«Белая ворона»: о тяге к свободе и преданности искусству

«Я еще подумаю, давать ли вам интервью!»

Мне повезло: у меня есть «мой Нуриев». В мае 1992 года, во время второго визита Рудольфа Хамитовича в Казань, который состоялся благодаря директору ТГАТ оперы и балета им. М. Джалиля Рауфалю Мухаметзянову, я была единственной из журналистов, кто взял у него интервью. Почему-то в то время Нуриев больше никому не был интересен.

Стоял холодный май, дожди сменялись какими-то тревожными багровыми закатами, Нуриев мерз. Кутался в пончо и носил шапочки. Когда я впервые увидела его в концертном зале — «стекляшке», на месте которой сейчас стоит ГБКЗ им. С. Сайдашева, он быстро бежал по лестнице за кулисами. На нем было длинное черное кожаное пальто.

В ответ на мою просьбу дать интервью от Нуриева, который даже не оглянулся, полетела фраза на английском: «Ну об этом я еще подумаю!» Уже потом, во время разговора, он сказал: «Я же не знал, кто вы и кто вас прислал». Нуриев еще боялся КГБ, в это время статья «Об измене Родине» в отношении него еще не была отменена. А тогда, не получив согласия на интервью, я все же вошла в зал, забралась на самый верхний ряд и просидела там сорок пять минут — столько до перерыва длилась репетиция. Потом спустилась вниз, повторила просьбу второй раз и получила положительный ответ. Мне было предложено сесть рядом, и мы проговорили два перерыва.

«Мой Нуриев», несмотря на болезнь, все еще был красив. Под взглядом его глаз цвета янтаря можно было почувствовать себя растекающимся под солнцем мороженым. Он подробно отвечал на все вопросы, не сердился, когда я чего-то не знала. Отвечая, он помогал себе необычайно выразительными руками.

Он был внимателен: увидя, что меня бьет озноб (начинался грипп), тут же налил из термоса чай, который принес ему сервис-бой. Предложил принести на другой день английский аспирин: «У вас есть такой аспирин с витамином С? Очень помогает. Приходите завтра ко мне на репетицию, я захвачу». Бог мой, Казань образца 1992 года и английский аспирин!

С татарстанским симфоническим оркестром он репетировал симфоническую поэму Чайковского «Ромео и Джульетта», а в театре дирижировал «Щелкунчиком» в рамках балетного фестиваля, который уже через год стал носить его имя. Репетировал сидя, сил было уже немного. При этом спина его была абсолютно прямой — балетной. Он строил планы: хотел ставить в Казани «Баядерку». Он поставил ее в октябре того года в «Опера Гарнье» и в последний раз побывал на сцене, где столько лет танцевал, — побывал, принимая высшую награду Франции, уже в инвалидном кресле.

Во время интервью он говорил, что его побег на Запад не имел никакой политической подоплеки, он никогда не интересовался политикой. Он просто боялся, что станет не просто «не выездным», а вообще ему никогда больше не дадут танцевать. А танец для него, как это ни пафосно звучит, был всей его жизнью. К этому времени на сцене Кировского театра Рудольф Нуриев танцевал семь ведущих партий, и балетоманы сходили по нему с ума. Но он чувствовал негативное отношение к себе со стороны руководства балетной труппы, в частности ее шефа Сергеева. Ведь и в то время Нуриев уже был «белой вороной».

«Я услышал фразу одного из руководителей нашего балета: «Нуриев на гастроли в Лондон не поедет». Я понял, что физически меня, может быть, и не убьют, но духовно… Я остался. Все мои шмотки, к черту, полетели самолетом в Ленинград», — так он рассказывал в том интервью.

Он остался в Париже без вещей, в кармане лежали 50 франков. На эти деньги можно было купить одну чашку кофе. Фильм Рэйфа Файнса «Белая ворона» рассказывает как раз о тех парижских гастролях и том, что позже окрестили «прыжком к свободе».

Восемь метров

В фильме Файнса два пласта — черно-белый, это воспоминания Рудольфа о детстве, и цветной — его жизнь после отъезда из Уфы. Ход немного лобовой, но работает. Файнс, конечно, любит и знает Россию. Не случайно играл Онегина и снимался в фильме Веры Глаголевой по тургеневскому «Месяцу в деревне». Он довольно свободно говорит на русском и сам озвучивает роль педагога Нуриева — Пушкина. Акцент, конечно, есть, но не особо режет уши.

Конечно, Файнс не знает Россию досконально, в чем-то он идеалистически представляет страну, в чем-то находится в плену пропаганды. От первого у него в фильме русские, собравшись за столом, хором поют старинный романс, от второго — педагог в Вагановском училище ведет класс, в пиджаке и галстуке, словно сидит на совещании в райкоме партии. Такие вещи есть. Странно было бы, если бы их не было, но их вполне можно простить.

Фильм о другом — о тяге человека к свободе. Небольшой символ — прилетевший в Париж с труппой Нуриев, еще не войдя в отель, переходит дорогу, чтобы рассмотреть стоящие неподалеку статуи. На первой же читает надпись: «Свобода». Понятно, что это статуи на площади Республики в центре Парижа. Свободу и выбрал Нуриев, оставшись в июне 1961 года в столице Франции, совершив свой знаменитый прыжок в аэропорту Ла Бурже, когда от этой самой обетованной свободы его отделяли всего восемь метров. Их надо было пробежать и попасть в руки парижской полиции.

Сцена в аэропорту в фильме самая напряженная. Олег Ивенко, исполнитель роли Нуриева, — самая большая удача фильма. В этой сцене — оголенный нерв. Глаза — огромные, во весь экран — в них страх, надежда, отчаяние. В фильме этого нет, но очевидцы вспоминают, что в кармане у Нуриева были острые ножницы, и он мог бы в случае неудачи покончить с собой. По тому, что чувствует в этой сцене Ивенко, можно поверить, что так бы и было.

Олег Ивенко действительно похож на Нуриева, на его ранних портретах. Естественно, что только портретного сходства было бы мало, но и в тех танцевальных эпизодах, что есть в фильме, премьер нашей оперной труппы выступает более чем достойно. Тот же высокий прыжок с зависанием, те же сумасшедшие каскады вращений.

Рэйф Файнс сознательно отказался показывать в фильме все пикантные «подробности» биографии Нуриева, и это было очень правильное решение. Нуриев никогда не смешивал личную жизнь и искусство, не бравировал, его спальня всегда была наглухо закрыта. Он был Артист и справедливо полагал, что публике он может быть интересен только этим. Он действительно никогда не занимался политикой и не общался с эмигрантами из России. «Если хочешь жить в Риме, веди себя как римлянин, это лучшее средство от ностальгии», — сказал он автору этих строк в интервью.

В фильме Файнса мы видим непривычного Нуриева. Да, бунтаря, но и романтика, который готов дни напролет проводить в парижских музеях, он часами стоит перед заинтересовавшей картиной. По воспоминаниям друзей и коллег, он таким и был. Приехав из Уфы в Ленинград, почти каждый день ходил в Эрмитаж. «Летающий татарин», «Чингисхан балета» развивал душу, искал смыслы — для чего нужен танец, куда я поведу за собой зрителя? Оттого и его танец был таким одухотворенным.

Он был еще и большим ребенком — одной из его первых покупок в Париже была игрушечная железная дорога, поезд «Восточный экспресс». Ведь родился он 17 марта 1938 года в общем вагоне проезда, идущего на Дальний Восток. В его роскошной квартире в Париже на набережной Вольтера с окнами на Лувр одну из комнат занимала такая огромная железная дорога.

Как-то странно все закольцевалось: наш фестиваль, которому Рудольф Нуриев, увидев отличное состояние казанской балетной труппы, дал свое имя, наш талантливейший Олег Ивенко, выбранный из множества претендентов на роль Нуриева, памятник Рудольфу, не самый удачный, не в самом подходящем месте, но пока единственный в мире, стоящий в Казани. В городе, где родилась его мать и до сих пор живут его родственники. И «Баядерка», которую он хотел поставить в казанском театре, идет на сцене, и это один из лучших наших спектаклей. Партию Солора в ней танцует Олег Ивенко.

Фильм Файнса тем хорош, что Рудольф в нем «живой, а не памятник». Резкий, романтичный, непримиримый, непокорный, честный. В небольшом отрезке жизни, который показан в ленте, его преданность искусству уже не подлежит сомнению. На вопрос во время того майского интервью «А почему вы, перестав танцевать, занялись дирижированием?» он, немного обидевшись, ответил: «А что мне было делать, как вы полагаете? Редиску выращивать?».