Валерия Касамара: «У «поколения Путина» зачастую жива парадигма — я никому ничего не должен»

«У нового поколения абсолютно нет установки: если ты получаешь, то должен дать взамен»

— Валерия Александровна, вы часто выступаете с докладом, который называется «Поколение Путина». Кого вы так называете?

— Первое, что я говорю, когда начинаю выступать на эту тему, это как раз то, что не я их так назвала. Этот термин был взят из опроса молодых людей, в котором они себя так сами называют, а из песни слов не выкинешь, поэтому я использовала эту фразу в названии. «Поколение Путина» — это, как правило, ребята, нынешние студенты, которым сейчас 21—22 года и младше. Называют они себя так по одной простой причине: понимая, что их рождение, взросление выпало на политическую эпоху, когда Владимир Путин был либо президентом, либо председателем правительства. Поэтому это название в моей теме не несет никаких коннотаций — ни позитивных, ни негативных. Это некая констатация факта.

Но именно такое их самообозначение подтолкнуло меня к дальнейшим научным поискам. Получается, что здесь можно говорить не просто о каком-то поколении, а о поколении политическом, поскольку оно оформлено определенным политическим лидером. Мы находимся в поиске. Говорит ли сейчас о себе немецкая молодежь, как о поколении Ангелы Меркель? И можно ли найти в Великобритании поколение Маргарет Тэтчер? Так что здесь спасибо им за идею.

— А действительно, говорит ли? Я, признаюсь, не слышала…

— Я не слышала, но ищу. Сейчас, начав с «поколения Путина», переходим вообще к изучению самого феномена. Потому что, когда мы говорим про политическое поколение, лично мне как исследователю, конечно, интересно обратить внимание на их критические ценности и их политическое поведение: чем они отличаются, чем руководствуются при том или ином политическом решении, прежде всего это выборы, политическая активность, их позиционирование. Здесь интересно обратить внимание на разницу поколений «отцы и дети». Я не углубляюсь в поколенческую теорию и не делю на поколения X и Y, но четко смотрю, что у нас есть молодежь, которая выходит на рынок труда и студенческая молодежь, а есть поколение их родителей, которое по возрасту совпадает с поколением их работодателей. И это совершенно разные поколения, которые формировались в новых политических условиях, поэтому это хороший предмет изучения.

Это поколение, живущее в очень широкой вариативности, причем с рождения: они все время могут все выбирать — они живут с пониманием, что могут выбрать и отказаться от этого выбора, могут позволить себе сделать выбор тогда, когда они этого хотят

— Как бы вы охарактеризовали политические представления российской молодежи?

— Первое и самое принципиальное отличие этих молодых людей в том, что они — потребители в самом широком смысле этого слова. Они так же, как родители, хотят социальных гарантий, хотят мощного патерналистского государства, которое обеспечивало бы их гарантиями. Но есть большое отличие от родителей. У родителей тоже был большой запрос на заботу, опеку и патернализм, но родители понимали, что за это надо платить и готовы были это делать. У нового же поколения есть очень мощный запрос на то, что «им надо», но абсолютно нет установки на то, что это всегда партнерство и всегда взаимообмен: если ты что-то от кого-то получаешь, то ты кому-то чего-то должен дать взамен. У «поколения Путина» зачастую жива другая парадигма: я никому ничего не должен. Нет понимания, что от тебя тоже потребуется очень многое.

— Как этот феномен можно объяснить?

— Это поколение, живущее в очень широкой вариативности, причем с рождения: они все время могут все выбирать — они живут с пониманием, что могут выбрать и отказаться от этого выбора, могут позволить себе сделать выбор тогда, когда они этого хотят, потому что они не вписаны в какие-либо рамки «жесткого планирования».

Поколение их родителей жило в такой парадигме, когда было понятно, что существует определенная последовательность твоих действий, которая точно приведет тебя к нужному результату: детский сад, школа, высшее учебное заведение, работа-работа-работа, пенсия, все — воспитываем внуков. И любой человек, который сходил с этой дистанции, воспринимался как социальное отклонение. То есть если после школы ты не поступил учиться, с тобой что-то не так. Если ты после окончания учебного заведения вдруг оказался на улице, с тобой что-то не так, ты не вписываешься в течение жизни.

Сейчас у тебя «энное» количество вариантов того, как ты можешь жить и в какой момент жизни ты можешь передумать. И это определяет их отношение к жизни, личность. Вариативность распространяется на все. Они привыкли не только выбирать, но и индивидуализировать, подстраивать под себя. Поэтому и в политике они хотят выбирать и иметь право выбора, хотят свободы. У них совершенно другое ощущение себя в этом мире. Это факт, что жизнь стала для них свободнее в целом, они могут себе позволить многое обсуждать, эта «свобода» переносится на многие другие сферы жизни.

Говорить о том, что у нас высоки протестные настроения, у меня нет никаких оснований, потому что, по результатам наших исследований, большая часть молодежи аполитична

Мы четко видим, что нельзя делать человека свободным только в отношении рынка, он сразу же начинает распространять это в отношениях с государством, по отношению к политике. Они хотят выбирать, и когда видят, что у них нет возможности выбирать в отношении политики, это их сильно раздражает. Эта раздражительность сразу выплескивается наружу. Здесь я бы еще добавила, что у них обостренное чувство справедливости, и социальной справедливости в том числе. И здесь их можно назвать не только «поколением Путина», но и «поколением Uber».

«В основе московских волнений — глубокое чувство нарушенной справедливости»

— Недавно с управляющим директором ФОМ говорили об уровне протестных настроений россиян. Она настаивала, что молодежь сейчас менее политизирована. Мне кажется, недавние протесты в Москве доказывают обратное. Так насколько политически активна сейчас молодежь, есть ли у нее желание выбирать на политической арене?

— Я бы сказала, что протестная активность — это феномен крупных городов. На сегодняшний день это Москва, Санкт-Петербург и Екатеринбург. Говорить о том, что у нас высоки протестные настроения, у меня нет никаких оснований, потому что, по результатам наших исследований, большая часть молодежи аполитична. Когда мы говорим о «феномене мегаполиса», да, мы здесь видели протестную молодежь, которая съехалась сюда со всей страны. Потому что московские студенты и студенты Санкт-Петербурга — это молодежь со всей страны. И они показывают свое недовольство.

Но, опять же, я бы сказала, что большая часть этого недовольства не политически наполнена. В основе московских волнений — глубокое чувство нарушенной справедливости. Чувство того, что у них отобрали возможность что-то выбирать, и спровоцировало многих молодых людей летом оказаться на улице. Многие из них никогда раньше не выходили, и выход на проспект Сахарова стал первым.

Очень многие действительно не хотят лезть в политику, потому что политика кажется им слишком сложной, политика обязывает принимать решения и брать на себя ответственность. В этом плане они скорее не против на кого-то положиться. Среди них не так много людей с по-настоящему активной жизненной позицией, готовых выйти из зоны своего личного комфорта, условно говоря, вести за собой.

Есть разное волонтерство: можно бабушке в доме престарелых помогать, а есть волонтерство на каких-то крутых мероприятиях, где ребята понимают, что это то, чего им хотелось бы в их 20 лет

В этом плане волонтерство подходит для большей аудитории, поскольку удовлетворяет сразу несколько внутренних запросов. И первый их запрос: делать добро. Им действительно хочется сделать мир вокруг себя лучше, быть нужными и востребованными. А эти чувства волонтерство очень хорошо поддерживает. Ты понимаешь, что ты «в тусовке», в струе, ты не одинок, есть возможность выйти в офлайн и пообщаться с живыми людьми. И это какая-то движуха. Есть разное волонтерство: можно бабушке в доме престарелых помогать, а есть волонтерство на каких-то крутых мероприятиях, где ребята понимают, что это то, чего им хотелось бы в их 20 лет.

Поэтому я согласна, что здесь волонтерство ближе, помогает им найти единомышленников. Политика в этом деле, наоборот, направлена не на объединение, а на разъединение. В целом, что касается молодежи, нельзя говорить, что это феномен всей страны и вся страна бурлит, и все пошли на революцию.

«Чем дальше мы отходим от советского времени, тем меньше в понятии патриотизм остается милитаризма»

— Вы говорили о том, что на теме миграции молодежи за рубеж, «утечки мозгов», многие пытаются спекулировать. Но цифры, насколько я понимаю, подтверждают популярность идеи покинуть Россию: по данным ВЦИОМ, в конце 80-х об отъезде мечтали 23 процента молодых людей, сейчас — порядка 44 процентов. В чем спекуляции и как, на ваш взгляд, в реальности обстоят дела?

— Надо сказать о том, что 44 процента — это те, кто хочет поехать посмотреть, поучиться и вернуться. То есть 44 процента, в принципе, воспринимают мир как открытую систему, а потому им интересно получить этот опыт, это не желающие уехать. Потом, сравнение с Советским Союзом здесь абсолютно некорректно, потому что Советский Союз — закрытая страна, в которой количество побывавших за границей можно было пересчитать по пальцам. Сейчас мы понимаем, что у нас с вами совсем другие возможности. И открытые границы — это то, на что у молодежи есть запрос.

Хочу добавить, я об этом не говорила, но эта часть у нас есть в исследовании: когда молодые люди говорили о том, что хотели бы уехать, мы их спрашивали о том, есть ли у них загранпаспорт. И у многих молодых людей, сказавших, что хотели бы уехать, нет даже загранпаспорта. То есть это из ряда: «Я хочу на Луну, на Марс». А ты для этого что-то сделал? Для меня это показательно.

Когда в Россию приехали два миллиона иностранцев, и мы показали себя как радушные хозяева, и люди уезжая увозили совершенно другой образ нашей страны, нам это оказалось очень по душе

Когда молодой человек говорит, что хочет уехать, у него в этом возрасте есть несколько возможностей. Он поступает учиться в зарубежный вуз, и он для этого что-то сделал — сдал экзамен, например, оформил загранпаспорт, подал свои документы, оформил портфолио. И таких молодых людей не сказать что у нас много в стране. Поэтому для меня заявления о том, что все хотят уехать, пока ничем не подкреплены.

В реальности мы понимаем, что у нас достаточно высокая внутренняя миграция: происходит отток из сел, из малых городов в большие, из больших городов — в мегаполисы. И думать сейчас надо о тех мерах, которые могли бы привлечь молодежь, показать ее востребованность на малой родине.

— Что современные молодые люди понимают под патриотизмом и насколько они патриотичны?

— Здесь интересно смотреть за ответами на вопросы: считаете ли вы себя патриотом? Второе, очень интересно смотреть, как меняется наполнение понятия «патриотизм». Мы сейчас четко видим, что, чем дальше мы отходим от советского времени, тем меньше в понятии патриотизм остается милитаризма. От милитаризма он становится все более приближенным к мягкой силе. Там становится больше любви, пацифизма. И играть здесь надо именно на этих чувствах: «хочу сделать мир вокруг себя лучше», «хочу развивать, улучшать».

Здесь очень показательным оказался чемпионат мира по футболу. И когда в Россию приехали два миллиона иностранцев, и мы показали себя как радушные хозяева, и люди уезжая увозили совершенно другой образ нашей страны, нам это оказалось очень по душе. Эмоция открытости, готовности показывать свою страну, оказалась очень характерной. Многим после чемпионата захотелось повторить. Закрепилась мысль: «Приезжайте, мы будем рады вас видеть, и принимайте нас так же радушно».

Все это означает, что у нас недоиспользована мягкая сила. А во всем, что касается мягкой силы, у нас как у государства потенциал гигантский, но мы не знаем, как это использовать. А у молодежи как раз есть запрос на культурные индустрии, экологию. Пока родители зарабатывали деньги, позволяя им жить так, как они живут, они выросли другими. Они не готовы тратить жизнь на зарабатывание денег, машин, дач. Они скорее поедут в какой-нибудь заповедник думать о том, как сохранить природу. Эти тектонические сдвиги мы только-только начинаем ощущать, но которые во многом перестроят экономику как раз в сторону мягкой силы.

Если раньше молодой человек не шел в армию, он — враг народа. А сейчас для них это не является главным критерием, определением патриотизма. Вот если ты взятки берешь, это да, для них это значимо. А, если ты в армию не пошел, значит, у тебя убеждения такие

«Они считают, что патриот должен знать историю своей страны, но сами-то ее не знают»

— Вы характеризуете сегодняшнюю молодежь как поколение «новых пацифистов», говоря о нежелании служить в армии. На какие исследования вы опираетесь, действительно ли желание «откосить» сейчас повальное, чем это можно объяснить?

— У нас множество исследований, которые я могу сопоставлять и понимать, чего бы им хотелось. Это тоже проявление ухода жесткой силы и милитаризма. Если раньше молодой человек не шел в армию, он — враг народа. А сейчас для них это не является главным критерием, определением патриотизма. Вот если ты взятки берешь, это да, для них это значимо. А, если ты в армию не пошел, значит, у тебя убеждения такие.

— Признает ли молодежь попытки манипуляции историей, хочет что-либо сохранить в памяти?

— Вы понимаете, для того, чтобы заниматься вопросами истории, ее надо знать. Они считают, что патриот должен знать историю своей страны, но проблема в том, что они сами-то ее не знают. Более того, чем дальше, тем больше мы видим, что они очень сильно сфокусированы на сегодняшнем дне, у них очень узкий горизонт планирования, и чем дальше, тем они меньше смотрят в прошлое. Для взаимодействия молодежи с историей и исторической памятью нужны новые форматы, все это должно переехать в те форматы, которые они потребляют — визуальный контент, легко находимый и легко потребляемый.