«После терактов в Париже французы кардинально изменили отношение к Путину»

— Какая сейчас обстановка на улицах Парижа, что изменилось?

— Париж опустел, туристов очень мало. Обычно в вечерние часы очень много туристов, особенно в латинском квартале. Сейчас же на Елисейских полях, где стоят коммерческие домики на Новый год и раньше было столько народу, мы вчера проезжали и видели всего с десяток или пару десятков человек. Но полиции на улицах не видно, они как-то скрытно работают… но если машина остановилась – она подъезжает. Внешне все очень спокойно, но люди напряжены, атмосфера накалена и все беспокоятся. Но это спрятано внутри, а внешне вроде все нормально.

Сейчас шок и все ждут, не дай Бог, где-то еще что-то взорвется. У меня приятель-фотограф рассказывал, как все это происходило: на следующий день на площади Бастилии лопнула лампа, взрыв небольшой. Представляете, какая была паника? Снесло всех, один шум. Сейчас сложно проанализировать что-то, нужно время.

— А общественные места, торговые центры местные жители тоже стали меньше посещать?

— Массово люди стараются сидеть дома, в основном шопинги и магазины все пустые. У людей, естественно, шок.

На работе вроде все нормально, но атмосфера напряженная. Я из России в нашем коллективе один. И когда у нас «Боинг» упал, они сочувствовали, но понимали, что это не у них, и риторика и даже отношение к Путину сейчас поменялось моментально. Я уже слышу: «Правильно, надо бомбить», вместо осуждения бомбардировок отдельных районов.

Внешне все очень спокойно, но люди напряжены, атмосфера накалена и все беспокоятся.

— Люди стали понимать оправданность жестких мер?

— Они меньше говорят о том, оппозиция или не оппозиция… Грубо говоря, бомбить всех надо. И они поняли это, когда беда пришла непосредственно к нам. Но есть у них какое-то опасение, боязнь Путина, с недоверием относятся. Я им часто пытаюсь объяснить, ведь у меня есть возможность читать и русскую, и французскую прессу. И та, и другая иногда преувеличивает. Но сейчас понимание пришло совершенно другое.

Но конечно, это трагедия. К счастью, меня она не затронула, но моя дочь должна была быть в этом театре. Я чуть в ту мясорубку не попал, у меня в том квартале была съемка. Я выехал, потом проехал мимо него за полчаса до начала.

— То, что вы сказали про восприятие Путина – это первая реакция на страх или общество может захотеть видеть кого-то столь же волевого у власти?

На бытовом уровне они очень хорошо к России относятся, они интересуются, спрашивают. Но как только речь заходит про политику… Вот когда была ситуация с Крымом, на меня первый удар был: «Вот, вы захватили Крым». Я им говорю, что это был выбор крымчан, но они не верят в это, потому что были военные и автоматы. Я спрашиваю: «Вас не удивляет, что ни одного выстрела при этом не было?». Нет – стена. А сейчас в один день все поменялось и я не знаю, страх это или что-то другое.

Конечно, французы немного сожалеют, что президент должен быть более решительный. Он 5 тысяч полицейских сейчас призвал, рейтинг немножко поднялся. Но они бы хотели, чтобы президент был как Путин, например, они уважают его, хоть и не согласны с политикой.

Отношение к Путину поменялось моментально. Я уже слышу: «Правильно, надо бомбить», вместо осуждения бомбардировок отдельных районов.

— Если говорить об отношении к приезжим, не ухудшилось ли оно?

— Франция зарабатывает на туризме большие деньги и к туристам отношение не изменилось. Но изменилось отношение, например, к женщинам в хиджабе, их это уже раздражает. Раньше они были толерантнее. И если даже существует закон, что хиджаб запрещено носить на учебу, а они носят – ну ладно, у них была утопическая толерантность. В каком-то районе мусульмане попросили отдельный бассейн сделать для женщин – ладно. Они ведь еще организованные, если что-то не так – выходят на улицу в своих кварталах и начинают крушить все. С другой стороны, у меня по работе есть знакомые арабы и они – хорошие и приличные люди, тоже осуждают то, что произошло. И они очень боятся, когда всех «под одну гребенку». Потому что в воздухе чувствуется в правительстве решительность сделать что-то.

Плюс они (французы – прим. ред.) все-таки немного расстроились, что как-то и НАТО должно было как-то помочь, а никто ничего, Америка ничего не предложила и Франция осталась как будто одна. Ну разве что Россия… Из-за этого Олланд, наверное, и поехал туда.

— А какой именно помощи ждали во Франции?

— Ну они в кулуарах обсуждают, что кто-то что-то знал. Получается, Франция осталась одна. Возникают вопросы, а что сделала Америка, кроме деклараций? Ну это, конечно, на бытовом уровне. Они даже не могли предположить, несмотря на расстрел журналистов в январе месяце, что кто-то вот так может прийти в центр Парижа. А представляете, что было бы, если бы они прошли на стадион? Это стотысячный комплекс.

Поэтому, сейчас все – как на пороховой бочке, чуть что — и сразу вспышка. Даже какая-то авария вызывает сразу много звонков, опасений и страхов.

Франция зарабатывает на туризме большие деньги и к туристам отношение не изменилось.

— Среди ваших знакомых были ли разговоры или мысли уехать жить куда-то еще, возможно в другую страну?

— Приятели хотели приехать на Новый год, но отказались. Вообще отказались ехать в Европу. В Германии приятели тоже сидят в таком же положении, все ждут, что что-то еще может произойти. Безопасных мест нет. У всех вся полиция поставлена на уши. Потому во Франции сейчас каждый день идут рейды, они только начали еще раскручивать это.

Но меня потрясло то, что 129 человек погибло, а нет никаких деталей в прессе. Хотя в Интернете выскакивает, как мама и бабушка закрыли своими телами малыша, у кого-то — друг. А когда упал «Боинг» из Петербурга, было очень много деталей про тех, кто не поехал и остался, и все это смотреть было очень больно. А французы решили это не описывать, количество погибших слишком велико.

Использованы фото facebook.com/anatoli.gloukhov, omg.md, novosti-n.org