Евгений Тришин: «За больного любой врач бьется до конца»
Почему торакальный хирург верит в бога и о чем рассказала нашему обществу пандемия ковида
Заведующий отделением торакальной хирургии РКБ, кандидат медицинских наук Евгений Тришин живет в Татарстане недавно — всего два года назад приехал сюда с семьей из Ярославля, в качестве «приглашенной звезды». И за это время успел здесь сделать очень многое. О боге и хирургии, о «медицинских услугах» и кулинарии, о блестящих рассказах и о чудесных случаях выздоровления — в нашем разговоре с доктором в рубрике «Портрет».
Рыбинск — Ярославль — Казань
Евгений Тришин вырос в Ярославской области, в Рыбинске. Медицинский институт закончил в Ярославле — причем поступал на педфак, потому что с начальной школы хотел стать детским хирургом. Но с третьего курса талантливого студента захватила торакальная хирургия. Интернатуру Тришин проходил уже по взрослой хирургии. В 1996 году уехал по распределению работать в районах — в Ярославской области, потом в Вологодской, потом его заметили и пригласили работать торакальным хирургом в Вологодскую областную больницу. А в начале 2000-х доктор вернулся в Ярославль — в местную областную больницу. Здесь он, кстати, и начинал свой трудовой стаж в 1989 году, еще будучи студентом, как и все будущие медики, был здесь последовательно санитаром и медбратом операционного блока. «Так что по стажу я уже пенсионер», — шутит Евгений Валерьевич.
В Ярославле он успел защитить кандидатскую, стать и доцентом в мединституте, и заведующим отделением, и главным торакальным хирургом области. А потом включилась «тяга к перемене мест».
— В один прекрасный момент татарстанская РКБ начала переманивать меня в Казань, предлагая очень интересную работу. 2 года будет 29 мая, как я начал работать в РКБ, отделение мое образовалось 30 мая. Переезд этот был для меня шагом вперед. Ведь меня привлекли мечтой о пересадке легких. В России это до сих пор делают только в пяти клиниках, и только в двух из них это поставлено на поток — в московских НИИ им. Склифосовского и им. Шумакова. А здесь это хотят организовывать, и меня под эту программу и пригласили.
За первые полтора года мы с семьей объездили весь Татарстан. На выходные стараемся всегда куда-то выбраться — в Свияжск, Раифу, Болгар, Чистополь...
В Казани семья прижилась — доктор с женой и дочкой уже купили здесь квартиру. Правда, город был давно знаком Евгению Валерьевичу: он приезжал сюда каждый год по несколько раз в командировки.
— Я видел, как хорошеет Казань, — рассказывает он. — 12 лет наблюдал за этим городом — видел, как открывался проспект Универсиады, как все становится лучше, как все меняется. За первые полтора года мы с семьей объездили весь Татарстан. На выходные стараемся всегда куда-то выбраться — в Свияжск, Раифу, Болгар, Чистополь... Мне очень понравилась Елабуга, старинный русский купеческий город. Он чем-то похож и на Рыбинск, там шикарный музей Шишкина. Она мне очень близко к душе пришлась. И в Болгаре очень хорошо. А как православный человек я под большим впечатлением от Раифы.
«Больше 90% операций мы делаем через «дырочки»
Торакальная хирургия — это операции на органах грудной клетки: на легких, трахее, органах средостения, пищеводе… Только сердце в эту область хирургии не входит — на нем оперируют кардиохирурги. Работают тут и с плановыми операциями, и с травмами.
— Травмы органов грудной клетки — на втором месте среди причин смерти после нейрохирургических. Это одни из самых опасных повреждений, особенно когда они сочетанные. И если кость видно сразу, то легкое — только на рентгене, и просто так делать операцию ты не возьмешься. А вторая проблема — в том, что у врачей в районных больницах не хватает опыта на то, чтобы работать с такими пациентами, и их нельзя в этом винить. Ведь подобные операции выполняются только в клиниках третьего уровня — например, в РКБ. А районные больницы относятся к клиникам второго уровня. Вы сейчас удивитесь: в России торакальных хирургов не более 500 человек на все многомиллионное население. Хирургия легких — очень сложная, — вздыхает доктор.
Каждый больной — это для хирурга большая частица себя, каждая удачная операция — это спасенная жизнь
Еще одна группа пациентов торакальных хирургов — люди с онкологическими болезнями. Здесь часто сталкиваются с запущенными случаями, и Тришин называет рак большой бедой. Он, как и большинство других врачей, призывает пациентов к здоровому образу жизни. Курение — одна из основных причин рака легких и ХОБЛ (хронической обструктивной болезни легких). Поэтому, как бы ни был дружелюбен доктор, он говорит: «Если не хотите со мной встретиться — бросьте курить».
Сегодня здесь к числу рядовых относятся операции, которые 15 лет назад казались фантастикой.
— Мы занимаемся высокотехнологичной помощью. Основной упор делаем на малоинвазивную хирургию. Больше 90% операций мы делаем «через дырочки» — с помощью проколов. С моим приездом мы начали делать плановые операции по резекции трахеи — и, можно сказать, поставили это на поток — уже есть 6 пациентов с хорошим результатом. Может быть, кажется, что это немного. Но каждый больной — это для хирурга большая частица себя, каждая удачная операция — это спасенная жизнь.
В РКБ два отделения торакальной хирургии, работают в них 10 хирургов. Все доктора ведут больных в обоих отделениях — и на экстренных операциях, и на плановых. Работа на два отделения поставлена так специально, чтобы врачи нарабатывали опыт по разным направлениям. Евгений Валерьевич говорит, нельзя замыкаться доктору на одной узкой сфере:
— В Казани была своя торакальная школа, а я привез элементы ярославской. И получился очень хороший синтез, я считаю. Ведь у нас в Ярославле довольно знаменитая хирургическая школа, там медицинская родина академика Перельмана. Более того, он работал главным хирургом в Рыбинской районной больнице. И даже как-то раз мне довелось оперировать там инструментом, который он лично привез из-за границы. В нашей сфере могут меняться подходы — мы вбираем лучшее из своего опыта работы в разных местах. Это всегда полезно. Точно знаю, что в Германии заведующим отделением не может стать тот человек, который начинал работать в этой больнице. Если ты хочешь стать заведующим — должен уехать в другую клинику. И это правильно! Надо разбавлять коллектив свежей кровью. Иначе медицина не будет развиваться.
Мелочей в искусстве врачевания не бывает — и от санитарки многое зависит, и от медсестры. Мы за каждого больного переживаем, всегда
«Мы занимаемся искусством врачевания, а не услуги оказываем»
Евгений Валерьевич, как и многие другие его коллеги, с недоумением относится к современной парадигме работы врача, которая звучит как «оказание медицинских услуг»:
— Сейчас нам сообщают, что якобы мы услуги оказываем. Но когда к нам поступают пациенты, мы им говорим: мы занимаемся искусством врачевания, а не услуги оказываем. Потому что это в корне неправильно! Врача нельзя так воспринимать. Но за последние лет 15 и поколение сменилось…
Тришин очень много говорит о врачебном братстве. Приводит пример: поскольку учился все-таки на педиатра, то оперировал малышей. Самой маленькой его пациенткой в Ярославле была двухдневная новорожденная девочка. А сейчас он периодически ходит в ДРКБ на консультации — коллеги зовут посоветоваться.
— Ведь очень важен командный мультидисциплинарный подход. В медицине все досконально знать нельзя. Так что врач работает всегда в команде. И вся наша работа так проходит. В лечении одного больного порой задействованы все службы и все отделения. Мелочей в искусстве врачевания не бывает — и от санитарки многое зависит, и от медсестры. Мы за каждого больного переживаем, всегда. Но и у нас бывают неудачи и поражения. За больного любой врач бьется до конца. Но, к сожалению, мы не боги. Это нужно понять. И нельзя обвинять нас в преступных сговорах, равнодушии и в том, что мы — врачи-убийцы.
Интернов сейчас спроси, кто кем хочет стать. Никто не хочет быть хирургом, а уж в торакальные хирурги их насильно не затащишь. Они не думают о том, что им людей лечить надо. Они думают, где бы им заработать. И чтоб безопасно
Доктор подкрепляет тезис о неадекватном современном отношении общества к врачам своеобразным антипримером. Во время пандемии бывали случаи, когда пациент приезжал в приемный покой, жаловался на кашель и требовал срочно сделать себе рентген легких или вызвать профильного специалиста. Хирург несся к нему — и оказывалось, что человек совершенно здоров, не считая легкого чиха, а хотел он просто на всякий случай удостовериться, что у него нет ковида:
— Понимаете? Тут каждая минута на счету, во всей больнице есть люди, которым очень нужна твоя помощь. А этот товарищ совершенно здоровый сидит и говорит: «Вы обязаны меня обслужить». Да ты посмотри на доктора: он вторые сутки подряд на смене, у него глаза красные, он небритый… А он продолжает: «Вы на мои деньги живете, так что будь добр, принимайся за дело». Начинаешь у него спрашивать, где он работает — он сообщает, что нигде. И при этом я, оказывается, на его деньги живу. А в это время бабушка какая-нибудь из дальнего колхоза будет сидеть в очереди в своей поликлинике. Ей в голову не придет таким образом реализовывать свои права… Государством же вбито, программами «Пусть говорят», что мы — врачи-убийцы. Я лично знал врачей, которые попадали в «Пусть говорят». Они совершенно не были виноваты в том, что происходило, но их действия преподали так, что их просто жалко было. А ведь попадают под эту машину профессионалы, работяги. Непрофессиональный доктор не возьмется за сложный случай или найдет себе место там, где ничего плохого случиться не может. Интернов сейчас спроси, кто кем хочет стать. Никто не хочет быть хирургом, а уж в торакальные хирурги их насильно не затащишь. Они не думают о том, что им людей лечить надо. Они думают, где бы им заработать. И чтоб безопасно. Хотя, конечно, встречаются хорошие ребята...
Евгений Валерьевич тепло вспоминает советское время с его уважительным отношением к человеку в белом халате. Он рассказывает, что успел застать такой подход: в 1995 году, когда приехал работать в районную больницу. Тришин вспоминает, как по дороге домой встречал людей, которые останавливались на машинах и предлагали довезти его до дома: «Доктор устал». А как-то после сложной ночной операции он уснул в ординаторской, и персонал ходил на цыпочках и не будил его до тех пор, пока он сам не проснулся…
— Так что да, отношение к нам как к обслуживающему персоналу — это действительно общая боль, — заключает доктор. И рассуждает, что, возможно, было бы неплохо ввести в стране полноценную страховую медицину — возможно, тогда что-то изменилось бы в лучшую сторону.
«Не слушайте никого, прививайтесь, не бойтесь»
Евгений Валерьевич рассказывает: то, как все было организовано в пандемию в РКБ, достойно не просто уважения, но и подражания. Это касается и открытия ВИГа, и организации буферных зон. Особенно важно, по мнению доктора, то, что грамотная организация позволила не допустить развития инфекции в стенах больницы. Хотя, как рассказывает наш собеседник, были в России и регионы, когда рассадником ковида становились именно медицинские учреждения. А то, как работали доктора, хотя бы немного показало обществу, что такое врач:
— Ковид расставил все на свои места. Как бы нас ни ругали — и барыги-то мы, и убийцы, но в пандемию работали все. Все как один встали и пошли — от доцентов и профессоров до санитарок. Мы жили здесь неделями, не выходя из отделения. Делились на две команды по 5 человек — один заведующий и 4 врача. Две недели мы работали в таком ритме, впятером обслуживая весь регион, вторая команда сидела дома. Потом мы отправлялись «на передержку» в отель и две недели мы там сидели безвылазно. В последний день в воскресенье с утра сдавали анализ на ковид, и если он был отрицательный — шли на сутки домой. На побывку. И потом опять в больницу на две недели. И так продолжалось три месяца, с апреля по июнь.
В ВИГе торакальные хирурги, как и пульмонологи, бывали постоянно, ведь поражения легких — это их профиль. Доктор рассказывает, что было очень много легочных осложнений, которые требовали и хирургического вмешательства. Оперировать приходилось и в ВИГе, и в отделении, куда переводили больных после ковидного госпиталя. Но не только непосредственно коронавирус подкидывал работы хирургам:
— Травмы и другие экстренные случаи во всей большой республике никто не отменял. Были и травмы, и аварии, и ножевые ранения. Люди ведь как восприняли локдаун? Кто-то как рекомендацию беречься. А кто-то как прямой приказ к алкоголизму и разгульному образу жизни. Я налетался за этот ковид на санавиации столько! На ножевые ранения — и жены мужей, и мужья жен резали, и друзья дрались, дебошей было столько… Мы работали круглосуточно, спали 4—5 часов в сутки.
Нормальная вакцина у нас, прививаться — надо! Не слушайте никого, прививайтесь, не бойтесь. Если, конечно, противопоказаний нет, и особенно если нет антител
Евгений Валерьевич говорит: очень злится, когда видит, как молодежь отказывается носить маски, отрицает эпидемию и утверждает, что все это не страшнее гриппа.
— Я страшнее болячки еще не видел. Она очень коварная, и мы ее с самого начала не знали. Пришлось начинать все с нуля — благо, здесь замечательные специалисты, пульмонологи... Мы ощутили на себе все прелести эпидемии. За сутки как-то раз я 6 раз в ВИГ ходил! Так что у меня огромный негатив к тем людям, которые кричали и писали во всех соцсетях, что ковид придумала мировая закулиса, что его нет. Потому что я это видел: как болели, как погибали пациенты, как мы ничего не могли сделать…
Доктор напоминает: надвигается третья волна пандемии. И категорически рекомендует обязательно привиться:
— Нормальная вакцина у нас, прививаться — надо! Не слушайте никого, прививайтесь, не бойтесь. Если, конечно, противопоказаний нет и особенно если нет антител. Посмотрите на корь: пока все прививались, ее не видели врачи. Мы ее по учебникам изучали. А сейчас, благодаря антипрививочной кампании, она опять встречается в России. И я хочу спросить у родителей, отказывающихся делать детям прививку от кори: почему вы решаете за своего ребенка, хочет ли он заболеть?
«Когда твой пациент погибает — это всегда остро воспринимается»
За много лет работы Евгений Валерьевич так и не привык провожать пациентов. При этом к нему в отделение порой попадают люди с безнадежными случаями — в основном, к таким относится запущенный рак, когда врачи бессильны спасти пациента.
— Когда твой пациент погибает — это всегда остро воспринимается. Ты ведь каждого своего больного пропускаешь через себя. А пульмонологи — видели бы вы, они ведь тоже плачут, когда у них умирают люди. И тогда идешь их утешать. Они потом придут утешать и поддерживать тебя, когда будет беда в твоем отделении. И в этом заключается врачебное братство, а не в том, что мы друг друга покрываем! И не в том, что у нас круговая порука! — эмоционально рассказывает доктор. — И очень сложно общаться с родственниками — представьте себе, каково говорить человеку, что болезнь его близкого безнадежна. Благодарности принимать легко. А говорить, что мы не можем спасти — очень тяжело. Особенно сложно, когда люди по-русски плохо говорят или понимают — приходится находить слова, подходы…
Я верю в бога, но не всегда делаю правильно все по канонам, и в церковь-то хожу только когда плохо — проще говоря, когда припрет. Но, конечно, плохо, когда люди ходят в церковь только по праздникам. К Богу надо ходить постоянно
Евгений Валерьевич — верующий человек. И это помогает ему в отношении к пациентам, в том числе и переживать самые тяжелые моменты.
— Чудеса случаются. Иногда смотришь — человек должен был погибнуть. А он живет. И ты радуешься: «Я его спас!». Да не ты его спас! Просто время его не пришло еще. А иногда вдруг человек погибает, когда на простой операции происходит каскад осложнений. И ты опять думаешь: «Это я что-то не сделал». А не ты виноват. И не зря самый страшный грех — гордыня, нельзя брать на себя больше, чем можешь.
«Почему мы вспоминаем, что надо помолиться, когда что-то плохое случилось?»
К богу доктор пришел лет 20 назад, уже будучи сложившимся взрослым человеком, практикующим хирургом. Со своим духовником в Ярославле он познакомился, когда оперировал его — спас батюшку.
— Я верю в бога, но не всегда делаю правильно все по канонам, и в церковь-то хожу только когда плохо — проще говоря, когда припрет. Но, конечно, плохо, когда люди ходят в церковь только по праздникам. К Богу надо ходить постоянно. И ведь, кстати, что Коран, что Библия — заповеди-то все одинаковые. Я тут в Татарстане у мусульман, которые курят, спрашиваю: «Ну вот найди мне в Коране место, где написано, что можно курить. И если найдешь — кури»... Человек должен жить по заповедям Божьим, они правильно написаны. Почему мы вспоминаем, что надо помолиться, когда что-то плохое случилось? Утро надо начинать с молитвы. Но я человек не воцерковленный, просто верую. Так что вот прихожу в церковь не регулярно…
Существование высшей силы Евгений Валерьевич иллюстрирует рассказом об одном удивительном случае:
— Смотрите: папа организовывает тир дома, там есть пневматическая винтовка. Его сыну семь лет, девочке-соседке — одиннадцать. Дети играют, девочка направляет винтовку мальчику в грудь… и нажимает спусковой крючок. Сердце пробито в двух местах, ребенка срочно привозят в местную ЦРБ, а там дежурит очень пожилой врач, который давно уже не оперирует, и мальчишка-анестезиолог только что после института. По всем вводным, ребенок не мог выжить в такой ситуации. Но пазл сложился! Совершенным чудом именно в тот момент, когда они звонили в область в санавиацию, мы там оказались, стояли в очереди за зарплатой — а значит, нас не нужно было собирать по всему Ярославлю в бригаду. Вбегает фельдшер: «Евгений Валерьевич! Там такое дело!». Мы плюнули на зарплату, выдернули из этой же очереди водителя, прыгнули в машину и помчались туда — 90 км за 35 минут проехали. И когда мы вошли в операционную, ребенок умер. У него была клиническая смерть. Но мы его прооперировали, сердце завели. Потом его из этой районной больницы увезли в Ярославль, потом он лечился в Москве — у Рошаля от неврологических проблем после гипоксии. И сейчас он нормальный здоровый парень, 16 лет ему… И вот скажите после этого, что Бога нет? Когда мы смогли оживить труп?
Это было в 2015 году, и за эту операцию Тришин получил премию имени академика Перельмана в номинации «За проведение уникальной операции, спасшей жизнь больного (торакальная операция)».
Охотник, кулинар и… литератор
В кабинете доктора есть много деталей, по которым можно изучать не только его внушительные медицинские победы (за это отвечает целый иконостас дипломов, грамот и почетных знаков), но и моральные качества (иконостас уже настоящий), и увлечения. Например, охотничий вымпел скромно намекает на то, что Тришин — охотник. И он это подтверждает. Говорит, что зверей умертвлять ему не жалко:
— Я дичь не убиваю, а добываю. Для своей семьи. Чтобы съесть, а не чтобы сфотографироваться с тушей, отрезать самый вкусный кусок мяса, а остальное бросить. Охота — это целая философия и очень замечательный отдых. Вот я на днях ездил на охоту — ни разу не выстрелил. Зато отдохнул отлично: природу послушал. Сначала утки крякали, потом лес шумел, потом сова пролетела, потом дождь пошел. Вот, промок, замерз, скоро еще поеду.
Родители Евгения Валерьевича воспитывали его среди музыки: папа дирижер хора и руководитель творческого объединения в Рыбинске, мама была завучем в этом же объединении.
— Вся семья была музыкантами. Я, может, и во врачи-то пошел, чтоб музыкантом не стать, — шутит доктор. — Очень люблю джаз. Мой друг, одноклассник, сердечно-сосудистый хирург, кстати, приезжал недавно в Казань и играл на саксофоне в доме Аксенова. Я с удовольствием общаюсь с местными джазменами-любителями. Сам-то ни на чем уже давно не играю — все забыл, когда занялся хирургией. Но очень это все люблю. А недавно с одноклассниками собрались в Ярославле, попросили папу организовать из нас хор — и пели духовную музыку. Это ведь всегда в плюс, человек не должен замыкаться в рамках одной профессии, не должен быть ограниченным…
Сам-то ни на чем уже давно не играю — все забыл, когда занялся хирургией. Но очень это все люблю
Но самое неожиданное увлечение доктора — литература. Он пишет рассказы. Публикует их на своей страничке в «Фейсбуке», и, как доверительно сообщают нам коллеги, ими зачитывается вся больница. Редакция «Реального времени», кстати, тоже зачиталась.
— Я писал давно, да как-то все в стол. Но потом как-то раз выиграл конкурс на лучший рассказ в медицинской соцсети. Был на дежурстве, спать не хотелось ночью — взял, да и написал. Я ничего не выдумываю специально, просто описываю, что со мной случалось. Так что все, что вы там прочитаете, — это все со мной было.
Но поначалу своих рассказов доктор стеснялся. Только как-то раз показал жене: и она ахнула. Уговорила мужа публиковать их в фейсбуке — и Тришин приобрел широкую популярность в узких кругах. Рассказы его полны юмора, написаны сочным языком, а случаи в них описываются такие, что действительно, придумать такое невозможно.
И еще одна страсть Евгения Валерьевича — кулинария. Он, как сам признается, мастер широкого профиля — любит печь дрожжевые пироги, готовить мясо, супы хорошо получаются. Жене и дочке печет сырники и оладьи по выходным.
— Делаешь ведь для людей, и удовольствие от этого получаешь. Как и в профессии, — смущенно улыбается доктор. — Жена говорит, что ей повезло. Ну, значит, вкусно получается…
Конечно, я хочу еще расти, у меня есть еще силы и много идей. В конце концов, мне еще только 50 скоро будет...
«Я приехал сюда работать»
Казанские планы Тришина обширные. Он мечтает помочь организовать здесь пересадку легкого — даже несмотря на то, что эта операция очень сложная и сопряжена с многочисленными подводными камнями. Доктор считает, что развивать это направление обязательно нужно — ведь медицина не должна стоять на месте. А еще в Казани планируют организовать наконец свою собственную ординатуру по торакальной хирургии. Курировать это направление будет не Тришин, но обещает помочь, чем сможет — все-таки в Ярославле он курировал ординатуру по своей специальности и помог встать на ноги не одному выпуску таких редких специалистов — торакальных хирургов.
— Я приехал сюда работать, и хочу выполнить все, чего от меня ждут, — говорит Евгений Валерьевич. — Дальше загадывать не буду. Конечно, я хочу еще расти, у меня есть еще силы и много идей. В конце концов, мне еще только 50 скоро будет...