Утраченные иллюзии на Шаляпинском фестивале: традиционный и блистательный «Евгений Онегин»
Как можно прочесть энциклопедию русской жизни
Шаляпинский фестиваль в Казани продолжается. Выпуск дневника на этот раз посвящен фестивальному «Евгению Онегину», где публика услышала блистательный состав исполнителей.
Без пафоса
Классика на то и классика, что актуальна всегда. Фантазии, мечты молодости бывают подпитывающими (приятно думать, что они могут осуществиться). Настоящее полно сомнений («А счастье было так возможно!»). Прошлое преследует, мучает постоянными сожалениями, пока оно не забыто. Вот и шедевр П.И. Чайковского «Евгений Онегин» по хрестоматийному одноименному роману в стихах А.С. Пушкина — это своего рода оперная элегия по утраченным иллюзиям: первая любовь и первое разочарование. И та же музыкально-поэтическая одушевленность, утонченная чувственность, щемящая тоска.
«Евгений Онегин» в постановке Михаила Панджавидзе выглядит традиционно качественным спектаклем. Никаких «игр разума» — все мило, чинно, интеллигентно.
И гости не затерялись в массивных белых колоннах с их столь значимым контрастом (безыскусный пестрый провинциальный бал у Лариных и роскошь светского раута Петербурга), и классически строго обставленная сцена дуэли с привычным хмурым пейзажем…
Простые мизансцены, без ложного пафоса в движениях, страстей и несуразных мотиваций. Только в сценографии спектакля — излюбленные режиссером ширмы, «перекрывающие» и вводящие в новые сцены-картины по ходу развития действия, и визуальное оформление спектакля, состоящее из знаменитых рисунков и рукописных текстов самого «солнца русской поэзии» — А.С. Пушкина.
Рукопись поэта становится своего рода палимпсестом (когда один текст написан поверх другого), как в сцене письма Татьяны. А само письмо играет роль лейт-предмета постановки, своего рода связующего звена.
Именно его подбирает Онегин после довольно хладнокровного объяснения с автором письма — наивной провинциалки (Зачем? — Вопрос. Возможно, из тщеславия: не каждый день мужчина получает столь восторженное признание в любви). И его же он вручает во время своего любовного признания Татьяне, ставшей великосветской дамой, как напоминание о своем праве на чувство (пусть и весьма несвоевременное и позднее), а после решительного отпора рвет его, словно прощаясь со своими мечтами.
Героиня выбирает спокойствие, стабильность и размеренную жизнь, тогда как Онегин обречен постоянно оглядываться на прошлое. И как не согласиться с Эдуардом Трескиным, каждый вечер вводящим в мир предстоящего оперного вечера, что в сюжете пушкинского романа прослеживаются и «отзвуки» библейских мотивов, от грехопадения до братоубийства: в первом акте он губит, «ломает» всю нежность и искренность души Татьяны, во втором (пусть и случайно, нелепо) убивает Ленского, и, как итог его деяний, — позднее прозрение и крушение всех надежд на будущее в финале.
Герои и героини
В спектакле казанского театра легкий флер поэзии Пушкина — Чайковского удачно соединен с сумрачной, царапающей сердце будничной прозой жизни. Возможно, поэтому спектакль смотрится мило: бытовые подробности не отвлекают от сюжета и, самое главное, от музыки. А последнее особенно ценно, поскольку музыкальная сторона спектакля на сей раз заслуживает весьма пристального внимания.
В плане вокального исполнения спектакль просто очаровал — даже не знаешь, кого выделить особо. Если можно к чему-то придраться, то только к интонационному «разночтению» женского дуэта «Слыхали ль вы», открывающего оперу.
Солист Большого театра Игорь Головатенко оправдал звание титульного героя. У статного Головатенко голос фактурный, довольно плотный и при этом рельефно-пластичный. В плане актерского воплощения была холодноватая сдержанность в сцене знакомства и объяснения: «Вы мне писали, не отпирайтесь», перекликавшаяся с пушкинскими словами: «Хороший малый, но педант», было и искреннее сожаление в сцене ссоры с Ленским, была и страстность в финальном объяснении с Татьяной с роскошным восклицанием: «Позор! Тоска! О, жалкий жребий мой!» — эдакая окончательная «печать», пресекающая все надежды Онегина на любовные притязания к Татьяне.
В финальной сцене возникла пресловутая и столь ожидаемая «химия» между исполнителями. Автор этих строк с удовольствием заслушалась и, судя по «мертвой» тишине в зале, вся публика завороженно слушала эту своеобразную любовную дуэль между разумом (Татьяна) и чувством (Онегин).
И Ленский — Алексей Неклюдов продемонстрировал щедрость вокальную и душевную, завораживая мягким, комфортным для слушательского восприятия тембром голоса, прозрачностью дикции, богатством оттенков в восторженной «Я люблю вас, Ольга» и истаивающим звуком в фатально-обреченной предсмертной арии «Куда, куда, вы удалились?». Да и в плане образного воплощения солист «Новой оперы» был весьма убедителен в партии поэта с «геттингенской душой».
Образ прекрасной романтической девы у спинтового сопрано Большого театра Анны Нечаевой (сначала застенчивой провинциалки и далее сногсшибательной великосветской красавицы) получился довольно убедительным. Даже развернутая сцена письма не стала привычно «затяжной» — Нечаева довольно чутко передавала душевные терзания своей героини: от робости до отчаянной решимости. В целом, на протяжении всего спектакля чувствовалось, что партия Татьяны в полной мере родная для нее как по голосу, так и по внутреннему ощущению.
Екатерина Сергеева, приятно поразившая татарскую публику в роли Любаши, вновь блеснула своим вокальным и актерским обаянием в партии непосредственной и легкомысленной Ольги. А статный Михаил Казаков в партии Гремина настолько мягко, проникновенно и со сдержанным благородством исполнил столь ожидаемую публикой арию «Любви все возрасты покорны», что стало понятно, почему Татьяна не стала рисковать своим семейным счастьем ради интрижки с изрядно уставшим от жизни снобом Онегиным.
Автор не устает восхищаться меццо Мариинки Еленой Витман (на сей раз в партии няни). Добрую улыбку вызвало вступление Максима Остроухова, исполнившего куплеты Трике на провинциальном балу в валенках (по словам режиссера: «Он француз и его пугает русская зима»).
Нельзя не отметить великолепный хор театра (отдельное «Браво!» главному хормейстеру Любови Дразниной) и выразительные хореографические номера (порой в гротесковым контексте) в исполнении балетной труппы (балетмейстер — Александра Тихомирова).
Динамика эмоциональной составляющей партитуры Чайковского, постепенно нарастающей и достигающей своей кульминационной вершины в финале, великолепно раскрылась в звучании оркестра под руководством Рената Салаватова. За исключением некоторых моментов именно оркестру принадлежала инициатива в создании верной общей «атмосферы» разворачивающегося действия — от мерцания первых нот вступления до последних «замогильных» аккордов, как в свое время и задумал композитор, ведь в модуляционных переходах обнаруживается драматизм бытия и необратимость буквально сквозь пальцы утекающего времени.