Нина Дашевская: «Молодому автору издать книгу не за свой счет сейчас намного проще»

«Я не любила слушать музыку. Это было непонятно и скучно»

— Нина, каким был ваш путь к музыке и книгам?

— Я была обычным советским ребенком. Мои родители из Одессы, папа — инженер, военный, физик, жили мы в самых разных местах. Брат и сестра успели пожить за Полярным кругом, а я родилась и выросла уже в Твери. У меня было все то же самое, что и у большинства моих ровесников. Главное — музыкальная школа. Она была домашняя, теплая и находилась в деревянном домике на берегу Волги, мне там очень нравилось. Брат и сестра много занимались со мной, пока родители работали. Брат — математический вундеркинд, все очень им гордились, сестра тоже отлично училась. И со мной родители как-то расслабились: ребенок играет на скрипке — и хорошо. Я не чувствовала на себя особенного давления. Может быть, именно поэтому у меня не было каких-то подростковых бунтов и протестов. Я неплохо училась, любила математику (занимаюсь детской олимпиадной математикой и сейчас), но не прилагала для этого особенных усилий и не ставила сверхзадач.

Из необычного, что было в моем детстве, — уход из школы в 7-м классе. Когда человек собирается в музыкальное училище, часто у него остается «лишний» год после семи лет музыкальной школы. И обычно в восьмом классе учатся в общеобразовательной школе и приходят заниматься в музыкальную. Но моя учительница сказала — если я уйду в училище на год раньше, это будет для меня лучше. И я с радостью так сделала. Не потому что выбрала профессию музыканта, а потому, что там была более интересная жизнь. В 14 лет я оказалась в хорошей профессиональной среде Тверского музыкального училища.

Он считал, что цель учителя — воспитать не скрипача, а личность через инструмент. Он говорил: «Все мои ученики — хорошие люди»

— Можете рассказать о своих учителях?

— Главный мой учитель в жизни — Степан Ованесович Мильтонян, он был одним из самых заметных людей в училище. Он считал, что цель учителя — воспитать не скрипача, а личность через инструмент. Он говорил: «Все мои ученики — хорошие люди». Ребята работают в разных областях, не все стали музыкантами, но многие поддерживают хорошие дружеские отношения. После этого мне повезло учиться в консерватории у большого музыканта Марины Яшвили. Это такой подарок — находиться рядом с человеком высокого уровня в искусстве.

— А почему именно скрипка?

— Очень просто: ее выбрала мама. Брат и сестра уже играли на фортепиано, и если бы еще и третий человек боролся за место у инструмента, было бы тяжело. Но сначала я занималась сольфеджио. Тогда, в 80-е годы, стали появляться разные авторские методики, и у нас было веселое сольфеджио: мы играли в него. И только в училище я узнала, что для кого-то сольфеджио означает ужас. Для меня в пять лет не пойти на сольфеджио — было страшным наказанием. И учительница сольфеджио — Алла Адольфовна Бевзенко — как раз посоветовала скрипку, а я была не против. В принципе, в жизни у меня было мало моментов выбора, часто все происходило само собой. Правда, в консерваторию я поступила только с третьего раза. И по окончании ее думала, что моя жизнь будет связана только с музыкой. Я была уверена, что буду работать в оркестре всю жизнь.

В детстве нравилось играть самой. Вроде бы получалось, хвалили. Но при этом я не любила слушать музыку. Это было непонятно и скучно. Сидеть на концерте для меня было испытанием. И так было примерно до 15 лет.

«Вы не обязаны любить музыку, в ней нет неправильных ответов»

— Как же потом появилась эта любовь?

— Мы поехали в Петербург с моим будущим мужем. Это была романтическая поездка. Попали в филармонию. Все сошлось: Седьмая симфония Шостаковича, Ленинградская филармония. И потом Шостакович меня накрыл, я долгое время слушала только его. Мне кажется, что зайти в музыку через него гораздо проще, чем, скажем, через Моцарта. Эмоции ближе. Даже не зная подробно всю блокадную историю, не почувствовать Седьмую симфонию невозможно. Она производит впечатление даже на неподготовленного человека. А Моцарт ко мне пришел гораздо позже. И я думаю, что преподавать музыку детям нужно, начиная с того, что ближе. Если для кого-то Шостакович ассоциируется со сложностью, они просто не пробовали его слушать по-настоящему. Он очень пробивает, сразу.

Казалось бы, могу поставить любую запись, где скрипач играет лучше меня. Но живой инструмент воздействует сильнее. И оказавшись лицом к лицу с музыкой, человек чаще всего способен почувствовать ее

— А может ли у классической музыки быть много ценителей?

— Может. Конечно, у классики сейчас есть налет снобизма, элитарности. Но я работаю в обычной школе с детьми и вижу, что очень мало людей не способны понять музыку. Первое, что я говорю: вы не обязаны любить музыку, в музыке нет неправильных ответов. Тогда ты не чувствуешь вины от того, что чего-то не понимаешь. Второе: я часто играю на живом инструменте. Казалось бы, могу поставить любую запись, где скрипач играет лучше меня. Но живой инструмент воздействует сильнее. И оказавшись лицом к лицу с музыкой, человек чаще всего способен почувствовать ее. Редкие люди не могут. При этом я прекрасно понимаю, что немногие будут потом дома слушать ее. Хотя иногда они потом подходят и просят — а напишите мне в телефон, что это было! (Хотя я вроде бы пол-урока говорила об этом... но пока они ее не слышали, пролетало мимо).

— Любовь к математике и музыке имеют связь?

— Есть классическое мнение, что эти вещи связаны. Но я знаю хороших музыкантов, которые ничего не понимают в математике и не любят ее. Равно как есть и много математиков, которые равнодушны к музыке. То есть связь есть, но она не очевидная. Каким-то людям нравится смотреть на звездное небо и говорить, как оно прекрасно, а кому-то нравится изучать созвездия. Кто-то любит представлять, как в музыке устроены структуры, а кому-то нравится только чувствовать. Важно понимать, что математика — это не просто умение складывать и умножать. Настоящая математика начинается, когда у тебя есть задача, но ты не знаешь, как ее решать, и ищешь ход, красивое решение. Музыка работает с числами, звуковыми волнами. Человеку нравится сочетание звуков, но если копнуть, окажется, что звуковые волны находятся в очень строгих взаимоотношениях между собой. Иногда мне хочется знать в музыке, «как это устроено»; иногда — это чистые эмоции, ощущения.

— Каков был ваш путь после консерватории?

— Я поступила в Государственный камерный оркестр России. Затем ушла в детский театр им Наталии Сац, в оркестр, где и работала до последнего времени. Все книжки мои были написаны, пока я работала в оркестре. Когда меня зовут на замену, я с удовольствием снова прихожу в театр. Играю также в квартете, и если удается участвовать в разовых проектах, стараюсь это делать. Планируется постановка в Московском областном ТЮЗе по моим текстам, и я там буду играть на виолончели.

Все книжки мои были написаны, пока я работала в оркестре. Когда меня зовут на замену, я с удовольствием снова прихожу в театр

«Я человек, которого на литературную поверхность вынесли именно конкурсы»

— Как получилось, что вы, будучи музыкантом, начали писать?

— Я всегда любила читать, но в этом нет ничего удивительного. Мне нравились именно подростковые книжки. Мне попался в руки журнал «Кукумбер», где предлагали присылать рукописи. И все оказалось очень просто: просто отправить письмо на электронный адрес. Я решила написать сказку, и ее опубликовали. Мне казалось, что сказки про все уже написаны, поэтому нужно взять две очень разные вещи и соединить их. Сказка была про паровоз, который хотел играть на скрипке. Есть даже такое упражнение в литературных кружках: два соседа говорят тебе на ухо два разных слова, и тебе надо их соединить. Ну и писать лучше про то, что любишь. Паровозы я люблю, а скрипка — часть моей жизни.

— Как вы работаете над своими книгами?

— Мне трудно это назвать работой. Например, в работе музыканта много ремесла. Конечно, в работе со скрипкой бывают трудные моменты, когда я не знаю, куда двигаться дальше, но всегда есть начало и понимание того, чему тебя учили. В писательстве у меня этого совсем нет. Я не могу проанализировать этот процесс. Сначала было само и легко. Но чем больше пишешь, тем сложнее становится подбирать слова. Есть две проблемы: о чем и как. Иногда знаешь, о чем, но не знаешь, как. Иногда не знаешь, о чем. Бывает, что слова сами тебя ведут: физический процесс письма, составления слов в предложения структурирует мысль. И это для многих людей работает, например, я думаю, что многие пишут в «Фейсбук» не только для того, чтобы с кем-то поделиться, а для себя — чтобы понять.

— Как вышла ваша первая книга?

— Я понимала, что «Кукумбер» может опубликовать только две-три мои сказки в год, не больше. Параллельно я начала писать повесть, но об ее издании, о бумажной книге даже не думала. Мне нравился именно процесс, думала, что покажу нескольким друзьям. Это «Скрипка неизвестного мастера», ее я отправила на конкурс на «Книгуру», она вошла в короткий список и получила много хороших отзывов — как от взрослых людей, так и от детей. Потом заняла там второе место. То есть оказалось, что это кому-то нужно, для меня это очень важно. Люди, которые всю жизнь писали в стол — восхищают меня, но это загадочная для меня история. Надеюсь, у них была поддержка со стороны друзей.

Через какую дверь зайдет ребенок в чтение — неизвестно. Но купить книгу неизвестного автора, которого родители не читали в детстве, — это отважный шаг

То есть я человек, которого на литературную поверхность вынесли именно конкурсы. Я никогда не носила свои произведения в издательства. Только на конкурсы. «Книгуру», затем очень важная Крапивинская премия, конкурс «Новая Детская Книга». Сейчас хорошее время для молодого автора: лет десять назад опубликоваться было практически невозможно. А потом издатели стали смелее. И надо отдать им должное: издать рукопись автора, которого никто не знает, и суметь его продать... Я очень ценю издательства «Самокат», «Компас Гид». Они находят и издают новые имена. И очень мне помог литературный семинар «Молодые писатели вокруг ДЕТГИЗа».

Взрослые часто хотят дать детям самое лучшее, значит — проверенное временем. А надо не самое лучшее, а разное. Через какую дверь зайдет ребенок в чтение — неизвестно. Но купить книгу неизвестного автора, которого родители не читали в детстве, — это отважный шаг. Должна быть проведена большая подготовительная работа учителями, библиотекарями, книжными блогерами — чтобы люди уже знали что-то об этом авторе. Издательства работают над этим, и я вижу, что для молодого автора сейчас издать книгу намного проще.

И если в советское время были огромные тиражи, сейчас они у нас скромные. Обычный тираж — три тысячи экземпляров. При этом авторов очень много, и у читателя есть возможность найти свое. Не нужно тратить время на чтение книги, которая тебе не нравится — есть много других. И нам еще есть куда расти, если сравнивать с тем, что происходит в Европе, особенно в Скандинавии, где детской литературой занимаются серьезно. В крупных российских городах несложно купить книжку современного автора, но, оказываясь далеко от крупных городов, ты понимаешь, что в магазинах стоит либо русская советская классика, либо развлекательное чтение. Ресурсов в нашей большой стране много, и мне бы хотелось, чтобы у нас стали появляться авторы из самых разных городов.

Я не читала ничего страшнее, чем подростковый хоррор Шамиля Идиатуллина. Это совсем не мой жанр, но Идиатуллина я люблю и как взрослого, и как подросткового автора

«Мои дети не обязаны читать мои книжки. Дети и книжки — это разное»

— А кого из авторов подростковой литературы вы бы рекомендовали?

— Для меня один из любимых авторов — Маша Ботева. Это автор не для всех, но делает с языком что-то совершенно особенное. Это очень бережное отношение к языку. Конечно же, Дина Сабитова. Наталья Евдокимова, Тамара Михеева. Это авторы на самый разный вкус. Я не читала ничего страшнее, чем подростковый хоррор Шамиля Идиатуллина. Это совсем не мой жанр, но Идиатуллина я люблю и как взрослого, и как подросткового автора. Замечательный и очень близкий мне автор Ася Кравченко. Юля Кузнецова. Евгений Рудашевский и Эдуард Веркин — настоящая мальчишеская литература. Дарья Вильке. Книга Дарьи Вольденбург «Правило 69». И это только русские авторы. Выбор очень большой, и тут не столько фамилии важны, сколько издательства. У маленького издательства обычно есть свой взгляд на то, что издавать. В крупном издательстве это очень часто история про бизнес: что будет продаваться. А в маленьком издательстве есть своя идея. И если мне понравились пять книг этого издательства, скорее всего, мне понравится и шестая. Таковы «Самокат», «Розовый жираф», «Белая ворона», «Компас Гид», «Поляндрия».

Если говорить про рекомендации, то я люблю портал «Папамамабук». Потому что для ребенка рекомендация другого ребенка гораздо важнее, чем любого самого авторитетного взрослого. Одно время мой сын очень увлекся этим ресурсом и прицельно брал книжки в библиотеке.

— А ваши дети любят ваши рассказы и сказки?

— Я никогда не спрашиваю сына, любит ли он. Но он читает. И этого для меня достаточно. Дочка читает не все. Вообще-то мои дети не обязаны читать мои книжки. Дети и книжки — это разное. Хорошо, когда они знают, чем я занимаюсь. Но каждый из них делает что-то свое в своей области. Я далеко не всегда понимаю, что мой ребенок рисует, но меня это восхищает, потому что я так не могу.

Сегодня у детей есть доступ в интернет. И я не думаю, что они могут чему-то плохому научиться из книги. Скорее всего, это произойдет в другом месте

— Актуален в последнее время разговор об этических границах в детской и подростковой литературе. Где вы устанавливаете их для себя?

— Границы автор выбирает для себя сам. С одной стороны, все мы в детстве прочитали что-то такое во взрослых книгах, что нам могло быть «рано». С другой стороны, гораздо лучше встретиться впервые с тяжелыми ситуациями в литературе, чем в жизни. Если говорить о том, что книги могут научить плохому, то все мы читали «Муму», но никому потом не пришло в голову пойти и утопить собачку. Как и убить старушку. Кроме того, сегодня у детей есть доступ в интернет. И я не думаю, что они могут чему-то плохому научиться из книги. Скорее всего, это произойдет в другом месте. И ведь чаще всего книги предлагают выход или вариант внутренней работы над тем, что происходит. Главное, чего бы мне не хотелось видеть — безысходность. Это, пожалуй, оставим взрослой литературе. Но оставлять подростка с чувством безвыходной ситуации, конечно, не самое лучшее.

Также я очень боюсь ощущения манипуляции. Если человек пишет про больного ребенка или родителей-алкоголиков, это сразу же дает ощущение, что в тебе нажимают на определенные кнопки. В тексте должно быть что-то еще, кроме этого. Если это текст на болезненную тему, он должен как-то себя оправдывать, он должен быть хорошо написан.

— О чем планируете писать в ближайшем будущем?

— Пока мой герой остается подростком 13—14 лет, я его вижу лучше других и, мне кажется, я могу говорить о нем. Многие дети этого возраста в моих книгах себя узнают. В этом году выйдет в «Самокате» выйдет новая книжка, там три повести про этот возраст. Это истории без какого-то закрученного сюжета, про внутреннюю жизнь, размышление. Звучит скучновато. Но мой главный сюжет — это «я иду и думаю». Мне кажется, ходить и думать — из самых главных вещей в жизни.