«На Владимирской, вблизи вокзала Московско-Казанской железной дороги» — казанские адреса родителей Галы Дали

В письме сестры Дмитрия Ильича Гомберга Сони из Елисаветграда обращает на себя внимание фраза о том, что «в Казани вам очень плохо жилось» [1]. Исходя из статистических данных и архивных писем семьи, можно предположить, что, получая минимальную зарплату в 25 руб. в месяц (возможно, и меньше ввиду непостоянного места работы Антонины Петровны), оплачивая расходы на жилье (5,43 руб.), продукты питания (16,79 руб.), одежду (5,52 руб.), гигиену тела (1,55 руб.) и пр. (обычный месячный бюджет в конце XIX века по России на одного человека составлял 36,34 руб.), Антонина Петровна Дьяконова и Дмитрий Ильич Гомберг, имея на руках двух малолетних сыновей, не могли позволить себе ехать из Казани в Москву, тем более в Тамбов (807 верст): для этого у семьи не было средств. Перечисленное свидетельствует в пользу того, что Елена/Гала родилась именно в Казани, а ее метрические данные были получены гораздо позже, в Москве, где семья обосновалась впоследствии. Интересный факт: задолго до того, как Елена превратилась в Галу, ее мать любила называть дочку Галей, возможно, интуитивно предчувствуя ее будущее и даже закладывая сценарий ее будущей жизни.

В своих мемуарах, назвав Казань родным городом, Гала дает ему характеристику: это был большой город, в котором можно было затеряться. Надо отдать должное Гале: несмотря на свою страсть ко всему статусному и превосходному, она все-таки оставила в сердце и уголках своей памяти место для Казани как города ее рождения. При этом Гала была права по поводу размеров города, в котором потерялись следы ее семьи: в этот период изменения в укладе жизни привели к тому, что «в городах распространялась все большая анонимность», «каждый был представлен самому себе» [2]. Еще в XVIII веке, в 1767 году Екатерина II, побывавшая в Казани, воскликнула: «Сей город бесспорно первый в России после Москвы… во всем видно, что Казань столица большого царства» [4]. К концу XIX века Казань считалась самым крупным городом Среднего Поволжья и Приуралья: в ней в 1897 году жило около 130000 человек [3]. «Именно на рубеже XIX—ХХ веков среди татар появляется особая социальная категория — светская интеллигенция» [2] и предприниматели, задававшие ключевой тон в формировании новых тенденций. Улучшается инфраструктура города, широкое развитие получает сфера услуг. В этот период в Казани насчитывалось 237 улиц и переулков, действовали Московско-Казанская железная дорога, пароходство, конка (конно-железная городская дорога), почта, телеграфная и телефонная станции, театры, библиотеки-читальни, общественные сады, ресторации, многочисленные торговые точки, выходили массовые периодические издания, издавались книги, функционировало 13 мечетей, 6 монастырей, около 88 православных храмов, молитвенных домов и всевозможных часовен. Среди образовательных учреждений уже знаменитым на всю Россию был Казанский университет (третий во всей империи по значению), но помимо него действовали Казанский ветеринарный институт, Родионовский институт благородных девиц, Реальное училище, соединенное среднее химико-технологическое училище и низшее техническое училище, мужские и женские гимназии, различные общества и клубы. В Казанском университете читались публичные лекции, действовали библиотека, ботанический сад [2]. В Казани было сделано огромное количество научных открытий. Но при этом Казань считалась и одним из центров революционного движения.

Среди документов канцелярии юридического факультета Императорского Казанского университета от 1892 года имеется следующая запись, сделанная Д.И. Гомбергом: «...временное жительство имею в г. Казани, на Владимирской улице, в номерах Ратнера» [5]. Надо отметить, что в Казани в конце XIX века «приметой времени стали многоквартирные доходные дома», в которых снимали жилье приезжие [2]. Дом Ратнера находился «на Владимирской улице, вблизи вокзала Московско-Казанской железной дороги» и был рассчитан на приезжих [6]. Район, где находилась Владимирская улица, назывался Мокрой слободой. В конце XIX века это была окраина города с особой славой: здесь располагались «публичные дома, а также дешевые ночлежки, где обитали воры и прочая неблагонадежная публика» [7]. Тем не менее в этой части города были расположены многие религиозные достопримечательности: Владимирский собор, строившийся с 1694 по 1718 год (он располагался на пересечении Владимирской и Поперечно-Владимирской улиц, ныне соответственно улиц Московской и Чернышевского), церковь Московских Чудотворцев (1739 год) на перекрестке Владимирской (ныне Московской) и Варламовской (ныне Тази Гиззата), церковь Смоленской иконы Божией Матери (1726 год; располагалась на месте Центрального рынка), Ильинская церковь (1749 год; возле 2-й Мокрой улицы (ныне Саид-Галеева), на площадке между ЦУМом и «Макдоналдсом»).

О других местах проживания молодой семьи сначала с двумя, а потом с тремя детьми в Казани с 1892 по 1895 год сведений пока не нашлось. Дело в том, что в конце XIX века самыми распространенными способами поиска квартиры для жилья считались сведения из рекламной газеты, рекламы на окнах домов или на воротах («билетики»), квартирного бюро или протекции [8]. Семья, исходя из семейного бюджета, могла снять любое жилье (частный дом, номера в фешенебельной гостинице, комнату в квартире). Согласно данным, в Москве и Санкт-Петербурге «во второй половине XIX века цены распределялись примерно так: средняя стоимость аренды в год — около 500 рублей, но в реальности дорогая квартира в престижном районе могла стоить и несколько тысяч, в то время как самый дешевый угол на окраине обходился жильцу в 10—20 рублей в месяц. Кроме арендной платы, жильцу необходимо было также платить налог в казну» [8].

Дмитрий Ильич мог воспользоваться любым способом для поиска жилья: каждый из них был для него приемлем. Вспоминая строчки из письма сестры Сони («в Казани вам очень плохо жилось»), можно сделать вывод о финансовых трудностях семьи, поэтому она могла позволить себе снимать небольшую квартиру или меблированные комнаты в доходных домах третьей категории. Перечисленное (поиск жилья и его съем) предполагает анонимность, что и позволило семье затеряться в Казани. Хотя квартиросъемщики и подписывали с домовладельцем контракт, но он носил частный характер. И если квартиросъемщик подчинялся внутреннему распорядку, не нарушал никаких правил и вовремя платил домовладельцу, то сведения о нем не попадали к полицейским, а архив домовладельца мог затеряться за ненадобностью или незначимостью информации. Так как Дмитрий Ильич Гомберг зарекомендовал себя во время учебы с положительной стороны, никаких нареканий со стороны администрации Московского и Казанского университетов в его адрес не было, то можно предположить, что и во взаимоотношениях с домовладельцем у него проблем не возникало. Анонимность и незаметность жизни в большом городе, наличие семьи и троих малолетних детей, студенческая бедность были на руку Д.И. Гомбергу. Отсутствие полной информации о жизни семьи маленькой Лены/Галы в Казани подготовило великолепную почву для создания мифов — не только самой музой Дали, но и исследователями.

Обратим внимание еще на один интересный факт. У Галы всегда была икона Казанской Божией Матери. Как известно, это один из особо почитаемых образов Русской православной церкви, явленный в 1579 году в Казани. Упоминание о наличии подобной иконы у Галы находим у Аманды Лир, общавшейся с четой Дали и числившейся подругой гения. Аманда пишет, что Гала попросила ее об одном одолжении, «указав на икону Казанской Божией Матери: «Поклянитесь мне на этой иконе, что если со мной что-нибудь случится, Вы позаботитесь о нем. Поклянитесь!»… Ее тон не допускал никаких возражений. Я поклялась перед иконами, что никогда не брошу Дали, и Гала меня отпустила» [9]. Икона Казанской Божией Матери указывает не только на православную веру Галы, но и на особое место в ее жизни, отведенное Казани. Хотя она это тщательно скрывала.

Продолжая цепочку наших рассуждений, отметим следующие моменты. Дальнейшая жизнь Галы окутана еще большим ореолом тайны, чему способствовали ее молчаливость и скрытность («обычная манера ее поведения: ничего не говорить» [9]), многочисленные мистификации (какие-то факты из своей жизни Гала «не опровергала, но и не подтверждала» [9]) и скандалы, восторженные отклики мужчин, боготворивших Галу, негативные отзывы творческих людей и родственников мужей. Еще больше запутывает ситуацию книга воспоминаний «Гала Дали. Жизнь, придуманная ею самой», которую можно отнести к разряду незавершенных мемуаров или дневниковых записей. Написанная сбивчиво, то от первого, то от третьего лица, книга дает ответ на все негативные отзывы о Гале: в ней автор демонстрирует собственное мировидение и интерпретацию событий своей жизни, «что-то объявляя неважным, что-то выпячивая, а в чем-то откровенно привирая» [10]. Скорее всего, книга была написана в конце жизни, на что указывает название ее последней части «Тайна молодых любовников. Преддверие девятой жизни». Дело в том, что Гала в книге представляет кратко изложенную панораму собственной жизни, деля ее на девять периодов, как в жизни кошки. Метафорическое сравнение себя с кошкой («мои глаза похожи на кошачьи», «жизнь научила меня приземляться на лапы и вскакивать, чтобы идти дальше» [10]) явно указывает на мифическую составляющую. Как известно, древние египтяне создали миф о девяти жизнях кошки, воплощающей собой богиню Баст (Бастет). Согласно египетским мифам, кошка способна умирать и воскресать девять раз, падая, переворачиваться в воздухе и приземляться на четыре лапы, незаметно исчезать и появляться ниоткуда, заживлять раны свои и хозяев. Перечисленное можно обнаружить и у Галы. Каждый новый этап своей жизни она начинала с чистой страницы, идя неуклонно вперед, к намеченной цели. В конце жизни, при написании книги, Гала пришла к категоричному выводу: «Я не хочу и не собираюсь исправлять ничего в предыдущих жизнях, не намерена оправдываться. Я жила так, как жила. Может, кому-то и не нравится, но это моя жизнь, а каждый осуждающий пусть представит, что его так же судят другие» [10]. Необходимо отметить, что Галу на протяжении всей жизни совершенно не волновало мнение о ней окружающих людей. Не последнюю роль в этом сыграла отчужденность женщины от людей.

Гала всегда смело шла в неизвестность, но данная смелость имела отчаянный характер, вуалирующий страхи перед неизвестностью, потому что страх «задет в задетости того соприсутствия, за которое он страшится» [11]. В начале жизненного пути Гала особенно остро испытывала и переживала множество экзистенциальных страхов, о чем свидетельствуют ее жизнеописание и взгляд. Несмотря на то, что в зрелом возрасте ее взгляда боялись, считая колдовским («взгляд цепкий и сверлящий», «странные глаза, они словно прожигают насквозь» [10], «всевидящий взгляд Галушеньки, — взгляд, который я не в состоянии выдержать» [12]), тем не менее на многих фотографиях юных лет во взгляде женщины прочитывается неуверенность в настоящем и будущем, содержащая вопрошания о жизни: что делать? Как быть? Куда идти? Ее ужасало все, в том числе собственное имя — Елена Ивановна («провинциальная девица с провинциальной фамилией и отчеством»), внешность («просто беда») [10]. От первого страха она впоследствии быстро избавилась, став сначала Галой Грендель, а позже — Галой Дали, что позволило затеряться в Европе, стерев свое русское прошлое. Одним из жизненных принципов Галы было правило: «При постоянной привязке к прошлому не может быть будущего», а «сожаление отнимает силы, мешает двигаться дальше» [10]. При знакомстве с Эженом Гренделем, назвавшим ее Галой («Ты похожа на праздник!» [10]), Елена Дьяконова быстро согласилась с именем, перечеркнув без сожалений свое прошлое («в ее жизни совсем не осталось места ничему прежнему, прошлому», «семья Дьяконовых-Гомберг просто перестала для меня существовать» [10]). Подчеркнем, в 1927 году, когда после смерти отца Поль Элюар стал миллионером, она «решила, что пришло время появиться в Москве», но чтобы «убедиться, что уехала не зря» [10]. Возможно, главной целью поездки была встреча с родственниками и особенно горячо любимым отцом. Но Гала укрыла данный факт в своих мемуарах. Косвенно об этом говорит фотография Галы с новой семьей отца, выдающая «их семейные чувства и взаимную близость», а также подаренная отцу ее фотография, сделанная во Франции и хранимая Д.И. Гомбергом всю жизнь как самое дорогое воспоминание о любимейшей дочери [1].