Казанская узница концлагеря Дахау: «Обо всем рассказывать не буду, вы спать не сможете»

«От голода умирать легче всего: просто хочется, чтобы тебя никто не трогал»

Родилась Вера Алексеевна Мигунова 28 февраля 1932 года в Казани, фактически «на чемоданах», в дни, когда ее родители, мама Надежда Григорьевна и отец Алексей Степанович, перебирались из Ленинграда в Сибирь — главу семейства как опытного мастера тогда направили на одну из судостроительных баз. К началу войны они уже успели вернуться в город Шлиссельбург Ленинградской области в 50 километрах от центра, где Алексей Степанович трудился на судоремонтном заводе.

— Город Шлиссельбург стоит на месте, где из Ладожского озера вытекает Нева. Как раз на ее берегу судоремонтный завод. И все наши мужички работали на этом заводе, их домой почти не отпускали, потому что постоянно приходили разбомбленные корабли, которые надо было чинить. А потом у них всю команду — раз и куда-то погнали…

Всего через пару недель после объявления о начале войны семью разлучили: отец попал под эвакуацию, завод вывозили в поселок Кузино под Великий Устюг, а беременная Надежда Григорьевна с 9-летней Верой остались в городе совсем одни. Эвакуироваться вовремя они не успели — на свет появился Славик. После «выписки» из роддома уже втроем они забаррикадировались в квартире, пока к матери не вернулись силы, а затем, когда немцы начали прочесывать округу, вместе с двумя соседскими семьями укрылись в старой кочегарке под школой.

— Перед тем, как уйти, папа успел нам вырыть лошадь. Раньше, когда было жарко, убитую лошадь, чтобы не разлагалась, закапывали в землю. Папа откопал нам такую лошадь, мы ее засолили в бочку, на сколько ее хватило — столько мы и протянули в этой кочегарке. Где-то четыре с половиной месяца. А потом легли умирать. От голода умирать легче всего: просто хочется, чтобы тебя никто не трогал, не беспокоил, не мешал. Кочегарка была глубоко, и, как помню, в один день, мы еле-еле услышали сверху: «Есть тут кто живой?».

Зиму 41-го Вера Алексеевна помнит отрывками. Их с братом погрузили в телегу и довезли до какой-то деревни неподалеку. Мать с остальными взрослыми гнали пешком. Вскоре умер Славик. Надежде Григорьевне удалось выменять остатки ценностей из домашнего сундука на наспех сколоченные сани и сбежать вместе с дочерью: «помню, что шли лесом, по дороге, а в такой мороз, ужас…».

«Долго можно рассказывать, но я не буду, вы спать не сможете»

Уйти от Ленинграда они смогли лишь на 53 километра. На железнодорожной станции Тосно маленькую Веру с мамой поймали немцы. Там же их вместе с другими узниками погрузили в «скотские, телячьи» вагоны — холодные, наспех заколоченные «коробки» с деревянными нарами, и повезли. Куда и зачем — точно никто не знал. Состав следовал в Европу, узников везли «по этапу». Шли недели, месяцы, голодных и практически раздетых изнемогающих людей перегоняли из одного перевалочного пункта в другой, менялись названия лагерей: «Шяуляй» (Литва), «Торма» (Эстония), последней «станцией» была Рига.

В рижском порту колонну пленных погрузили на борт судна — до Данцига. Там проходила «сортировка»: узников «били» на группы — по расе, возрасту, здоровью. Странно, но их с мамой фашисты не разлучили, пожимает плечами Вера Алексеевна. Пешком их с другими пленными гнали почти до самого Мюнхена.

— Вместе с конвоирами были всегда овчарки, вот это самая страшная штука. Видно было, что их натаскивали на людях. Если кто-то делал хоть шаг в сторону, собака сразу же набрасывалась и вырывала куски мяса. И лечить это было очень трудно, это я уже потом узнала...

О времени, проведенном в лагерях, Вера Алексеевна отзывается только как о «движении к смерти» без надежд. Сначала 10-летнюю девочку и ее маму заключили в Дахау — первый концлагерь гитлеровской Германии, открытый еще в 1933-м. Через Дахау прошли больше 250 тысяч людей. За все время, как говорят, из Дахау не сбежал ни один человек: лагерь был окружен рвом с водой и рядами колючей проволоки под напряжением, а единственной дорогой внутрь служил мост через ров.

— До сих пор, как только нужна сложная или дорогостоящая операция, говорят: «Летите в Германию». Уж какой там опыт приобрели эти каннибалы в белых халатах, больше нигде никто не мог… Долго можно рассказывать, но обо всем я не буду, вы спать не сможете. Хватит того, что я не могу. Я не умею спать, — повторяет Вера Алексеевна. — Вторая степень инвалидности на всю жизнь, розовая справка. И мои раны не заживут никогда.

«Гитлер-то все-таки издевался над нами руками наших людей»

«Эталонный» по меркам фюрера концлагерь Дахау известен как место, где были разработаны многие виды пыток и проведены тысячи опытов на живых людях, в том числе детях.

Точно было установлено, что помимо каждодневных тяжелых работ на самых вредных производствах, осушении болот, каменоломнях, узники Дахау много лет выполняли роль подопытных. Заключенных заражали малярией и туберкулезом, испытывая вакцины и псевдонаучные методы лечения, травили ядами, помещали в барокамеры, изучая влияние на организм перепады давления, заставляли пить морскую воду, тестируя способы «превращения» ее в питьевую.

По прибытии в Дахау всю колонну раздели, одежду погрузили в повозки и отправили «на дезинфекцию». Потом была стрижка, «стригли как овец», рассказывает Вера Алексеевна. Весь персонал в лагере состоял из русских, они брали на себя всю грязную работу: «Гитлер-то все-таки издевался над нами руками наших людей. Сидели эти люди, смеялись над нами».

— Погнали в «баню» навстречу идут мужланы в халатах мышиного цвета. Я видела, как они жадными глазами обшаривают женские тела. Бедные женщины не знали, что им прятать. Эта баня была очень странная, там был очень скользкий и сильно покатый пол — мы хватались друг за дружку, чтобы не упасть. Потом уже нам сказали, когда им нужно было избавиться от всей партии, этот пол мог опускаться. Они там развлекались, как в театре, глядя на нас — то пустят кипяток, то холодную воду…

— У женщин всех детей отняли, и нас поселили в отдельный барак. На нас испытывали отравляющие вещества. В этой комнате, куда нас сгоняли, стояли огромные ведра, нам нужно было тряпки мочить и закрывать лицо — пытаться спастись, — объясняет она. — А что может сделать малыш? На весь детский барак были только две мамы и таких девчонок, как я, взрослых, — штук шесть. Но мы же не могли всем успеть помочь, и себя надо было защищать. Абсолютно все малыши полегли. В следующий лагерь нас погнали уже повзрослевшими.

«Я единственная в бараке знала язык — еще в Дахау на соседних нарах была учительница немецкого»

Зимой 1944 года, когда Вере уже исполнилось 12, их с мамой перегнали в другой немецкий концлагерь, Блатенринг. Условия содержания здесь были такими же суровыми, но, в отличие от Дахау, медицинских опытов над людьми в Блатенринге не проводилось. В дни праздников немцы даже кидали заключенным «с барского стола» кусочки хлеба, рассказывает Вера Алексеевна. Под конец войны они с Надеждой Григорьевной оказались в трудовом лагере Фрайнман в Мюнхене. Каждый день эсэсовцы «продавали» труд заключенных на местные производства, совсем ослабевших рабов заменяли на свежеприбывших.

— В последнем лагере тоже была проволока вокруг, но не было тока. Был там такой вагончик у забора, он колесами уже в землю врос. За ним мы сделали подкоп под ограждением, накрывали его сеном. И я убегала в город — выпрашивала еду у немок. Они очень удивлялись, но давали — у них нищих не было. Я единственная в бараке знала хоть чуть-чуть немецкий язык — еще в Дахау на соседних нарах с нами была учительница немецкого, она меня немного подучила — звуки, фразы…, — вспоминает Вера Алексеевна. — К концу войны я уже могла говорить. Тогда это очень пригодилось.

Осталась в памяти у нее и реакция мюнхенских мальчишек на истощавшую русскую девочку, перебежками пробирающуюся сквозь город в поисках «благотворителей». «Schwein! Schwein!», — шипели они, едва заподозрив «грязную кровь». «Удивительно, как продуктивно Гитлер воспитывал свою молодежь, с самых малых лет дети знали, как себя надо вести с нами», — рассуждает она.

— Во всех трех лагерях нас иногда кормили одной и той же баландой — из капусты кольраби. Везде из одинаковой штампованной посуды, глубокие такие тарелки серые с белыми крапинками, видимо, где-то в Германии была фабрика, где все это выпускали. Как выжили только, не пойму.

«Сколько мучений и гонений мы пережили потом на Родине! Страшно сказать»

В конце апреля 1945 года американские войска заняли Мюнхен. Почти через 4 года после той роковой встречи с немцами на станции Тосно Надежда Григорьевна с уже 13-летней дочерью Верой были освобождены из концлагеря. Правда, еще несколько недель бывших пленниц вместе с другими советскими узниками американцы продержали взаперти, как бы сейчас сказали — в карантине, уточняет она. Причин она не знает до сих пор.

— В конце концов все-таки нас отправили: погрузили на машины с высокими бортами и довезли до Бреслау (сейчас — Вроцлав, город на западе Польши), где стояла советская армия. Тут мы проходили строгую комиссию и получали документы к месту следования — мы написали Казань, родину родителей, где у нас были родственники. Мы не могли поверить, что все это закончилось. А оно и не до конца закончилось. Сколько мучений и гонений мы пережили потом на Родине! Страшно сказать. Сталин как считал: «Если ты был у врага, ты набрался его духа».

«Родители запрещали детям рассказывать о лагерях, нас ведь считали врагами народа»

Добравшись до Казани, родственников здесь они не нашли. Оказалось, что сразу же после войны те уехали в Ленинград, как раз на их поиски. Через полгода регулярных явок на «Черное озеро» Надежда Григорьевна с Верой все же получили разрешение на переезд к семье. Школу она окончила уже в Ленинграде, в 1952 году.

— Все время родители запрещали нам, детям, рассказывать хоть что-нибудь о лагерях, держали все в тайне, насколько могли. Нас ведь считали врагами народа, например, не давали возможность где-либо учиться, — рассказывает Вера Алексеевна.

— Я в университет пробралась случайно, вроде как по обману, хотя никого не обманывала. Там же надо автобиографию писать, когда поступаешь… Я написала, что мы приехали в Ленинград из Казани, а немцев вообще не упомянула. В Казани их не было, это меня и спасло. Из моего класса мальчишка Михаил Ионов тоже поступал со мной. Он был только в оккупации, он нигде за границей не был. Его документы сразу вытащили и сказали: «Иди в училище». Даже тех, кто был на оккупированной территории, отправляли в профтехучилище, а таких, как я, тем более.

В Ленинграде Вера Алексеевна окончила иняз, освоив профессию преподавателя английского языка, застав и открытие первой ветки метро, и многочисленные визиты иностранных делегаций, на которые молоденьких студенток приглашали в качестве переводчиц.

— В то время часто приезжали французы в Ленинград. У нас девчонки с французского факультета ходили с ними переводчиками. От них впервые мы услышали, что Ленинград — город красных абажуров, некрасивых мужчин и плохо одетых женщин, — смеется собеседница «Реального времени». — А про абажуры-то — правда: только не красные, а оранжевые были почти в каждом окошке. В этот же год приходили в самый-самый первый раз корабли из Англии с визитом дружбы. Интересное все-таки было время.

Защитилась она на «отлично» и даже получила местный «вызов», но решила в Ленинграде не оставаться, «там очень гнилой климат», объясняет Вера Алексеевна. Вместо этого, получив направление и хорошие подъемные, она отправилась в Приморский край, правда там для выпускницы работы не нашлось.

Зато нашлись полезные знакомства — один из управленцев местного треста предложил ей вести курсы для «визированных официантов» во Владивостоке, обучать языку будущих сотрудников судов, отбывающих за границу. Работа и сам город молодому педагогу очень нравились. Во Владивостоке Вера Алексеевна вышла замуж — за военного, Льва Владимировича Кузьмина, с которым долгие годы прожила в счастливом браке. Там же у молодоженов родился сын.

— Климат во Владивостоке моему сыночку не подходил, а военным перевестись было огромной проблемой, я звонила, просила… Мужа в 1962-м все-таки перевели в Казань. В Казанском кремле, с левой стороны, где сейчас музеи, это все были казармы. А квартиру нам дали прямо там — как в кремль входишь, два дома справа стоят, там и жили. Все экскурсии всегда начинались с нашего дома, рассказывает Вера Алексеевна.

— Приехала и пошла в ГорОНО, знаете, что было? 340 человек на место, учителя сидели и ждали работу. А мне сразу дали 18-ю школу, английскую. Нравилось мне там, очень. В этой школе язык по программе начинали учить со второго класса. У меня сразу ребятишки пошли говорить. На уроках мы пели, на переменках играли в «кошки-мышки». И все это на английском языке. Дети уже все мне родными стали, я думала, я их выпущу, поступят в институт… Но получился у нас конфликт: завуч отнял у меня моих детей и дал мне чужих. Я обиделась и ушла. А как раз объявили конкурс в КАИ, я и ушла. Так жалко было, я раскаиваюсь, что ушла — не могу без детей все равно.

«Будьте осторожны, когда пойдете на пенсию. Я не шучу…»

Вплоть до самого выхода на пенсию, в 1984-м, Вера Алексеевна преподавала языки в Казанском авиационном институте. А после — занялась, как сейчас принято говорить, социальным волонтерством. Она организовала народный русский хор ветеранов «Волжанка», который до сих пор работает в стенах ДК «Сайдаш» под руководством Эльвиры Николаевны Крупиной, вместе с единомышленниками много лет регулярно объезжала детские дома по всему Татарстану, передавала детям подарки от меценатов, справляясь о самых насущных вопросах.

— Очень помогал мне в то время Олег Прохоренко, директор ларечков «Августина». Он знает, где я живу, привозил мне ящиками печенье — в детдоме же нельзя дать что-то кому-то одному, конфетку, например. Там надо или всем, или никому, иначе будут слезы. Всегда надо было закупать много. В городском исполкоме я закупала пирожные «Корзиночка» они и вкусные, упаковывались хорошо, чтобы я не раздавила. Мы объехали всю республику почти…

Сейчас Вера Алексеевна — счастливая прабабушка, всего у нее шесть внуков и восемь правнуков. Помогать есть кому, говорит собеседница «Реального времени».

— Мне в квартире ремонт предлагали, я отказалась. Мне и так все нравится. Мне недавно плиту поставили новую, красивую, поменяли все счетчики. Я очень благодарна моей конторе (УК). Я еще, когда ездила в детдома, мне эта наша контора помогала, иногда кое-какую денежку даже давали. Так что не жалуюсь, — подчеркивает она.

Правда, и здесь без «но» не обходится.

— У меня пенсия была очень хорошая, чуть ли не 30 тысяч. Я часто ездила по детдомам, за что Путин меня наградил медалью «Патриот России». И что вы думаете — получаю справку, могу даже наизусть процитировать: «Ваш трудовой стаж был завышен. Ваша пенсия составляет 11 482 рубля 43 копейки». Пребывание в концлагере посчитали работой в войсковых частях! Мне говорят: «Надо Путину послать эту справку». Но не буду я, до него и не дойдет. Но скажите, в 9 лет работает кто-нибудь? А я уже работала, по их мнению, так? Будьте осторожны, когда пойдете на пенсию. Я не шучу…