Как Михляеву удалось откупиться у императора

Выбор Казани как площадки для суконной фабрики был обусловлен отнюдь не только жительством здесь И.А. Михляева — последний вполне мог основать ее где угодно, скажем, в той же Москве (как указывает его долевое участие в мануфактуре Тамеса). Главная причина крылась в дешевизне сырья — в начале XVIII века Казанский край, лежавший на перекрестке торговых путей из Архангельска в Астрахань и из Москвы в Сибирь, слыл общепризнанным центром развитого племенного овцеводства, шерсть же прикамских белых овец почиталась самой качественной и была при этом невероятно дешевой. Разумеется, сыграл свою роль и географический фактор: поскольку в наших краях И.А. Михляев чувствовал себя в некотором смысле «вершителем судеб», эдаким «полубогом», ему удалось «путем обмана, вымогательства и административного нажима со стороны старательного начальства добиться кабальных для башкир и татар условий продажи шерсти», — пишет А. Максимов. Словом, по части сырья Иван Афанасьевич был обеспечен в полной мере и даже с избытком — его доставляли без задержки с Камских заливных лугов.

Что же касается местоположения первого по счету суконного производства И.А. Михляева на современной карте Казани, то указать его со стопроцентной точностью сегодня уже едва ли возможно. Впрочем, вероятнее всего, завод помещался в том же Богоявленском приходе (за городовой стеной), где Иван Афанасьевич владел обширным земельным участком, с юга граничившим с землей Семена Еремеевича Иноземцева, с севера — с владениями его компаньона (а в будущем — заклятого врага) Бориса Андреевича Пушникова, с запада же примыкал к Булаку. Между прочим, еще совсем недавно территория, лежащая в пределах квартала, очерченного отрезками улиц Островского, Университетской, Право-Булачной и Астрономической, хранила в себе немало «дорегулярных» тайн (если можно так выразиться). К примеру, во дворе снесенной в июле 2010 года школы №11 (Островского, 22) еще лет пятнадцать назад можно было отыскать целую строчку невероятно старых, сложенных из красного кирпича хозяйственных построек, глубоко утонувших в земле и густо заросших американским кленом — то были склады Б.А. Пушникова, невесть каким чудом прошедшие сквозь сито времени.

Еще один каменный дом, стоявший до недавнего времени на Булаке (правее нынешнего отеля Luciano), представители современного молодого поколения (особенно те из них, кто любит «тусоваться») помнят как ресторан «Сахара», или как его иногда называли, «дом с верблюдами» (за надпись у парковки «Верблюдов привязывать здесь»). Когда в октябре 2015 года (в связи с расширением территории гостиницы) дом пошел под снос, казанские газеты писали, что-де как можно ломать «единственный ресторан Казани, столько лет державший высокий уровень и постоянную клиентуру», и как им «жалко прекрасную веранду с колоннами» (хотя фронтон с колоннадой возвели уже в XXI веке); при этом никто из авторов (и практически никто из простых казанцев) знать не знал, что дело не в колоннах, а в том, что «Сахаре» на момент сноса было как минимум триста лет от роду, и что в начале XVIII века строение входило в число построек, принадлежавших И.А. Михляеву. Впрочем, нашелся один человек на весь город, который и протестовал, и писал во все инстанции, требуя остановить снос уникального дома — Сергей Павлович Саначин, но кто у нас прислушивается к голосу разума?

Первоначальная функциональная принадлежность дома — вопрос открытый. Возможно, его следует отнести к числу хозяйственных построек, но отнюдь не исключено, что он был жилым — его местоположение (на берегу Булака) дает некоторые основания так думать. Во всяком случае, участок И.А. Михляева был просто гигантским — он простирался вдоль линии Булака на две сотни метров, едва не доходя до нынешнего здания «Татэнерго». В своем последнем завещании (от 23 марта 1728 года) домовладение на Булаке Иван Афанасьевич именует «загородным двором, который в приходе у Богоявления Господня» и перечисляет, что у него тут имеются сад (вероятно, на Булаке), а также кожевенный и сальный заводы. Суконная фабрика в завещании не указана, т. к. на момент его составления производство было уже четыре года как объединено в компанейство, находившееся под управлением нескольких промышленников и юридически в собственность И.А. Михляева не входившее. Тем не менее суконное производство Ивана Афанасьевича было где-то тут, рядом с водой — возможно, недалеко от снесенной «Сахары».

Наладив в Казани собственное суконное производство, И.А. Михляев в течение нескольких последующих лет оставался монополистом на «шерстяном рынке» и не без основания считался основателем суконного дела в нашем крае. Но в 1714 году грянула беда — Указом императора Петра I в Казани был организован казенный «шерстяной завод», управляющим которого был назначен подполковник Афанасий Грузинцев: «…в 714-м году в данной подполковнику Грузинцеву инструкции написано: ехать ему в Казань для установления суконного дела и для того взять ему ремесленных людей, в том числе ткачей двух человек с принадлежащими к тому делу инструментами, и объявлять всякого чина людям, буде которые из них возымеют к тому делу охоту и похотят того дела сами быть мастерами, и они бы приходили невозбранно. И которые похотят учиться, и их велеть тому ремеслу тем посланным с ним Грузинцевым мастерам учить со тщанием, не требуя от них себе за оную работу заплаты, понеже им дается от оного дела государево жалованье» (РГАДА, Ф. Сената, д. 5136/233).

Локализация казенных «шерстяных» производств нам уже давным давно известна — одна заводская площадка помещалась в Суконной слободе, в районе перекрестка нынешних улиц Петербургской и Туфана Миннуллина, вторая — в Пятницком приходе у крепостной стены. В 1717 году появится и третья, но об этом — ниже…

Как пишет И. Максимов, «…с казенного шерстяного завода обычно и начинали буржуазные исследователи (очевидно, имеется в виду Н.П. Загоскин, — прим. авт.) историю казанской суконной мануфактуры, проходя мимо существования купеческого заведения. А между тем интерес как раз и заключается во взаимоотношениях частной и казенной мануфактур. Конечно, в тех условиях нельзя говорить о конкуренции между ними на рынке сбыта (хотя михляевские сукна без задержки принимались казной для казанских полков, а сукна казенной мануфактуры часто браковались), но столкновения в вопросе получения рабочей силы несомненны».

Конкуренция или не конкуренция, но вот то, что И.А. Михляев должен был воспринять появление казенного завода как прямое вторжение в свои кровные интересы — это действительно не подлежит никакому сомнению. Все дело в том, что в описываемое время квалифицированные рабочие-суконщики были буквально «на вес золота», и все они работали у И.А. Михляева. Петр I, пекшийся в первую очередь о налаживании непрерывной работы казенного завода, собирался если не полностью запретить фабрику И.А. Михляева, то во всяком случае отнять у купца его лучших мастеров, и Михляеву удалось откупиться только значительным денежным подношением «в виде множества золотых и серебряных денег и жемчуга на двух блюдах» — последний факт наши авторы обычно преподносят как совершенно невинный и искренний дар благодарного купца, хотя на самом деле он был вполне заурядным «откатом». Очевидно, не без влияния И.А. Михляева местные власти в лице достопочтенного Никиты Алферовича Кудрявцева всячески тормозили налаживание работы казенного шерстяного завода. В этом смысле показательна борьба за городскую мельницу на Булаке — ту самую, на посадской стене, у нынешнего перекрестка «Право-Булачная — Астрономическая». Судя по сохранившимся в РГАДА документам, первоначально эта мельница молола зерно, А.П. Грузинцев же, желая ускорить производственный процесс, думал приспособить ее еще и под валяние шерсти. Кстати, в подобном техническом решении нет ничего уникального — в начале XVIII столетия многие водяные мельницы были приспособлены сразу под две, а то и под три функции — они и мололи зерно, и валяли шерсть, и одновременно нарезали доски.

На такой «универсальной» мельнице имелось сразу несколько механизмов, насаженных на одну ось: жерновов, ступ с толчеями, «суконных валил» и даже, случалось, пилорам, которые приводились в движение силой воды, падавшей на одно водяное колесо. «А на том колесе, — говорится в описании водяной мельницы в Путивле, составленном в 1662 году, — пять ступ, да четверы жернова, да два валила суконные. А те все жерновы не мелют и толчеи не толкут, потому что водяные спуски вода промыла». Так вот, хотя в «промемории» А.П. Грузинцеву было указано «для валяния сукон мельницы требовать у казанского губернатора», но уже два года спустя, 14 июня 1716 года, он вынужден был доносить в военную канцелярию, что «…мельницы господин казанский губернатор, также дубу и клену к тому делу без указу не дает, а сукон есть в готовности не малое число, а к окончанию их приводить негде». Вопрос дошел до сената, откуда в тот же год «спустили» распоряжение: «Мельницу, которую требует подполковник Грузинцев на валяние сукон, ему Грузинцеву отдать, а дубу и клену ему к тому делу по требованию давать же, чтоб в том суконном деле остановки не учинилось» (РГАДА, Монастырский приказ, св. 222, д. 104, л. 215).