«Религиозному человеку следует держать баланс между лицемерным вольнодумством и фанатизмом»

Часть природы человека

Насилие не является порождением религиозного сознания, но является частью природы человека. До формирования права общественная жизнь представляет из себя войну всех против всех, где нет никаких этических законов и дозволено все. Так как нормальное существование в таких условиях невозможно, люди пришли к выводу, что им следует ограничить собственную природную свободу на насилие. Одним из обоснований этого ограничения стала воля Бога.

Современное право говорит нам, что насилие является исключительной прерогативой правительства. Великий немецкий социолог Макс Вебер определил государств, как «монополию на насилие», имеющую исключительное право применять к человеку физическое наказание. Однако большую часть своей истории человеческое общество существовало в безгосударственном состоянии. Большая часть исторических государств представляла из себя конгломераты племен, княжеств и полисов, далеких от современного, модернового государства.

В реальности таких «протогосударств», где монополии на насилие не было, общины устанавливали правовые нормы. Великие религии родились в этом правовом положении. Нормы исламского, иудейского права и древних христианских государств, кажущиеся современному человеку жестокими, имеют интересную особенность: для их реализации не нужно существование современной, сложной тюремной и судебной системы.

До европейского Просвещения религия и политика не были разделены, и религиозно мотивированное насилие считалось абсолютно легитимным. Так, политические устремления правителей часто имели религиозный повод. Например, желание отвоевания земель какого-то князя мотивировалось его отходом от истинной веры. С установлением же национальных государств, религии как политические акторы начали уступать идеологиям.

Идеологии, как национализм, коммунизм, фашизм и либерализм, имеют религиозные корни. Великий немецкий теоретик права Карл Шмитт замечательно показал в своей «Политической теологии», что современный правовой порядок восходит корнями к религиозным концептам. Философы Просвещения не скрывали этого, но сами мечтали об утверждении гражданской религии и гражданских культов, а первые строители модерновых государств вовсю заимствовали образы традиционных религий Востока и Запада. С первых лет своего существования новоутвержденные идеологии, политические религии эпохи Модерна, стали конкурировать с религией за утверждение таких этических принципов, на основе которых должно быть устроено общество.

Сами по себе этические принципы, вопросы «что должно?» логически не выводимы. Иными словами, логически неверно будет сказать «насилие плохо» из-за утверждения «человек, подвергшийся насилию, страдает». И религии, и идеологии призваны обосновать вне логической аргументации, почему общество должно выглядеть определенным образом, почему человек должен выйти из «естественного состояния» (Гоббс) — вседозволенности и войны всех против всех, чтобы, объединившись с другими людьми, основать общество, культуру и нравственность.

В конце XIX — начале XX века идеологии сместили религии из политической сферы. Мир поделили между собой три системы: либеральная, коммунистическая и фашистская, каждая претендовавшая на переустройство всего мира в соответствии с собственными ценностными ориентирами. Утверждение идеологии не привело к уничтожению насилия: наоборот, на руках секулярных систем самая кровавая война в истории человечества и следующие 50 лет холодного противостояния и угрозы ядерной зимы. Но, тем не менее, «освобождение» левых группировок, экспорты демократии и национальный интерес до сих пор считаются более обоснованными поводами для проявления насилия и политического участия, чем религиозные представления.

Потому большим шоком для «просвещенного» мира стала сначала Исламская революция в Иране 1979 года, а затем плеяда исламистских движений, прокатившаяся по всему миру. Рождению исламизма — то есть рассмотрения ислама, как политического актора — способствовало множество обстоятельств. Ключевым здесь является кризис на Ближнем Востоке, порожденный разочарованием населения в авторитарных светских режимах, с одной стороны, и слабостью новых государств, образованных разделением арабского мира колониальными империями Запада.

Та политическая форма, которую предлагает исламизм, имеет мало общего с тем, как было устроено исламское общество в Средневековье. Прежде всего, у мусульман не было современного бюрократического государства. Большая часть политических форм была конгломератом племенных объединений, собранных вокруг верховного лидера. Потому исламизм можно рассматривать как современную идеологию, которая стремится переосмыслить религиозные установки в государство бюрократического типа. Крайние исламисты-джихадисты выступают за создание тоталитарного религиозного государства, а более умеренные выступают за существование исламских партий внутри конкурентной борьбы демократии. Подобным образом отчасти выступают различные христианские политические группы на Западе. Обе модели имеют мало общего со средневековой политической реальностью.

Внешнее насилие: религия и пространство

Многие слышали про религиозные войны: самыми известными являются газаваты мусульман и священные войны христиан, менее известными — мильхемет мицва в иудаизме или отдельные олицетворения войн в виде конкретных богов и войны в их славу в языческих культах.

Мир премодерна не разграничивал религию и политику, но, что еще важно, он не разграничивал религию и пространство. Большая часть населения не относила себя к существующей верховной власти, о состоянии которой оно могло быть в неведении. Гораздо более важной была власть священная, восходящая от Бога и выраженная сакральностью Церкви или священных правовых установлений. Весь мир был поделен на пространственные религиозные вселенные, «хорошие» и «плохие» земли и языки.

Показательны в этом смысле записи русского путешественника Афанасия Никитина «Хождение за три моря», где автор, переходя на «нечистую», нехристианскую землю, даже молитвы начинает записывать на татарском, арабском и персидском языках, чтобы показать неблагость своего путешествия. На «неправославных» языках он также описывает разные непотребства, которые встречаются ему на дороге — например, проституцию.

Похожим образом часть дореволюционных консервативных ученых ислама у татар запрещали учить русский язык как язык немусульман. Они довольствовались образованием на старотатарском, арабском и персидском языках, живя в своей отдельной вселенной, несмотря на наличие соседей другой религии и другого менталитета. Несмотря на то, что их земли давно управлялись Российской империей, а жили они в губерниях, в их работах все еще прослеживалось, что живут они в «вилаяте Булгар», который является севером исламского мира.

В западной традиции пространственный мир христианства назывался Res Publica Christiana или Christendom, за пределами которого находился враждебный языческий мир, который предстояло цивилизовать. Похожим образом для мусульман мир был поделен на Дар уль-Ислам и Дар уль-Куфр — земли ислама и земли неверия. Несмотря на наличие множества государств внутри каждого порядка, сам порядок мыслился как единый и священный. Завоевание же территории для своего пространства мыслилось как открытие земли для священного порядка.

Такая интервенция не имеет никакого отношения к современному религиозному терроризму. Последний вооруженный газават был совершен мусульманами в XVII веке и закончился с поражением под Веной. С тех самых пор мусульмане почти исключительно теряли территории, не присоединяя к пространству дар уль-ислам новых земель.

Современные террористы не ставят целью захват земель, не приносят жертвы на алтарь богов. Чаще всего террористы руководствуются местью или попыткой привлечь к себе внимание и шантажировать демократические правительства, что напрямую к религии не имеет никакого отношения! Терроризм — это крайнее политическое средство, которое может быть использовано человеком с любыми взглядами.

Но исчезла ли священность войны сама по себе, как феномен? С этим я бы поспорил. Секуляризированное сознание лишь сместило акцент с религии на идеологии. Порядки стали определяться не освященностью правления Церковью Христовой или внедренностью норм исламского права на земле, но вхождением в коммунистический интернационал или в группу стран «первого мира», которым противостоит «несвобода», дикие и архаичные режимы. Если при президенте Трумане борьба с Другим в лице красной угрозы еще мыслилась как «сопротивление всех свободных людей советской агрессии», то Буш уже открыто провозгласил крестовые походы демократии.

Ведь речь не о религиозных и идеологических предпочтениях. Речь о природе политического, которая выводит разделение по линии «друг — враг». Союзы и противоборства, происходящие в мире по объективным обстоятельствам, неизбежно получают идеологическую окраску — как по линии религиозной веры, так и по линии классовых противостояний или борьбы за утверждение «национальных интересов».

Говоря о религиозных пространственных порядках сегодня, религиозные люди здесь разделяются на две позиции. Первые утверждают, что весь мир впал в греховное состояние, когда присутствует одна только «земля язычества», но никакой праведности вне малочисленных групп религиозных фундаменталистов не существует. Вторая группа, к которой, наверное, склоняется большинство верующих, говорит, что такое пространственное разделение в современном глобализированном мире просто не имеет смысла. Мусульмане, христиане и представители других религий сегодня представлены в любой стране.

Религия и внутреннее насилие

Одним из следствий пространственного мышления, при котором пространство собственной религии является отдельной вселенной, было представление о предательстве вероотступника. Большинство авраамических религий считали, что вероотступник заслуживает быть наказанным разными способами, вплоть до смерти. В реальности же все средневековье в обществе было огромное количество реальных вероотступников, вольнодумцев и философов. Наказывались скорее публичные призывы и формирование новых религий, которые угрожали сформированному пространственному положению. Религиозные деятели смягчали эту установку условиями и принципами. Например, в Исламе существует идея, что лучше считать вероотступника мусульманином, чем вывести из ислама мусульманина. В христианстве между святыми отцами шла большая полемика о необходимости наказания отступников и еретиков. Жесткую позицию в этом вопросе занимал, например, святой Иосиф Волоцкий, в то время как множество других святых считали, что убиение человека недопустимо в любом случае.

Подобную тенденцию можно проследить и в других мерах наказания. Например, известно, что за факт супружеской измены в Исламе действует ветхозаветное правило: смертная казнь. Почему-то считается, что это касается только женщин, но на самом деле религиозное право в этих вопросах не разделяет по половому признаку. И, с другой стороны, по шариату супружескую измену практически невозможно доказать. Так, для этого необходимо четыре свидетеля мужского пола, известные своей правдивостью, которые лично видели сам акт. В реальности это наказание было скорее сдерживающим и практически не реализовывалось на практике.

Религиозный фундаменталист, наверное, сильно разочаровался бы, окажись он в средневековых Аббасидском или Османском халифатах. Несмотря на верховенство религиозного закона, не существовало того пуританского общества, которое представляют себе в головах сторонники запрещенных группировок. Средневековые мусульмане разделяли частную и публичную жизнь, и, если публично посягать на установленный порядок было неприемлемо, то частная жизнь людей оставалась личной прерогативой отдельных лиц. В то же время те представления, которые сегодня кажутся ужасной ересью, были распространены повсеместно — современному человеку, знакомому с интернетом, гораздо проще стать религиозно грамотным, чем средневековому крестьянину, который, на самом деле, мог верить во что угодно.

Одним из вопросов ортодоксального религиозного права является то, что оно рассматривает конкретные уголовные нормы как часть божественных установлений, не подлежащих реформации. С другой стороны, человеческое общество претерпело множество изменений. Где грань между волей Бога и временным контекстом? Реагировать на изменения, переосмысливать право в соответствии с духом времени, чтобы оно работало, — это миссия настоящего юриста, вне зависимости от традиции, к которой он принадлежит.

С отступлением религии от публичного пространства и формированием концепта секуляризма религиозное право уступает светскому. Метаморфоза произошла и в вопросе наказания. Наверное, нет более известной работы, посвященной исследованию эволюции наказания, чем работа «Надзирать и наказывать» французского философа Мишеля Фуко. В ней он показывает, что эта эволюция происходила от наказания тела к наказанию души. Публичные порки, отрубание частей тела и казни, призванные быть назиданием для населения, переквалифицировались в сложные системы исправительных учреждений. Задача этих учреждений — вселение в осужденного чувства вины и страдания. От лишения тела право перешло к лишению свободы.

Одной из основных причин такого перехода была эффективность. Зачастую после очередной публичной казни, особенно несправедливой, население вставало на сторону убиенного и поднимало бунт. Современная уголовная система «прячет» процесс наказания от населения. Далее чувство вины, которое должен чувствовать осужденный в обществе, должно ограничить преступника от повторения злодеяния. С другой стороны, бичом общества стало формирование тюремной культуры, которая воспитывает в человеке уважение к нарушению закона.

Здоровый секуляризм

Здоровый секуляризм призван построить компромиссное общество, которое позволило бы жить в мире людям с разными убеждениями. Ведь само Государство есть компромисс между людьми, добровольно отказывающимися от насилия в пользу мирной и созидательной жизни. Но светские режимы часто сами приходят к формированию тоталитарной доктрины, которая подразумевает вторжение в частные убеждения людей и построению «правильного» общества.

Даже если не брать крайние формы запрета религий как таковых в коммунистической Албании и расстрелы священнослужителей в Советском Союзе, можно привести примеры и из современного общества. К этому относится отношение либералов к мусульманкам, носящим хиджаб. Либералы считают неприемлемым, если платок является требованием семьи, которое девочка усваивает от собственной матери. Он может быть только свободным выбором, что бы это ни значило. Ведь для мусульманки платок является частью исламской религии, которая, в свою очередь, укоренена в ее сущностной принадлежности — той, кем она родилась или стала, приняв всю ту моральную доктрину, которую утверждает религия. Сам выбор хиджаба предполагает некоторый метавыбор, выбор самого выбора, который, на самом деле, может быть только отрицательным, соответствующим сформированной культуре выбора. Как это замечательно выразил словенский философ Славой Жижек: «Лишь та женщина, которая выбирает не носить хиджаб, действительно выбирает выбор. Вот почему в наших светских либеральных демократиях люди, придерживающиеся глубоких религиозных убеждений, находятся в подчиненном положении: их веру «терпят», пока она является их личным выбором, но, если они пытаются представить ее публично как то, чем она для них является — выражением сущностной принадлежности, их обвиняют в «фундаментализме»». Отсюда — запреты на платки в школе и публичных учреждениях, распространенные в некоторых странах Европы.

Баланс можно найти только в том случае, если и религиозные, и далекие от религии люди будут уважать границы друг друга.

Заключение

Безусловно, религия не ограничивается уголовным правом и войной. Прежде всего это средство связи человека и Бога. В этом смысле, как мне кажется, религия не перестанет быть актуальной никогда, даже если она будет принимать другие формы или формировать светские культы — вопросы, которые задает религия, укоренены в человеческой природе. Религии возводят природу собственной этики к Богу, в то время как любые идеологии носят слишком человеческий характер. Потому я предпочитаю быть человеком религиозным, с любовью относящимся к древним традициям.

С другой стороны, у любого установления есть свой контекст, и невозможно реализовать нечто из другой эпохи и других исторических условий — в современности. Религиозному человеку здесь следует держать некоторый баланс между лицемерным вольнодумством, рассматривающим религию не как этическую систему, а лишь как культурный контекст, который может быть наложен на любую идеологию — и фанатизмом, не обращающим внимание на реальность и те изменения, которые произошли в обществе. Светскому же человеку не лишним будет изучить природу светских институтов и идеологий, чтобы понять, что насилие под любыми лозунгами часто несет природу борьбы отдельных лиц за власть и ресурсы. И зачастую эти лозунги носят не религиозный, а вполне «светский» характер.