучка Галяу. Бикчантаев, представляя под аплодисменты, словно бы промолчал имя, Анастасия Олеговна, но потом сказал, что фамилия у нее — Галяутдинова. Она по профессии дерматолог, училась в Дальневосточном медицинском университете в Хабаровске, теперь живет в Москве, занимается наследием деда. Галяу — племянник Шигабутдина Марджани. В деревне Ташкичу, где имам Первой соборной мечети Казани и богослов учился и преподавал в медресе, он родился. Был учителем в Астрахани, начал печататься, жил в Оренбурге, Башкортостане, Москве, открыл издательство «Белек», переводил Пушкина, Толстого, Лермонтова.
В 1920-х он начал писать эпопею из четырех книг «Кровавые знаки». Первая называлась «Ил тыныч чакта» («Пока в стране спокойно»), а вторая «Ил өреккәндә» («Когда страна напугана»).
Сначала, в 1930-е, они вышли на русском языке, хотя и были написаны на татарском. На родной язык автора их перевели в 1960-е, а выпустили в 1976-м и 1977-м. «Сабак» («Урок») о русско-японской войне и первой революции и «Өермәләр» («Вихри») об Октябрьской революции не были дописаны. В 1937 году Галяу обвинили в национализме и расстреляли.
Эти романы можно трактовать как волну нового татарского реализма: крестьяне, большие событие, социальные перемены. С другой стороны, это энциклопедия ушедшей эпохи. Вопрос в том, как переложить ее на сцене.
Девять месяцев
Репетиции спектакля стартовали в начале года и шли 9 месяцев, так что нынешний контекст возник позже. Известно, что Бикчантаев это произведение любит, так что процесс шел долго. В мае, на его юбилей, были показана два акта.
Они могли бы стать приквелом к «Погасшим звездам». В нем главную роль, Сарвар, играет Лейсан Гатауллина, которая здесь отвечает за роль Сажиды, а действие происходит в начале Первой мировой. То же ощущение одновременно безмятежной и пугающей деревни — микромира, на который наступает империя. Проверенный художник Сергей Скоморохов выстраивает очень простые декорации, которые, кстати, рифмуются с тем, что делал его сын в постановке «Три аршина земли» в Тинчуринском (там же применяется чернозем, как символ). Эти возвышения служат лишь для того, чтобы сузить пространство по бокам, создать понятный и крохотный космос. Художник по костюмам Марина Марьянич наряжает актеров в разнообразные костюмы, где что-то взято из этнографии, что-то из современных трендов (типа шапочек вместо тюбетеек). Налицо компромиссность. Ее гораздо меньше в движениях, которые выстраивает Нурбек Батулла. Фирменная манера хореографа здесь сходу узнается: опора на ноги, руки и молотят воздух. Актеры органично в этой пластике существуют, правда, один раз после очередного такого движения звучит: а что, мы не могли нормально сюда дойти?
За спрессовывание сюжета и смысла спектакля, который в афише помечен как «Вечный поиск счастья, свободы, веры как предназначение человека», отвечают Ильтазар Мухаматгалиев и Ильгиз Зайниев. А спектакль начинается с выхода сумасшедшего Газиз ака (Радик Бариев), который встречает постаревшего Сафу (Ильдус Габдрахманов), вернувшегося из Турции. В романе «Мухаджиры» он возвращается ко второй жене Хатире (Эльза Муратхузина), а текст заканчивается новостями о русско-японской войне.
Здесь же нам сразу сообщают, что жена Сажида умерла на чужбине. Габдрахманов переходит на роль озвучивателя авторского текста, а на сцене возникает молодой Сафа в костюме десантника (Фаннур Мухаметзянов). Основа сценической версии дилогии Галяу — любовная. Сафа — завидный жених, семья его хочет женить на завидной невесте, но он мечтает о самой младшей из шестерых дочерей Йусуфа (Ильтазар Мухаматгалиев). Сажида в итоге сама решает свою судьбу — добровольно уходит из дома (по-татарски это «ябышып чыгу»), чтобы избежать позора, семьи соглашаются быстро их женить. За этим в деревню приходит голод, а Сафа берет вторую жену. Приходят переписчики, крестьяне считают, что их начнут крестить и решают уехать.
Сказка о счастье и несчастье
Между событиями Бариев и Габдрахманов беседуют о том, что такое счастье, не является ли его поиск смыслом жизни. Казалось бы, это лейтмотив постановки, где рифмуются «ләхет — тәхет — бәхет» (могила — трон — счастье). Но все это происходит на фоне более эмоциональных сцен, в которых все кажется правильным и более убедительным, чем эти разговоры: голод, любовь, жертва...
Актеры старшего поколения играют в привычной для себе манере, так что кажутся просто людьми, сменившими имена и образы. Люция Хамитова органично существует в образе матери, а Алсу Гайнуллина — бабушки, Искандер Хайруллин с веревками вместо чалмы — муллы. И далее. С другой стороны, Фаннур Мухаметзянов обнаруживает в себе невиданную ранее пластичность, хотя и остается героем без воли. Лейсан Гатауллина на этом фоне обнаруживает порой комсомольские замашки. Молодые парни и девушки дышат чувственностью, что проявляется не только в танцах, но и в диалогах. При этом слабый пол двигает сюжет, а сильный следует за ним или уходит в сторону.
Драматические фрагменты сменяются красивыми режиссерскими решениями (скажем, в какой-то момент бабушку заменяет ее рваная шаль, письмо императора подкрепляется жестовым письмом). В результате получается бесшовное действо, в котором смущают, разве что жестокая сцена между бедной Фахирой (Лейсан Файзуллина) и старостой Файзуллой (Алмаз Сабирзянов) и вертухаи на возвышениях, не проявляющие себя в полной мере до аплодисментов, когда они не допускают зрителей на сцену, так что те передают цветы и подарки, словно через границу, подбегающим к залу актерам.
И уехали
Третий акт, впервые показанный только сейчас, на этом фоне проигрывает. Это путешествие в Турцию на пароходе, общение с бюрократами и местными татарами, потеря денег и надежд. А Сажида умирает от тифа. Здесь уже больше авторской речи с обращением в зал, сидя на табуретке, новых героев, как поворотов сюжета. Одного не можешь понять: почему уехали? Да, была перепись, боялись, что в результате их крестят, но эту трагедию до нынешнего зрителя хорошо бы донести не в стиле учебника истории.
От этого акта ждешь если не ответов, с которыми хочешь согласиться, то другого взгляда на происходящее. Слово «мухаджиры» вернулось в татарский словарь. Но татарская деревня конца 19-го столетия выглядит подробнее и злободневнее, чем вопросы внезапно актуальной эмиграции. Ведь у каждого спектакля есть и длительность, и протяженность в истории. Сафа вернулся в деревню, но та деревня осталась в прошлом. Если Сафа весь спектакль возвращался, то для чего? Ведь в Турции у него все сложилось. Чтобы забрать вторую жену и дочь? Чтобы остаться? Чтобы поговорить с деревенским сумасшедшим о счастье? Стучит оковами XX век, но Сафа о нем ничего не знает.
