«Мы заигрываемся с особостью детей»

«Сейчас модно говорить о том, что у ребенка «особый душевный настрой»

— Татьяна Владимировна, каково быть репетитором сегодня? Для какой цели вас нанимают родители?

— Репетиторство, как известно, стало массовым явлением, и дети приходят очень разные — и вполне начитанные, развитые, и те, у кого в знаниях просто провал.

Раньше к репетитору обращались для одной из двух очень узких целей — подтягивание слабого ученика или целенаправленная подготовка к поступлению в престижный вуз. Когда мои родители учились в школе (это были 50-е годы), некоторые их одноклассники занимались с репетитором и скрывали это. Когда в школе училась я (это конец 70-х — 80-е), о занятиях с репетиторами уже говорили, но все равно в этом был какой-то налет нестандарта в лучшую или худшую сторону: либо у тебя были очевидные трудности в учебе, либо ты претендовал на многое.

Сейчас наоборот: в необращении к репетитору есть что-то нестандартное. В школах учителя прямо призывают учеников отработать трудный материал с репетитором. Подготовка к ЕГЭ на высокий балл стала задачей, которую решают на курсах или индивидуальных дополнительных занятиях.

Некоторые хотят, чтобы репетитор «вел» ребенка в обучении, выполняя, по сути, контролирующую родительскую функцию. Бывает, что дети «сидят на репетиторах» с первого класса и до последнего, потому что ребенка вовремя не научили самостоятельности и он сам не может организовать свой учебный процесс. А иногда я вообще не могу понять, зачем ребенку репетитор. Всех, по сути, изначально все устраивает: знания средние — без прорывов и провалов, сверхпланов на поступление нет, перетруждаться не хотят. Такое чувство, что «все побежали, и я побежал».

Соответственно, мы имеем совершенно феерический спектр самых разных типов поведения и самых разнонаправленных тенденций.

Я в основном занимаюсь подготовкой к ЕГЭ и ОГЭ, дополнительным внутренним испытаниям в вуз и олимпиадам, но есть и нестандартные индивидуальные запросы.

Иногда я вообще не могу понять, зачем ребенку репетитор. Всех, по сути, изначально все устраивает: знания средние — без прорывов и провалов, сверхпланов на поступление нет, перетруждаться не хотят. Такое чувство, что «все побежали, и я побежал»

— Расскажите подробнее о том, какие проблемы с учебой у современных подростков.

— Сейчас очень модно говорить про детей индиго, про то, что у ребенка «особый душевный настрой» и т. д. В результате к окончанию школы мы оказываемся в трудной ситуации.

Иногда ко мне приходят 11-классники, которые не могут переписать текст, не сделав ни одной ошибки. Или не могут ответить на элементарные вопросы по прочитанному тексту. Или ребенок в десятом классе читает чуть ли по слогам, но родители на голубом глазу заявляют: «Знаете, он просто не любит читать».

В таких случаях у меня возникает вопрос: почему вы не обращались к детскому неврологу, не протестировались вовремя, не увидели гораздо раньше опасные тенденции? В развитии человека есть определенные этапы и есть определенный набор умений, который должен быть у ребенка в том или ином возрасте.

Сейчас в ОГЭ в 9 классе есть устное собеседование: нужно прочитать текст, пересказать его и вставить цитату; развернуто высказаться на определенную тему по выбору (описать картинку или порассуждать о знакомом предмете типа хобби или планов на будущее) и ответить на три уточняющих вопроса экзаменатора. Темы в этом экзамене очень простые — звезд с неба хватать не нужно. Но люди приходят к репетитору, потому что не могут просто прочитать вслух текст из четырех абзацев.

«Есть стандарты развития, и если ребенок им не удовлетворяет, надо бить тревогу»

— В чем же проблема?

— Раньше это называлось просто — педагогическая запущенность. Под этим имеется в виду целый клубок проблем — от психологической специфики личностного развития, когда у ребенка неблагополучная семья, до органики, которой должен заниматься не педагог общего образования, а компетентный специалист по коррекционной педагогике или врач-невролог.

Еще раз повторю: существуют стандарты развития. Если ребенок не удовлетворяет этим стандартам, надо бить тревогу. А сейчас все борются против стандартов, выступая за свободу личности: проявляй себя, «ты не такой, как все», «ты особый». И с этой особостью мы заигрываемся. «Да, он не может прочитать, просто он очень стеснительный. Но в глубине души он все понимает и переживает». «Он у меня очень творческий. Мы во ВГИК пойдем. Нам нужно сдать ЕГЭ по литературе, но мы не можем себя загонять в рамки». На ЕГЭ в одном из заданий дается текст на страницу и по этому тексту задается вполне конкретный вопрос, на который на примитивном уровне может ответить 8-классник. «Творческое» дитя впадает в ступор. Реакция родителей: «Как на это можно ответить в пяти предложениях? Вопрос задан неправильно».

Люди общаются по мессенджеру и передают звуковые сообщения, смотрят видео в ютьюбе. Книга здесь не очень и нужна. Даже письменные сообщения — это фиксация потока устной речи...

— А подростки вообще читают?

— По-разному. Многие не читают вообще, потому что не испытывают в этом потребности.

Люди как будто возвращаются к устной культуре. Как известно, долгое время культура делилась на письменную элитарную и устную народную. Представители народной культуры осваивали то, что им было необходимо для жизни, не через текст, а через традиционные устные практики — обряды, стереотипы поведения, пословицы, поговорки... Освоенное прошивалось в мозгу настолько хорошо, что человек отлично себя чувствовал в жизни, и он не был глупее человека письменной культуры — просто по-другому воспринимал информацию. У него даже была собственная гордость, и он часто считал книжность блажью.

Сейчас мы имеем дело с абсолютно таким же поведением. Люди общаются по мессенджеру и передают звуковые сообщения, смотрят видео в ютьюбе. Книга здесь не очень и нужна. Даже письменные сообщения — это фиксация потока устной речи. К тому же, как вы знаете, есть программы для перевода голоса в текст, даже с набором заморачиваться не нужно.

«В 9—11-м классах начинаются серьезные проблемы с пониманием того, что написано в книгах»

— А что происходит с пониманием текстов классической литературы? Подростки сегодня живут в другом мире, и у них возникают наверняка трудности с их интерпретацией.

— Тексты текстам рознь. К примеру, «Капитанская дочка» Пушкина — это универсальная вещь. Как говорится, девочкам про любовь, мальчикам про войну, старым училкам про нравственность. Текст похож на сказку: это история про Петрушу-дурачка, который пошел в поход за славой, а нашел невесту, и помог ему в этом волшебный помощник «серый волк» Пугачев. Сказочная традиция всем нам близка: мы в детстве сказок наслушались, начитались и насмотрелись, — поэтому с их пониманием обычно проблем нет.

Со «Словом о полку Игореве» дети просто мучаются. Они его не понимают и даже не стараются понять. Ребенок, который может хотя бы в общих чертах пересказать содержание этого текста, — подарок для преподавателя.

Есть тексты, в которых понятна общая линия, но абсолютно неясны нюансы. К примеру, многие школьники помнят, что «Евгений Онегин» — это про то, как Татьяна влюбилась в Онегина, написала ему письмо, он ее отверг, а потом сам влюбился, но уже было поздно. Но что еще есть в этом тексте? Почему Пушкину понадобилось больше восьми лет, чтобы написать эту историю? Об этом мало кто задумывается. Пушкин прямо говорит: «Онегин, добрый мой приятель, / Родился на брегах Невы, / Где, может быть, родились вы / Или блистали, мой читатель». Текст написан для того, кто блистал на брегах Невы. А многие школьники мало того что нигде не блистали, но и не заблестят — и, соответственно, копаться в блестках прошлых веков не хотят.

Вообще, в 9, 10, 11-м классе начинаются серьезные проблемы с пониманием того, что написано в книгах. Чтобы осилить этот материал, нужно много работать, нужно наращивать свой личный культурный слой. Это требует времени и сил. Любое обучение — это насилие. И многим это насилие не нужно.

Многие подростки русскую литературу просто не понимают и не могут себя заставить прочесть тексты по школьной программе.

Со «Словом о полку Игореве» дети просто мучаются. Они его не понимают и даже не стараются понять. Ребенок, который может хотя бы в общих чертах пересказать содержание этого текста, — подарок для преподавателя

— Может быть, это проблема русской литературы? Или воспитания?

— Это проблема самоидентификации. Сейчас многие хорошие, развитые дети, претендующие на поступление в престижные вузы, прямо говорят, что им неприятно читать про вечное чувство вины.

На ЕГЭ по русскому в свое время был обязательный литературный пример. Если нужно было написать про предательство, унижение, подлость, жадность и другие человеческие грехи, то обращались к классической русской литературе. Если же нужно было про позитивное, про то, что мы хорошие, пример искали в советской литературе. Но подростки регулярно слышат от авторитетных для них людей, что советское время — это сплошная ложь и фальшь, поэтому в глубине души ты понимаешь, что ничего у нас позитивного нет — и ты дурной человек. Примитивно? Безусловно. Но так работает черно-белое формирующееся сознание, еще не обученное искать нюансы.

Наша культура построена на сравнении себя с высшим идеалом, с ощущением, что мы все время не такие, как нужно. Русская литература восходит к традиции духовных текстов и она прошита идеей о раскаянии грешника. Даже в секуляризованное время, в XIX веке, тексты говорят о единых критериях добра, истины и красоты и показывают, как часто человек до них не дотягивает. Читать про такое неприятно и скучно.

— А что именно подростки читают?

— Обычно переводной масс-маркет. Я сама люблю такие тексты — так же, как люблю иногда заскочить в фастфуд и съесть чизбургер. Но не чизбургером единым...

Вообще, сейчас гораздо больше интерес к западной литературе, чем раньше. Но не к той, которую мы относим к классике и которой в свое время зачитывались в детстве сами. Никакие «Три мушкетера», никакой Майн Рид, Марк Твен и Стивенсон школьникам не нужны. Сейчас другие книжки. Из классики — Джейн Остин. Читают «Гарри Поттера». Очень любят фантастику, но классику фантастики тоже не читают.

«У меня были дети, в качестве примера дружбы приводившие льва и собачку из рассказа Толстого»

— Но, что бы они ни читали, им нужно сдавать экзамен и знать классическую русскую литературу. Как решается эта проблема?

— Тут два варианта.

Первый — выпускнику нужно написать итоговое сочинение, и только. Темы таких сочинений сформулированы очень широко, и развивать их можно на любом литературном материале. А раз любом — школьники берут рассказики уровня начальной школы, например, бунинские «Лапти». У меня были дети, которые на полном серьезе в качестве примера дружбы приводили льва и собачку из рассказа Толстого. Сидит лоб, которому через несколько месяцев официально можно жениться, и пишет про льва и собачку, причем нагнетает, потому что нужно большое количество слов. Но программа вполне это позволяет.

Те, кто сдает ЕГЭ по литературе и поступает в творческий вуз, должны как-то одолеть школьную программу. Однако и здесь экзамены составлены так, что полностью читать произведение вовсе не обязательно. Нужно уметь анализировать отрывки. Может быть, это и неплохо. Умение вглядываться в текст дорогого стоит, а в хорошем произведении каждый элемент текста работает на общую идею.

Те, кто сдает ЕГЭ по литературе и поступает в творческий вуз, должны как-то одолеть школьную программу. Однако и здесь экзамены составлены так, что полностью читать произведение вовсе не обязательно. Нужно уметь анализировать отрывки

— А экранизации могут заменить собой чтение?

— Сложно сказать однозначно. Все-таки это перевод текста в другую сферу.

Если экранизируется пьеса, иногда это интересно и полезно. Драма вообще такой род литературы, который предполагает наполнение и реализацию в материальном мире. Однако любая экранизация навязывает представление о произведении и его героях. Возьмем Кабаниху в пьесе Островского «Гроза». Это самодур, который не ругается и не кричит. Кабаниха мирно ест мозг близких чайной ложечкой. Это тихий садист, который очень вежлив на публике. В наши дни такого человека называют абьюзером. Ей примерно 45—50 лет: ее дочери 18, сыну около 30. Это женщина, которая удержала «бизнес» после смерти мужа — в XIX веке! В каком-то смысле она выдающаяся личность. Она в своем праве и уверена, что знает, как надо... И вот мы смотрим старый фильм, где Кабаниху изображают как престарелую бабу-мордоворота. Увидим ли мы сложность этого характера? Думаю, нет.

— В одной из своих статей вы пишете, что те дети, которые все-таки читают русскую литературу, иногда воспринимают ее очень необычно, пишут фанфики о героях-одиночках, таких как Чацкий, Базаров, где те выступают в роли альфа-самцов, вампиров. Расскажите об этом подробнее.

— Классическая литература не является главным источником фанфиков для подростков. В основном фанфики пишут по сериалам. Если берется книжка, то это либо «Гарри Поттер», либо «Властелин колец». Русская литература, что называется, задний двор фикрайтерства. Но как ни странно, фанфики оказываются неплохим инструментом для того, чтобы дети присмотрелись к оригинальным текстам.

Можно понять, откуда появляется такой интерес. Все это фантастическо-вампирское начало, которое так привлекает подростков сегодня, растет из эпохи романтизма с его двоемирием: несовершенное «здесь», прекрасное «там» и мы, страстно рвущиеся туда, в мир экзотики и фантастики. В русской литературе романтическое начало очень сильно. Вспомните Чацкого с его «Где ж лучше? Где нас нет» и «Карету мне, карету…». Это типично романтическое поведение, и подростков это привлекает. Неплохо, что они видят эти параллели. Другое дело, что в фанфиках происходит огрубление модели и излишняя сексуализация сюжета. Но таков жанр.

«Детям из новых элит порой проще найти фразу на английском, чем ее эквивалент на русском»

— Как описанные вами проблемы с чтением влияют на язык, на котором говорят подростки?

— В принципе, мы говорим на куче разных русских языков. Домашний язык — один, школьный — другой, академический — третий, общественно-политический — четвертый. И знание одного пласта языка совершенно не предполагает знание другого. Лет двадцать назад, когда я интересовалась темой преподавания русского как иностранного, я наткнулась на статью об особенностях преподавания русского языка в американской военной академии. Путь военного — это хорошая карьера, возможность роста, достаточно стабильное социальное положение. Поэтому в военную академию традиционно идут в том числе люди из второй волны эмиграции, выходцы из бывшего СССР, латиноамериканцы. В академии им нужно выбрать один из иностранных языков для изучения. Русский как язык потенциального противника там изучается активно, и бывшие «наши» (либо те, кого вывезли из СССР в детстве, либо те, кто родился в Штатах, но в семье говорил на русском) записывались на этот курс, втайне надеясь, что им проще будет учиться. И действительно, в первый год они шли вперед, у них были хорошие оценки. У них была хорошая фонетика, понимание, как использовать падежи. Но на следующий год вперед вырывались латиноамериканцы, потому что «наши» предпочитали оставаться в зоне комфорта и пользоваться языковыми конструкциями уровня 12-летнего ребенка, который общается дома с бабушкой и мамой. А ведь русский язык — один из самых сложных языков, и владение им не передается только в бытовом общении, когда тебя спрашивают, хочешь ли ты, деточка, покушать. Поэтому многие на втором году обучения бросали русский и начинали изучать с нуля другой язык. То есть для них русский оставался в регистре детства.

Сейчас мы наблюдаем примерно такую же картину в России. Культура речи не очень развита. Есть домашний русский, бытовая речь, разговор ютьюб-блогеров... При этом детей вдохновляют: «Русский — твой родной, ты его и так знаешь, учи английский, чтобы быть успешным». И внезапно обнаруживается, что детям из новых элиток порой проще найти фразу на английском, чем ее эквивалент на русском. Почему мы сами себе устраиваем такое, я не знаю. Видимо, людям хочется жить в прекрасном «там». Но всякий изучавший романтизм как метод понимает: «там» недостижимо. Приблизившись к нему, ты превратишь его в несовершенное «здесь».

В принципе, мы говорим на куче разных русских языков. Домашний язык — один, школьный — другой, академический — третий, общественно-политический — четвертый. И знание одного пласта языка совершенно не предполагает знание другого

— Так было и раньше? В советское время дети на самом деле тоже мало читали и имели небольшой словарный запас?

— На мой взгляд, да. Другое дело, что существовали формы коррекции абсолютных пробелов на более ранних этапах. И существовали социальные нормы, которые предполагали не устраивать из этого яркую демонстрацию: «Я не знаю и этим горжусь» (это же как в анекдоте: «Вылечил ты свой энурез? — Нет, я сходил к психологу и теперь горжусь тем, что писаюсь в штаны»).

Сейчас каждый первый собирается получать высшее образование. Оно становится социальной нормой. Но если судить объективно, неужели раньше люди были настолько глупы, что высшее образование получали только 10—20% населения? Что изменилось? Люди стали умнее? Нет. Изменились стандарты. Соответственно, сейчас мы подходим к тому, что абсолютные недочеты в образовании и воспитании человека, которые раньше исправлялись еще на уровне школы, должно сглаживать высшее образование.

«У репетиторов есть название для таких клиентов — «длясебяки»

— А как вообще можно бороться с безграмотностью — в самом себе и вокруг? Есть сообщества в соцсетях, посвященные правилам русского языка. Есть проекты вроде «Тотального диктанта». Это может помочь?

— «Тотальный диктант» — это хэппенинг. Это отличная движуха, тусовка, на которую можно пойти родителям и их детям-подросткам. Но, на мой взгляд, она погоды не делает.

Если говорить о взрослых, то народная мудрость гласит: «Не научился Ванечкой, Иван Иванычем не научишься». Это кажется грустным. В то же время есть и фраза Сократа: «Я знаю, что ничего не знаю». Есть много вещей, которые мы не знаем. Вопрос в следующем: зачем нам нужно что-то знать?

В принципе, считается, что степень нашего интеллектуального развития и уровень нашей культуры определяются количеством бесполезного непрактичного знания. Обычно же мы учимся знаниям, умениям и навыкам, которые нам нужны в обычной бытовой жизни и которые нам приносят корм. Без них наш корм будет хуже. Если безграмотность начинает влиять на качество корма, человек сделает что угодно. Он не будет ходить в паблики — он прибежит к преподавателю и начнет пахать. А если пахать не хочется, снизит планку. Я в том числе занимаюсь со взрослыми практической грамотностью, и однажды ко мне приходит девушка, которой начальник сказал, что ее безграмотность его уже достала: она путает «тся» и «ться», не может нормально составить письмо из трех предложений. Короче, ей поставили условие: либо увольняйся, либо подтянись. Мы начали работать. Через восемь занятий девушка поняла, что ей лучше поискать другую работу.

Чтобы измениться, нужно слишком много в себе сломать. Человек взрослый, устоявшийся, у которого нет вопроса голода, выживания, безопасности, на это не пойдет. Люди очень лабильны. Они быстро зажигаются и гаснут. У репетиторов есть название для таких клиентов — «длясебяшники» или «длясебяки». Это люди, которые говорят: «Хорошо бы мне подтянуть грамотность. Или выучить английский». Сейчас модно быть любопытствующим. Но если неграмотность не мешает самому человеку выживать, он с этим смирится. Он не будет разгребать свои кладовые, в которых скопились вперемешку хлам и нужные вещи за многие годы жизни. Это большой труд.

Если в твоей голове есть ценность образования, ты уважаешь учителя. А если нет, ты на учителя собаку спустишь. Это исходная проблема ценностей семьи, внутренней культуры

— Как вы оцениваете отношение к учителю в нашем обществе?

— Традиции учительства у нас растут из духовного сословия, духовных и учительских семинарий. Поэтому если в обществе есть пиетет к духовности или если это общество замкнутое и есть, кому такой пиетет вменить, то авторитет учителя будет очень высок. Если же у человека нет представления о ценности образования, он будет считать это дело бесполезным и не будет стесняться это проявить. Причем так было всегда — я не идеализирую советское время.

Моя бабушка тоже была преподавателем русского языка и литературы. Она закончила педучилище, поступила в университет на филфак, и тут ввели высшее платное образование. Платить она не могла и поехала организовывать начальную школу на присоединенной после советско-финской войны территории. Там жили русские, финны и часть переселенцев с Украины и Белоруссии. Ее задачей было обходить дворы и записывать детей в школу. Русские и финны записались все, в вот переселенцы ей хамили, угрожали и в конце концов спустили на нее собаку. Люди искренне не понимали, зачем эта пигалица к ним пристала и для чего их ребенку ходить в школу — пусть по хозяйству помогает. Проблема решилась, когда бабушка пошла на заставу: пришел ординарец начальника заставы с пистолетом и объяснил всем, что начальное образование в СССР обязательное. Люди стали вести себя корректно, потому что испугались.

Поэтому когда говорят, что раньше статус учителя был выше, я не верю. Если в твоей голове есть ценность образования, ты уважаешь учителя. А если нет, ты на учителя собаку спустишь. Это исходная проблема ценностей семьи, внутренней культуры. Я не могу сказать, что культура семьи деградировала, но очевидно, что многие сегодня воспринимают учителя как обслуживающий персонал, а образование — как услугу. Учителя относят к рабочему люду. И это не хорошо и не плохо. Мы все работаем, тратим свое время и силы. И тут не вопрос отношения только к учителю, тут все зависит от нашего отношения к чужому труду вообще.