Ильгиз Шайхразиев: «Вот там ты «умца-умца», а тут у тебя мунаджаты, не стыдно?»

«С одной стороны — завод, с другой — село Гардали»

— Ильгиз, ты вырос в Набережных Челнах, а откуда твои родители?

— Папа из Актанышского района, деревня Ахун, а мама — из Заинского, село Чыбыклы. Они познакомились, когда папа приехал по своей работе (он учился на агронома). У него был свой мотоцикл — так и завязалось у них... Папа устроился в Челнах пожарным, ему предоставили «военную» квартиру, они с мамой туда вселились с мыслью, что это временно. И это был 1985 год примерно. Я родился в этой квартире в 1988 году, там и рос. Она была расположена на окраине города, в районе завода «Татэлектромаш». Тут же жило еще несколько семей.

— То есть у тебя нет челнинского адреса с номером комплекса!

— Мы садились на вахтовый автобус, ехали в школу, потом обратно. И так жили. С одной стороны — завод, с другой — село Гардали. Так что мы могли себя считать и городской шпаной, и людьми, которым была близка природа.

Я родился в этой квартире в 1988 году, там и рос. Она была расположена на окраине города, в районе завода «Татэлектромаш»

— Ты дитя 90-х?

— Ну я учился в городе. В начале нулевых, когда было 12-13, группировка и у нас появилась. Но у меня были братья, они жили в Челнах, меня выручали. Мы однажды с другом Ильназом, ныне покойным, вступили в какую-то группировку, для интереса. Но нам это быстро разонравилось, и мы ушли. В середине нулевых такое явление у нас уже не наблюдалось, мне кажется. Уже не обязательно было жить с «пацанами», чтобы не быть «чертом». А в Казани я такое не увидел.

— Ты учился в 29-й татарской гимназии, как так вышло?

— Она располагалась в начале города, так что, вероятно, мы выбрали ее и потому, что она была рядом. Вначале это был татарский лицей, потом Ильдус Вагидуллович, известный человек в Челнах, сделал из нее гимназию. А папа, кстати, был с ним знаком.

— Мы в гимназии на переменах говорили по-русски, у вас как?

— Помню, что некоторые учителя указывали нам: говорите по-татарски. Это ведь как — с кем сначала начал по-татарски, так и идет дальше. Не сказал бы, что мы не смешивали языки. Честно говоря, у меня было много троек, когда я учился в девятом классе. Потом я уже их исправил.

— Как ты это воспринимал?

— Не особо переживал. Я помню, что я себя дураком не считал.

— Каким тебя запомнили?

— До 11-го класса я не светился, я не пел, не выходил на сцену. Но в 9-м классе стал ходить на другой конец комплекса, в котором находилась школа, в кружок. И лишь в конце 11-го класса я себя немного показал, меня начали «задействовать». Возможно, этим и запомнился.

— Что за кружок?

— Мы часто сидели во дворе, пели под гитару. И тут я начал понимать, что некоторые неправильно поют. И я начинал их задирать: пойте, мол, вот так! У меня есть давняя знакомая, подруга Эльвира. Она увидела бегущую строку по телевизору, что набирают в хореографическую и вокальную студию, записала номер. Мы позвонили, сами сходили, не говорили родителям, потом я сообщил отцу, он согласился, мол, если сам можешь ездить... Вообще, из-за того, что я жил далеко от города, я не особо ходил в кружки, потому что надо было вовремя садиться в автобус, иначе несколько часов приходилось ходить по Челнам. Ну а поскольку я был уже взрослый, мне разрешили. Вообще, мне родители никогда не указывали, доверяли мне, как я думаю.

— Как на твое положение в школе влияло, что ты рыжеволосый?

— В начальных классах у меня был комплекс, ведь когда ты маленький, ты не хочешь выделяться, хочется быть в команде. Одноклассники и друзья — нет, а с параллельного — несколько человек меня задирали. В детстве мне это сильно не нравилось. А потом, когда я стал засматриваться на девушек, понял, что это моя фишка.

В детстве мне это сильно не нравилось. А потом, когда я стал засматриваться на девушек, понял, что это моя фишка

«40 человек, и среди них — я»

— Почему ты поступил в КГУКИ?

— Я ходил в студию и решил, что надо продолжать идти в этом направлении. Татьяна Владимировна, мой преподаватель по вокалу, сама закончила этот вуз и сказала, что мне стоит туда поехать. И я поступил на кафедру Венеры Ганиевой, на сольное пение. Меня послушали, взяли. Видимо, родители считали, что если уж ехать, то в серьезное место, а Ганиева — это явно серьезно.

— При этом ты закончил хоровое?

— Я сначала поступил на коммерческое, а потом понял, что второй курс будет еще дороже. А денег в то время было не особо много. Я сказал отцу — я пойду на хоровое, там и закончу. Поначалу мне это не нравилось. Сольнику хорошо: играет фортепиано, ты один поешь. А тут приходишь — а там целый хор, 40 человек, и среди них — я. Я себя и не слышал. А потом мы даже с группой теноров начали друг друга выручать: сегодня, мол, устал, ок, просто рот открывай. Порой тут Марат Гумерович Яхъяев кричит — Ильгиз, повышаешь! — а я просто рот открываю. Потом я понял, что эта школа мне сильно помогла, потому что я стал видеть музыку вертикально. Я слышу не только себя, я слышу все голоса.

— Ты один из тех, кто давно поет на акции «Мин татарча сөйләшәм», тебя даже называли ее талисманом или символом.

— Вообще, на сцене я пою с 2010 года. Мне стукнуло внезапно: вот я уже пять лет учусь, а куда дальше-то? А у меня уже в голове песни есть, иногда я куда-то хожу, что-то исполняю… Я как был тихим, таким и оставался. Но потом понял, что таким тихоням не часто улыбается судьба. Я решил записать несколько песен — Айнур Boore Шарапов мне помог. И с тех пор я знаком с Ильясом Гафаровым — он меня позвал на дискотеку «Кызган таба», она проходила в «Пирамиде». Нурбек Батулла был там ведущим, а я его видел в передаче «Яшьләр тукталышы» на ТНВ — крутая на то время была программа. С тех пор я начал участвовать в татарской андеграундной жизни.

— У тебя словно бы две карьеры. С одной стороны, ты как бы андеграунд, исполняешь свои песни, с другой — выступаешь на свадьбах, поешь на корпоративах поп-хиты. Как все это уживается в одном человеке?

— В университете я пел известные песни. Ретро и прочее. Когда меня куда-то зовут, тете на юбилее мои мысли, философия, дураковаляние (в хорошем смысле) не интересны. Коли уж она платит, я пою, что ей надо. Мне и самому такие песни нравятся — и на русском, и на английском. В 2010 году, кажется, я самостоятельно нашел мунаджаты в библиотеке вуза и выучил их. Словно бы сделал такую… инъекцию с помощью этих песен. Меня стали звать на религиозные собрания. Мне, кстати, однажды сказали: а тебе не кажется это предательством — вот там ты «умца-умца», а тут у тебя мунаджаты, не стыдно? Ну и я ответил, что везде звучит музыка, я везде — Ильгиз. Мне важно, что я думаю в момент исполнения, а не что думают другие.

— Люди на корпоративах знают, кто ты как автор? Эти две истории пересекаются?

— Сначала не пересекались, потому что есть большие ивент-агентства, они знают меня как исполнителя. В последние годы мы с Исламом Валеевым (Malsi Music) начали лучше, видимо, работать, потому что эти же организации нас зовут с собственными продуктом. Тут и фестиваль «Үзгәреш җиле» внес такие изменения. Этот фестиваль показал, что музыку можно делать по-другому — показал организаторам, чиновникам, что на приеме может звучать другая музыка. И в этот формат мы порой вписываемся.

Вообще, я думаю, что импровизация — это очень важная в творчестве вещь. Нужно разрешать себе в музыке и поэзии делать так, как хочется

Как Шайхразиев превратил «Бөрлегән» в джаз

— Давай про «Үзгәреш җиле». Ты пел на нем «Бөрлегән» в свинговом стиле. И «Бормалы су» — там был даже рэп. Как происходила подготовка?

— «Бөрлегән» — это была моя идея аранжировки, я так даже пел раньше. Наиграл ее на фортепиано, отдал организаторам, аранжировку на основе этого демо делали. Организаторы фестиваля смотрели, что нравится артисту. Они поняли, что мне нравится фанк — поэтому «Бормалы су» стала фанком. Все-таки это был эксперимент. Порой, однако, я вижу, что песня артисту не нравилась, а он ее пел. Вот этого я не понимаю. Я считаю, что фестиваль должен измениться, нужны новые песни. Я смотрю башкирское шоу «Яңы моң» — это телевизионный эстрадный формат. Вот такое шоу нам тоже надо — красивое, дорогое шоу с эстрадным материалом. Ведь сколько не пой «Сәрвиназ» — все равно она будет связана с Ильхамом Шакировым.

— Как ты сам начал писать песни?

— В юности я любил выдумывать новые мелодии на основе старых. Идет мелодия, а я ее переворачиваю по-своему. Я писал стихи. Про любовь, куда я еду, кто я в этой жизни. 14-15 лет мне было, правда, я не умел играть на гитаре, мой друг играл, а я их пел. В пожарной части и в Гардалях я был звездой! Потом я познакомился с одной девушкой, она писала музыку, говорит, смотри, просто поешь — и они сами получаются. Я ей дал стихотворение, а она написала музыку, мы пели вместе. Тут и я подумал — так, а почему я не пишу музыку сам? Вообще, я думаю, что импровизация — это очень важная в творчестве вещь. Нужно разрешать себе в музыке и поэзии делать так, как хочется.

— Чем ты занят сейчас?

— Я работаю в ДК имени Алиша. Я попал туда, когда пел народные песни в ансамбле «Сорнай», до сих пор это дело обожаю. Там я познакомился с Ринатом Гилязовым, вместе мы собрали детей из 149-го лицея в детский ансамбль. Четвертый год я там, теперь уже не обучаю детей, теперь у нас там дирекция массовых мероприятий, мы в парках, в образовательных учреждениях организуем события, делаем все — от сценариев до выноса стульев. Уже полгода я официально артист филармонии, мне это очень нравится — у меня раньше в трудовой не было такой надписи. Также у меня ожидается сольный концерт. Без фейерверков и водных шоу. Просто у нас собралось достаточно песен. Будет движ, но также будет много медленных песен — и обязательно одна народная песня. Я вот думаю, как люди будут танцевать между стульев?

— Считаешь ли ты, что татарский музыкант должен продвигать татарскую музыку?

— Я свободный человек. Если я, скажем, рок играю, он не должен быть именно татарским роком. Песня, которую я пою, должна мне нравится. Да, если от меня заказчик что-то потребует, я спою по-татарски, с моң, с мелизмами. Мы с одним другом на эту тему говорили. Он утверждал: ну мы же артисты, мы ведем культуру, песню вперед. Я сказал: если ты так считаешь, веди вперед. Я считаю, что я никому ничего не должен, я буду делать то, что мне интересно.

«Люблю дома посидеть один»

— Ты всегда так эффектно вел себя на сцене?

— Я в «Сорнае» этому научился — как общаться с людьми, находясь на сцене. Потом я начал вести свадьбы. Я понял, что мне нравится общаться с людьми. Если я сижу, стесняюсь где-то в уголке, а мне дают микрофон, во мне что-то включается. А так я люблю дома посидеть один. И потому я порой не замечаю, какую дичь несу.

А порой я вижу: человек красиво поет, а меня это не цепляет, как будто его на сцене нет, словно я радио слушаю. Так что мне нравятся артисты типа Фирдуса Тямаева. Он не считает себя певцом, он говорит: я такой же, как вы, давайте вместе отдохнем. А есть певцы, которые поют — и ставят между собой и публикой невидимую пелерину. Имеют право.

— Когда ты в последний раз плакал?

— Я помню такой мунаджат. Однажды пророк встретил сироту, а тот сказал: ребята вроде меня катаются на верблюдах. Тогда пророк посадил его на спину и начал бегать. Это увидели люди и спросили: зачем ты катаешься на нашем пророке? А пророк ответил: я раб этого мальчика, выкупите меня. Вот это пою — и что-то накатывает.